***
— Прогуляемся? Артём поднимает голову, отвлекаясь от попытки втиснуться в уже зашнурованные кроссовки, и непонимающе моргает. — Где? — Где-нибудь, — пожимает плечами Черышев, не отводя от него внимательного, немного растерянного взгляда. Артём подмечает, что щёки у него чуть розовеют. — По церквям пойдём? — внезапно слишком резко спрашивает он, и Денис морщится, как от зубной боли, и качает головой. Тишина. Дзюбе становится стыдно. — Нет, извини, — наконец, тихо шепчет Денис, отступая назад к двери, а Артём прикусывает язык и подрывается с места, оказываясь с Черышевым совсем рядом и неосторожно хватая того за локоть. — Эй, я не против церквей, — спешит добавить он и, кажется оправдывается, чего делать совсем не любит. Денис дышит быстро и мелко, почти задыхается, не отводя взгляда от нависшего над ним Артёма, и, наверное, это должно было дать что-нибудь понять ему, но Дзюба не понимает. Артём вообще очень редко что-то понимает. — Оденься теплее, — бросает он, отпуская чужой локоть, и не замечает, как Черышев с улыбкой трёт покрасневшую от сильной хватки кожу.***
— Я же говорил, оденься теплее, — ворчит Артём. Денис потирает друг о друга ладони в чёрных перчатках и молчит. В Лейпциге холодно. Даже для Артёма. Дзюба оглядывается и почти сразу находит взглядом кофейню со странным названием Schmetterling, трогает Дениса за плечо и кивает на вывеску. — Я не замёрз, — возражает Черышев, но Артём берёт его за руку, невольно переплетая их пальцы, и насмешливо хмыкает. Денис смотрит вниз на их ладони и пытается сформулировать предложение, но друг уже ведёт его в сторону кофейни. В помещении тепло и пахнет кофе и свежими булочками. Артём подходит к стойке и опирается о неё локтями, подаваясь вперёд, пока Денис завороженно листает меню, трогая искусственно состаренную жёлтую бумагу. Красиво. — Что будешь? — тихо спрашивает Артём, не в силах разрушить то умиротворённое спокойствие, наступившее у него при одном взгляде на Дениса, и тот вопросительно поднимает глаза. — Я имею в виду, какой кофе? — Я заплачу, — тут же говорит Денис, и теперь очередь Артёма вопросительно смотреть на него. — У меня есть деньги. — У меня тоже. — Но я замёрз, а не ты. — Так я тоже, — беспечно пожимает плечами Дзюба, пока бариста смотрит на них с ласковой улыбкой. В холодном городе их принимают на удивление тепло. Денис упрямо поджимает губы и спрашивает у баристы что-то на испанском. Артём думает, что тот сейчас непонимающе хмыкнет и ругнётся по-немецки, но тот оживлённо начинает щебетать в ответ, и Дзюба опять начинает чувствовать себя третьим лишним. Черышев смеётся, облизывает губы, кивает на Артёма, быстро добавляет что-то, и бариста улыбается. — Диего, — говорит он на английском и протягивает руку. Артём осторожно пожимает тёплую мягкую ладонь. — Ваш друг заказал вам Laugenbrötchen. — Заказал что? — не понимает Дзюба. Ему кажется, что его сейчас незаметно обругали, и он косится на Черышева в поисках поддержки. — Это выпечка такая, — улыбается Денис, и Артёму начинает очень хотеться отвесить ему подзатыльник. Лёгкий. Чтобы понял. Денис обращается к Диего на испанском опять, и уже минут через десять они выходят на морозный свежий воздух, сжимая в пальцах бумажные стаканчики с кофе и пакет с выпечкой. На стаканчике Артёма написано каллиграфическим почерком нежное русское Тёма, а Денис разглядывает своё Черри и греет о бумажные стенки ладони. — Здесь недалеко церковь Святого Фомы, — тихо говорит он, и Артём отвлекается от созерцания высоких чёрных шпилей домов. — А ты дойдёшь, мерзлючка? — хмыкает Дзюба, и Денис оскорбляется: — Дойду. Артём все же отвешивает ему подзатыльник. Лёгкий. И Денис понимает.***
— Здесь находится могила Баха, — шёпотом рассказывает Черышев, глядя прямо перед собой, а Артём с непонятным благоговением разглядывает тёмные высокие органы, глубоко стонущие в своём пронзительно печальном унынии. — Да? — Да. — Здесь красиво, — шепчет Артём, не зная, как одним словом выразить всё то, что ощущает сейчас. Но Денис опять понимает. Он не заслуживает такого друга. От плача органа хочется плакать тоже. Сердце сжимается до боли, горло перехватывает волнением, Артём мечется на скамье словно в жарком бреду, подаётся вперёд и чувствует, как Черышев осторожно сжимает его ладонь. Становится тяжело дышать. — Я не слушал это давно, — неразборчиво бормочет Дзюба, а Денис смотрит до невозможности нежно и не отвечает. — Атис Степиньш, — вместо этого говорит он, а Артём прокручивает в голове светящийся мягким светом взгляд, имя органиста, прикрывает глаза, слепо подаваясь вперёд, и утыкается носом в пахнущую кофе и германской выпечкой шею. Орган плачет. В горле застревают сухие рыдания.***
