Oh, lovers

— Доброе утро, дедуль, — Юнги заставляет отца отойти от двери, погладывая на ту часть родственников, которые гостят непосредственно у отца дома, среди которых старшая сестра отца, тётя Юнги, с мужем и двумя детьми — мальчиком пятнадцати лет и девочкой четырёх. — Когда ты прекратишь быть язвой? — спрашивает отец, пропуская сына с его женой, ещё не так давно падчерицей, внутрь. — Не знаю, но ты вон давай не упускай шанс понянчить детей, пусть и не совсем твоих внуков, потому что ближайшие года от нас ты их не дождёшься. И хорош вмешиваться вместе с Тэён в нашу жизнь, я вам это уже сколько раз говорил? — Не скандаль с утра пораньше, — опаляет Чонын, здороваясь со свёкром. — Мы приехали на ужин пораньше, чтобы помочь с его готовкой. Она по-хозяйски, в отличие от той же сестры отца, проходит на кухню прямо с порога, где завтракают дети, и критически оглядывает заполненный продуктами холодильник. — Котик, ты же поможешь? — зовёт она оттуда Юнги, и младший из Минов, едва не прожигая взглядом сошедшую со второго этажа на шум Ким Тэён, идёт следом. Да, им скандалы не нужны, да и если Юнги будет вечно огрызаться с Тэён, хоть она ему и не нравится, Чонын, пусть и тоже в довольно холодных отношениях с матерью, может всё-таки начать её защищать. Юнги не хочет ссориться снова. — И ты предлагаешь мне пойти жарить мясо на холоде? — жалуется он, пройдя на кухню, игнорируя всех остальных в доме, кроме своей жены. — Я могу помочь, — отзывается муж тёти, и Юнги окидывает его взглядом. Собственно, этот мужик же не виноват, что стал частью семьи Мин, поэтому Юнги пожимает протянутую к нему руку. — Неплохо шпаришь по-корейски, — замечает Юнги уже более гостеприимно. — Я в браке пятнадцать лет, о чём ты, — смеётся тот. — Я пока полгода, но мне уже страшно, на каком ещё языке я могу заговорить. — Главное выучить женский, но их много разновидностей, — подыгрывает китаец, — я тебя научу. Пойдём, жарить мясо пора. Мужчины ретируются через выход внутрь сада, где их уже ждёт мангал, и Чонын только любовно провожает глазами ощетинившегося, но тут же успокоившегося и нашедшего общий язык хоть с кем-то в доме мужа. Ей повезло стать его женой — вот, что она думает, когда смотрит на развалившийся брак матери и отчима, на то, как не сильна в браках семья Мин в целом, как они грызутся друг с другом, и понимает, почему Юнги так не любит встречаться с родственниками. Ей повезло выбрать именно его. Вернее, выбрало-то её сердце, она лишь подчинилась его зову, не похоронила в себе мысли о том, что однажды даже тот, кто много раз отвергал и не замечал её, станет её всецело. Вечером прибывает ещё несколько человек — двоюродный брат с женой и дочерью, троюродный брат с женой, двоюродная бабушка Юнги, единственная, кому Юнги вообще рад. Чонын постепенно узнаёт его семью, узнает, что из бабушек и дедушек осталась только одна, которая приехала вместе с сыном, и что Юнги любит её, хоть и навещает редко. Они не устраивали свадьбу с родственниками, поэтому Чонын знакомится со всеми только на таких вот вечерах, но ей достаточно и этого, она тоже не привыкла к семейным сборищам. — Мы с тобой о своих семьях почти не разговариваем, — как-то нарушает тишину Юнги, вошедший на кухню, пока все заняты застольем, и Чонын, как новенькая в семье и младшая из жён нарезает закуски. Юнги вызывается помочь, берёт в руки нож и очень искусно управляется с хлебом, нарезая тонкими ломтиками. — Ты видишь мою, но я с твоей, кроме Тэён, не знаком, и вы обе не очень-то любите об этом говорить. — Мы с ними не общаемся, — Чонын режет копчёное мясо и дольками укладывает, подходя к мужчине ближе, — я вдвойне была рада свадьбе без всякой