***
После обеда довольный Дзюба тащит их на улицу. «Рождество же,» — заявляет он, и никто с ним не спорит. Потому что Рождество же. В такси отчего-то пахнет мандаринами, халвой и имбирным чаем. Таксист попадается улыбчивый, сразу же заводит разговор о «Зените» и смысле грядущего соревнования со «Спартаком», и Артём довольно ввязывается в разговор сразу же, в зеркало заднего вида глядя на Дениса, который, улыбнувшись в ответ на «Скажи что-нибудь на испанском», начинает считать до двадцати. Вроде бы самое элементарное, но лица обоих мальчиков одинаково вытягиваются, и округляются глаза. — Между прочим, я тоже по-испански говорю чуть-чуть, — ревниво замечает Артём, но Никита лишь смотрит на него недоверчиво и отворачивается к Денису обратно. Тот виновато пожимает плечами. Таксист высаживает их около Исаакиевского собора и желает удачи на прощание. Ярко светит солнце, трещит мороз и скрипит под ногами выпавший вчера снег, гудят люди, а в воздухе пахнет елью и миро. Денис восхищённо оглядывается по сторонам, а Артём смотрит на него, не таясь, потому что это красиво. — Можно мы зайдём? — тихо спрашивает Черышев, оборачиваясь, и Артём чуть сдвигает в недоумении брови. — Даже не спрашивай. В соборе ароматическим маслом пахнет сильнее. Запах окружает Артёма, обволакивает, забивается в нос — он чихает, непривыкший, трёт переносицу и громко фыркает, тут же смущаясь под любопытными взглядами пришедших сюда по обычаю верующих. Никита смотрит на него с сочувствием, а Максим крепче сжимает ладонь Дениса, когда тот останавливается, как вкопанный, и жадно смотрит на внутреннее убранство. И ведь есть, на что посмотреть. Артём эту красоту видел много раз, и потому достаёт телефон и вместо того, чтобы пощёлкать высокие потолки и купол, расписанные картинами, о названиях которых он и не догадывается, поворачивается к Черышеву спиной, на ощупь ловит его за рукав тёмно-синей куртки и притягивает к себе ближе, успевая сфотографировать не растаявшую ещё улыбку и чистое, искреннее удивление, застывшее в распахнутых глазах. Денис приходит в себя и выворачивается из цепкой хватки, но Артём довольно улыбается. Успел. Всегда успевает. Черышев пробирается сквозь толпу, и Артём беспрекословно следует за ним, пытаясь одновременно не потерять из виду ни одного из троицы. Он в полной мере ощущает себя отцом, выведшим на прогулку свою семью, и это ощущение приятно греет душу. Артём чихает ещё и ещё, когда Денис останавливается перед «Воскресением Господня», и находящаяся рядом старушка осторожно трогает его за руку. — Вы в порядке? — обеспокоенно спрашивает она, и Дзюба виновато моргает, пытаясь спрятаться, раствориться хоть где-нибудь, хоть при его росте это и проблематично. Он лишь кивает и заверяет свой кивок беспечным: «Лучше не бывает.» И не врёт. Денис смотрит на икону, чуть запрокинув голову, торопливо крестится и опускает плечи, кланяясь, и Артём невольно повторяет за ним, завороженно глядя на парящего в тёмных облаках Господа, окружённого ореолом святого мерцания. От иконы веет спокойствием, и Дзюба не понимает, почему, но взгляд светлых глаз, точно живой, пригвождает его к полу и не даёт даже шевельнуться, чтобы сбросить с плеч неподъёмный груз обязанности, ответственности и тяжёлого умиротворения. «Прости меня, Боже, — думает он лихорадочно, отчего-то считая, что в этот день ему стоит просить у Него прощения. — Прости, чем согрешил. Семью мою оберегай, прошу, и его оберегай тоже. Господи, прости за всё, что сотворил…» Денис почти невесомо касается локтя Артёма, обеспокоенно смотрит на него, одними губами шепчет: «Всё хорошо?» Артём словно выходит из оцепенения, кивает, усилием заставляя себя отвести от Него глаза, и улыбается. — Всё хорошо.***