— Сюда же нельзя. Артём отмахивается, когда стелет на крыше плед с норвежскими красными оленями, и садится, хлопая рукой рядом с собой. Денис колеблется ещё немного перед тем, как опуститься около друга и поднять голову, разглядывая высокое чёрное небо. — Холодно? — заботливо спрашивает Артём и, чёрт, тут же смущается. Заботливо? Черышев качает головой и вертит в руках очередной стаканчик с кофе. Артём не медлит перед тем, как накинуть на Дениса второй плед. — Звёзды сегодня красивые, — говорит Черышев, благодарно улыбнувшись. — Да, необычайно красивые, — соглашается Артём. И они говорят. О звёздах. О море. О Санкт-Петербурге. О Германии. О зиме. Денис смеётся счастливо, когда Артём удачно шутит, и Дзюба не может оторвать глаз от чужой улыбки. На что он хотел потратить сегодняшний вечер? На FIFA? Чёрт. В Лейпциге холодно. Ноябрь почти перешёл в декабрь, небо в Германии высокое и чёрное, и для настоящего чуда не хватает лишь снега. Денис дрожит от пронизывающего холода, и Дзюба чувствует трепещущее тепло чужого бока. Артём ложится на спину первым, тянет Черышева на себя за руку, и тот особо не сопротивляется. Они лежат, закутанные в один плед на двоих, Денис уютно дышит Тёме в шею и, кажется, спит, а Артём гладит его по волосам и молча благодарит за то, что тот ничего не спрашивает. Он тянет плед за уголок, прикрывая беззащитно открытый участок шеи, и Денис вздыхает глубоко и сонно бормочет: — Спасибо, Тёма. Его хочется поцеловать. И тянет к нему невыносимо. Ледяной ноябрьский ветер Артём берёт на себя. Ни за что не покажет, что ему холодно и что спина начинает неметь, а колючий мороз заползает под кожу острыми иглами. Потому что Денис спит. И да, это — самопожертвование. Он смотрит вверх и пытается посчитать звёзды, не помня, когда в последний раз таким занимался, да и занимался ли вообще. Ему кажется, что они мигают, сияют ярко и холодно, как в арктической пустыне над белыми медведями. Ледяные звёзды. — Если тебе холодно, пойдём отсюда, — внезапно шепчет Денис, вопреки словам прижимаясь к Артёму всем телом, сильнее, ближе, опаляет шею горячим дыханием, и Артём вздрагивает, когда ощущает прикосновение чужих губ к яремной впадине. — Я хочу встретить рассвет, — упрямо отвечает он и едва не добавляет: «С тобой». Денис хмыкает, бормочет что-то на испанском (наверное, ругается) и опять прикрывает глаза. Становится тепло. — Во сколько он? — В половину восьмого. — Саламович меня убьёт, если ты заболеешь, — хрипло шепчет Черышев, — Тём, пошли отсюда. Артём качает головой. Нет. Денис глубоко вздыхает. И начинает говорить. Артём слушает, не упуская ничего из сказанного, слушает про то, как сильно в Испании любят паэлью с морепродуктами и пляжи, какой красивый в Мадриде музей Прадо, как жарко бывает около моря и как быстро нужно бежать к воде по раскалённому песку, чтобы не обжечься. Артём улыбается, когда Денис смущённо признаётся, что однажды друзья на свадьбу попросили его спеть Yesterday, а он согласился и спел, и это было одним из самых напряжённых событий в его жизни. — Боялся? — Конечно, — кивает Денис, — у меня даже температура поднялась. Он смеётся. Тихо. Артём следит за ноябрьскими звёздами. Денис запевает едва слышно, и над крышами Лейпцига пробуждается легендарный Маккартни. А теперь не боишься? Артём прикрывает глаза, и сонное умиротворение заволакивает глаза. Чужой голос вибраций отдаётся в груди, и Тёме почему-то становится горько, а сердце прыгает к горлу. Ему снятся звёзды и белые медведи, снится Умка и его мама, высокие айсберги, мягкий снег, тихий голос, северное сияние, которого он никогда не видел, и лёд. Лёд везде. Горячий лёд. И песня, песня, песня... Денис будит его лёгким толчком в плечо, и Артём просыпается практически мгновенно, слышит внизу проснувшийся город, ёжится от утреннего холода и молча смотрит на друга. Тот кивает ему. Небо малиновое. Рассвет в пути. Луна гаснет где-то высоко, звёзды исчезают, а Денис смотрит вверх с благоговением и не говорит, не нарушая пламенной тишины. В ушах опять плачет орган. В Лейпциге холодно. Но Артёму уже нет.