Глава III. Когда глаза страшились сомкнуться в одиночестве.
Вечерело. Старые полузаброшенные дома становились все более устрашающими в наступающих сумерках Тристиса. Всё чаще загорался свет в окнах домов, а из некоторых так и была слышна ругань. Скоро комендантский час, и люди спешили разойтись по домам, пока Кошмары не вышли на ночную охоту, что, часто заканчивалась неудачно, ибо что-что, а прятаться, подобно крысам, люди этого города умели, как никто другой. Но и их нельзя винить – они хотят жить, пусть и скорбя над своим жалким существованием, «благодаря» тем же Кошмарам, но жить. Теодор уже вернулся домой и, с беспокойством, оглядывал дом. Ма еще не вернулась. Хоть и должна была придти десять минут назад. Кто-кто, а ма всегда отличалась пунктуальностью, впрочем, в отличии от самого Теодора. Он часто опаздывал и сокрушительно получал за это «на орехи». - «Может, она просто задержалась? – теплилась слабая и маловероятная надежда, ведь по дороге домой, он видел маминого начальника, имя которого Теодор не знал, директора какого-то магазина, где та работала уборщицей. Теодор даже поздоровался с этим противным мужчиной! Мелкие поросячьи глазки, щёки больше самой головы, вечно потный и отвратно пахнущий, он шёл и что-то жадно жевал, в руках держа странный свёрток, который будто с помойки достали. Оттуда торчала обслюнявленная булка. Тео даже передёрнуло от отвращения, когда он только увидел его. Но, стоит заметить, что на его «здравствуйте», ответом была лишь тишина и злобное фырканье. Ну и скатертью ему дорога! Теодор с наслаждением снял жаркий пиджак, и кинул его на спинку дивана, с мыслями о том, что уберёт его потом, и зашёл в свою комнату, где царил приятный для глаз полумрак. Он бросил тяжелый рюкзак рядом со столом и, словно мешое с картошкой, упал на кровать, тяжело вдохнув поднявшуюся пыль. Он боялся быть дома один. Боялся и того, что Кошмары заберут его в свою Обитель... Глаза предательски страшились сомкнуться в одиночестве, опуская его в омут страхов и переживаний. Так, Тео и не заметил, как провалился в тревожный сон и кошмарных метаний, словно издевающихся над ним в его же снах.***
В окно бил серый, утренний свет. Машины визжали из открытого, еще со вчерашнего дня, окна. Внезапно зазвонил дребезжащий телефон. Теодор едва продрал глаза и встал взять трубку. Оттуда послышался скорбный голос, что сразу же настроило Теодора на худший лад, а самые ужасные его опасения вспыхнули с новой силой, разрастаясь в его сознании, как колючие ветви терновника. - Здравствуйте, Теодор... - Тео тяжело сглотнул. - Мне очень жаль, но ваша мать умерла вчера ночью. Мои сожаления. Следова… • Теодор уронил трубку и обессиленно упал на холодный кафельный пол. Берта мертва. До Теодора это пришло лишь через несколько минут тупого бокетто в стену. И только через некоторое время его как прорвало. «Ее нет. Она умерла. УМЕРЛА! Позволила себе погибнуть! Оставила м-меня одного! – Тео содрогнулся, глотая горькие слезы, мысленно взвыв от собственной жалкости и ничтожности. «- Нет, не могло она так случить-ся... Она не могла погибнуть! НЕ МОГЛА!» - Он даже физически ощущал тяжелую, разящую боль где-то в груди, где-то в избитой и зашитой белы-ми нитками - наказами матери, душе. Горячие слезы стекали с впалых щек, падая на холодный серый кафельный пол кухни. Старые деревянные шкафчики, старая газовая плита, маленький бе-лый холодильник... Фиолетовые занавески, которые ма так любила. Все это вновь и вновь напоминала о ней и о том, что ее больше нет. Тео просто не мог смотреть на эти осколки невозвратимого, тогда еще да-же счастливого прошлого, ибо у него было самое ценное, что есть на свете – любящая мать. Да, тогда он не понимал этого. Считал, что он несчастен! И только сейчас понял, как жестко ошибался. Раньше, он всегда жил и ве-рил, что ма никуда не уйдет... Как малое дитя верил, что она всегда придёт ему на помощь и нежно обнимет, так, как никто не может. Но реальность жестока, и то, что ты любил, она отбирает и уже не возвращает, ибо не-возможно уж мертвого воскресить. «- Это моя вина! Если бы я тогда... Если бы... вчера встрепенулся…» - Всхлипнул Теодор, обхватив себя руками. Скорбные рыдания так и вы-рывались, но ничто не вернет ему его мать. Ничто не воскресит мертвого. Тео уже и перестал надеется, что все это лишь ужасный сон. Иллюзия, со-зданная Кошмарами, дабы вдоволь нажраться его