После собора дети тащат их в ближайший парк. Артём идёт чуть позади, наблюдая, как Денис возится с Максимом, а Никита бегает где-то впереди и лепит из мокрого снега твёрдые шарики с намерением поиграться с братом или отцом. Дзюба насмешливо вскидывает брови и поднимает руки в защитном жесте, но снежок всё же прилетает ему в живот, и Артём сгибается надвое и притворно хватает ртом воздух, страшно выпучивая глаза, а после валится в снег. Денис оборачивается на сипение и отпускает Максима, и тот на Артёма прыгает с разбегу и лезет за шиворот мокрыми варежками. — Монстр, — стонет Артём, закатывая глаза, а Денис смеётся и прикрывает рот ладонью, разумно оставаясь на месте, — вы оба. Слезь с меня, мелкий, эй! Никита радостно вскрикивает и несётся к брату, и Артём в ужасе пытается спрятаться от обоих, но дети его буквально закапывают в снег, и он безвольно обмякает, следя блестящими от смеха глазами за сыновьями. Максим скатывается с отца, словно с горки, поскальзывается и смешно супится, когда падает на дорожку, присыпанную снегом, и Денис присаживается рядом на корточки и тянет за руку на себя, отряхивает снег с капюшона и поправляет вязаную шапочку. — Заболеешь, — серьёзно обращается он к нему, а Максим смотрит доверчиво и шмыгает носом. — А папа твой лечить совсем не умеет, да, Тём? — Ты сомневаешься во мне? — громко возмущается Артём, снимая с себя Никиту и в отместку запуская в него горстью снега. — Меня Крис знаешь как научила следить за ними! Денис закатывает глаза. — Кушать хочу, — внезапно заявляет Максим, и Черышев переводит на Артёма вопросительный взгляд. Тот сперва отвечает ему таким же, но потом вздыхает. — Я кафе неподалёку знаю, — говорит Дзюба, понимая, что от Дениса в Санкт-Петербурге пользы ровно столько, сколько от Лионеля Месси. — Хорошее, я там завсегдатай. Денис поднимается на ноги, и Максим протягивает ему руку. Никита фыркает, вытирая снег с лица, коварно дожидается, пока Артём встанет, и дёргает его за штанину. Дзюба поскальзывается и беспомощно опускается обратно в снег, и Никита весело верещит, вскакивая и начиная носиться кругами. — Говнюк, — беззлобно шипит Артём, но Денис одёргивает его: — В Рождество нельзя сквернословить. — Так я не сквернословлю вообще-то, — ворчит Артём, а Денис смеётся и отворачивается, взяв мальчика за руку. Дзюба наблюдает за Никитой, идущим перед Черышевым спиной и что-то рассказывающим ему, Максимом, доверчиво семенящим рядом и пытающимся попасть точно шаг в шаг, и со вздохом поднимается самым последним, отряхивая штаны от налипшего снега. Мороз ласково щиплет щёки, солнце слепит глаза, а облачко пара от дыхания похоже на лёгкую дымку над рекой ранним утром. Рождество — семейный праздник. И Артём счастлив, потому что его семья сейчас почти вся в сборе.***
— Я сам, — гордо оповещает Максим, когда Денис отряхивает его от снега около входа и стаскивает шапку, и тот улыбается и молча следует за Артёмом, который сажает за стол Никиту и строго наказывает не вставать и стеречь вещи. Никита подпирает голову рукой и следит за отцом, который возвращается к обратно и берёт за руку младшего сына. — Он сам, Тём, — мягко замечает Черышев, и Максим быстро кивает и показывает язык. Артём удивлённо вскидывает брови. — Ему уже три года, он почти взрослый. Они синхронно поворачивают головы и провожают глазами мальчика, который бросается к брату и что-то шепчет ему на ухо. Никита кивает и так же тихо отвечает, и Максим громко и заразительно смеётся и кладёт на стол варежку. — Спелись, — ворчит Артём, — два зас… брата-акробата. Денис ласково улыбается ему, и у Артёма начинают подрагивать руки от желания обнять и прижать к себе крепко-крепко, чтобы не отпустить ненароком, не отойти. Но Черышев отходит от него к детям, и Артём провожает его взглядом, качает головой, приходя в себя, и подлетает к знакомому официант, просит меню, а после, смотря на Дениса, что-то говорящего старшему сыну, берёт сразу четыре и гордо возвращается обратно победителем. — Ёлка в углу настоящая, — застенчиво рассказывает Максим, растирая ладонью красную от мороза щёку. — Пахнет. — Чем же она пахнет? — усмехается Артём, а Черышев ему возвращает меню с кратким: «Буду только кофе.» — Лесом, — серьёзно выдаёт мальчик, и Никита смеётся, но тут же затихает под суровым взглядом отца.***