этой мишуры и показухи, потому что я бы никого не хотела приглашать. — Твой отец всё ещё жив, верно? — тихо спрашивает он, ухватывая ласково её за подбородок, чтобы та подняла на него глаза. — Да, слышала, что женился уже в третий раз. Я от первого брака, есть ещё дети. — И ты ненавидишь его? — Я думала, что никогда не прощу его за измену, пока не поняла, что маман делает то же самое. Они стоят друг друга. — А дедушки или бабушки? — Родители мамы умерли, когда я была совсем маленькой, а со стороны отца есть бабушка и дедушка, но они меня никогда особо не любили, как и мою мать. Им по душе другие дети, наструганные отцом. Так что я с ними не общаюсь. — Малыш, — Юнги медленно касается губами её губ, как бы смакуя момент спокойствия, пока никто не пришёл их тревожить, — всё нормально. Мы семья, другой мне не надо. Я есть у тебя, а ты у меня. Мне даже пофигу, если что-то там у тебя до меня было или не было. — Ничего не было, сам же знаешь, — смущённо, но отчаянно отвечает она на поцелуй. — Ни других, ни последующих. — В этом я не сомневался никогда, даже когда ссоримся в пух и прах. Хочешь уехать? Услышав предложение свалить, Чонын вдруг понимает, что нравится ей в Юнги до одури просто. Она любит его всего, целиком и полностью, но больше всего — он может просто взять и уйти, если ему не нравится. Он плевал на правила, на то, что о нём подумают, он может взять и сделать так, как нравится ему одному. И чхать на последствия. — Хочу, — шепчет она, и Юнги берёт её за руку. Всё семейство во главе с Тэён высыпает на улицу, на крыльцо, чтобы посмотреть, как Юнги садит Чонын в машину, прощается с отцом, удивительно, но даже на дружеских нотах, и как их машина укатывает вдаль, оставив всех с послевкусием смятения. Юнги ведёт машину, Чонын сидит напротив в пассажирском кресле, пристёгнутая, немного растрёпанная от ветра на улице, и крутит колёсико на магнитоле, чтобы найти любимую её песню. И только несколько минут спустя понимает, что кроме новой песни Юнги, там не закачано ничего. Постой, погоди Я на качелях, но тебя нет, Постой, погоди, Как и в начале, когда тебя не было. Погоди, постой, Я взлетаю ввысь без тебя, Погоди, постой, Я схожу с качели без тебя. — Эта песня о расставании, — медленно молвит Чонын, и они уже подъезжаю к дому. — Да, потому что я начал её писать тогда, когда ты только вошла в дом, а заканчивал, когда думал, что мне придётся сказать «Давай расстанемся». — И это был твой подарок? — И это был мой подарок. Чтобы напомнить тебе обо всём, через что мы прошли, и сказать, что даже если наши отношения похожи на качели, на взлёты и падения, я никогда не отпущу твою руку. — Я сейчас начну реветь, и в этом виноват будешь ты! — хлопает она его по плечу. — Зачем ты такой? — Какой? — Весь такой! — Ну какой? — Козёл ты, Мин Юнги! — она выходит из машины первой, и Юнги выскакивает следом. — Если когда-нибудь ты захочешь со мной развестись, я не дам тебе развод ни за что на свете, а твоя жизнь станет хуже в тысячу раз! Уж я тебе это устрою! — Ну вот, начали про любовь, а закончили угрозами, — хрипло смеётся он, дёргая её за рукав, разворачивая к себе и усаживая на перед машины, обнимая крепче. — Как и всегда. — Отпусти меня. Он нежно, хотя сам бьётся в агонии, целует её, плевав на то, что холодно, морозы и вообще снег валит уже, целует так, что опять разжигает внутри всё, поджаривает и не щадит, прямо как тогда, когда впервые башню сносило, хотелось только беспричинно целовать и зажимать по углам. Ничего не изменилось, кроме появления штампа в паспорте. Внутри о обоих по-прежнему голод, хотя живут только для себя и не отпуская один другого. — А вот теперь домой? — Теперь домой.