болью. И он провалил-ся, провалился в кошмарное забытие этих душащих воспоминаний. *** «- Тео! Ну-ка, где же ты спрятался, дорогой? – Наигранно веселым, сквозь которого слышались уставшие нотки, голосом спросила на тот момент, еще не седая ма, разводя руками. - А ведь сейчас я тебя найду, и кому-то то-о-очно не поздоровиться! – Шутливо-угрожающе продолжи-ла она, скрючивая руки, будто крадется за кем-то, постоянно озираясь. Теодор же сидел в шкафу и прекрасно все это слышал, но даже не думал выходить. Он беззвучно хихикнул, прикрыв рот маленькой ладошкой. Ему нравилось, когда ма делала такой голос. Он чувствовал этот детский азарт, чувствовал, как ма любит его. - Где же ты спрятался-я? - Протянув последнюю букву, спросила Берта. Тут же на Тео упала вешалка, когда тот хотел сесть поудобнее, что с головой выдало весь его хитрый план по захвату конфетки! Теодор замер, приглушённо слыша неизбежно приближающиеся тяжелые шаги. Тут же, раскрываются дверки шкафа, и на него смотрит такими же се-рыми глазами, как у него, глазами ма, но на лице сияла улыбка, ее тонких, слегка розоватых губ. Ма всегда играла с ним в детстве, даже если была смертельно уставшей и мечтала лишь о спокойном сне. - Нашла! Нашла! А я тебя нашла! - Подхватив смеющегося маленько-го Тео на руки, радостно объявила Берта, стараясь не выдать боли в натруженных руках. Она не могла позволить, что еще маленький Тео гру-стил из-за нее. Ему не легче, чем ей на работе, как в этом противном и старом детском саду, откуда он почти каждый раз приходил в синяках. Дети, что ходят туда – очень жестокие, и не потому, что сад плохой, нет, вовсе нет, Кошмары все глубже пускают свои темные корни. Тео никогда не забудет вкуса той конфеты, на которую устраивал охоту в детстве. Карамельный, приторно сладкий, покрытый дешевым шоколадом, но родным и до сих пор любимым.» * * * Он продолжал лежать на холодном полу, вдыхая взметнувшуюся пыль. На нем была еще вчерашняя одежда: черная рубашка с белым пят-ном на спине и темные брюки. Пиджак он оставил в гостиной и теперь время от времени ежился от проходящих сквозняков. Глаза красные, а слезы все продолжают выступать. Когда же они уже закончатся? Когда эта боль уже уйдет?! Он не сможет так жить! Не сможет! «- Мамочка, вер-нись... Я прошу, умоляю...!» - а тело сотрясли новые всхлипы и рыдания. Он чувствовал, как что-то ломается внутри него. Как что-то холодное, словно жгучий яд разливался по телу. Но Теодору же было все равно – он потерял главное в своей жизни, и врятли что-то сможет вернуть к жизни, потерявшего любимого человека, и даже единственного, кто любил его в ответ. Не сказать, что он любил кого-то, кроме ма, нет, он любил лишь ее, ибо лишь ма подарила ему жизнь, и была самым родным и близким чело-веком. Он повернул голову в бок и посмотрел в закрытое окно, стараясь вновь не зарыдать. А на улице сновали машины, сверкая вычищенными фарами и ужасно грязными капотами, крышами... Как теперь это все не-важно, как же то, что раньше было! Теодор вздрогнул то ли от стука, то ли от очередных попыток вздохнуть. Приглушенный стук повторился вновь и сердце Теодора сде-лало кульбит. Неужели они ошиблись и ма просто забыла ключи?! На надежде вскочив, Тео через всю квартиру полетел к входной двери. Он резко раскрыл ее, но... Никого не увидел. «- Как же так...» - Он последний раз растерянно осмотрел лестничный пролет и надсадно взвыл. Это не ма... Его жестко обманули... Он вернулся в квартиру, и упал на кровать своей комнаты. Тео бы кричал, вопил благим матом, если бы мог, но не по нему было открыто выставлять свои эмоции, а потому он просто зарылся в серое одеяло, лицом откинувшись в подушку, приглушенно всхлипывая. * * * Ночь окутала город, а из «призрачной» части Тристиса так и доно-сились шорохи и протяжённые надсадные завывания. Ветви и редкая листва почти мертвых деревьев отдаленно скрипели, эхом отражаясь от пустующих стен полуразрушенных зданий, но даже это все не могло пере-крыть громкого шипения змей. Те же сновали туда-сюда¸ нельзя было сде-лать и шага, чтобы не нарваться на одну из них. На поляну, вокруг который росли тринадцать деревья – бывший парк Тристиса, вышла Мессорем, в все том же куске наброшенной под вид платья ткани. На этот раз в ее белых запутанных волосах так и мелькали чешуйчатые тельца. Она дико рассмеялась: - Он сломался. – А после шепотом продолжила. - Он дефектен.