Когда они выходят из кафе, поднимается метель и зажигаются фонари. Исаакиевский собор светится в черноте ночи, как Полярная звезда, и Денис, крепко сжимая маленькую ладонь Максима, останавливается и смотрит на него, как завороженный, иногда щурясь и моргая, когда снег попадает в лицо. Артём тоже останавливается, и Никита, глядя на взрослых, замирает, чуть не свалившись в сугроб около дороги. В воздухе свежо пахнет зимой и снегом, ветер пробирается под куртку и пронзает почти до костей, и Артём, зная о том, какой Денис на самом деле мерзлявый, подходит к нему ближе и прижимается грудью к спине, даря тепло. Оно тут же растворяется в морозе и холоде, но забота остаётся, и Денис слабо улыбается. В свете собора снежинки похожи на сумасшедший вихрь, зимнюю пляску, и Артёму внезапно хочется поехать навестить бабушку в Тарусу. Она же ждёт его давно, а он всё никак не может собраться. Он опускает голову, утыкается носом в смешной сине-белый помпон чужой шапки, считывает вновь и вновь едва различимую сейчас надпись Зенит 1925 и улыбается. Черышев косится на него и еле слышно бурчит: — Артём, тут же дети… А Артёму плевать. — Я люблю тебя, Черри, — шепчет он, чуть ли не касаясь губами линии челюсти, и Денис ощутимо вздрагивает и беспомощно отклоняется, крепче сжимает маленькую ладонь мальчика и садится на корточки, поправляя ему в который раз шарф. Артём цокает языком. Невыносимый. Он видит, как Черышеву отчаянно не хочется уходить отсюда — Денис любит это место, любит величественный собор, любит немых сторожей, молчаливых ангелов, апостолов, застывших в вечном оцепенении, любит снег и тёплый свет фонарей и самого Исаакиевского, он любит… так много всего, на самом деле. И так мало говорит об этом. Артём знает, что в Петербург Денис ещё вернётся. Живёт на два города, уже привыкший, вот только родного не имеет, и постоянно теряется в сложных сплетениях авиарейсов и перелётов, не зная, как найти выход. Артём всё прекрасно знает и помогает ему — он должен. Обязан. Он, собственно, хочет это делать и не скрывает своего желания. Когда метель становится сильнее, подъезжает такси, и Артём, подняв младшего сына на руки, целует его в холодную щёку и сажает в детское кресло. Замёрз. Денис следит за ними и, когда Дзюба собирается садиться на переднее сиденье, внезапно обнимает его руками за шею, касается губами виска и сбивчиво шепчет: — Спасибо тебе. Сразу становится спокойнее.***
— Тебя дети любят, — тихим шёпотом вдруг заверяет Артём, когда с глухим стуком ставит на стол пустую кружку, а Денис, не оборачиваясь, прижимается лбом к холодному стеклу, глядя на дрожание воздуха в мерцающем свете фонаря и падающий мягкими крупными хлопьями снег. Рождество. По кухне разносится слабый запах глинтвейна, имбирного пирога и мёда, детские тарелки, аккуратно сгруженные в раковину, чуть тускнеют в темноте, а в комнате за стеной молчание. Иногда лишь слышится заглушенный тихий смех и следующее за ним шиканье, мол, осторожнее, не призови сюда взрослых. Черышев прислушивается к шуршащим голосам, но на звук не идёт, вспоминая самого себя в детстве и младшего брата. Дети. — Хорошие они у тебя, — устало говорит он, а Артём встаёт из-за стола и обнимает со спины, едва ощутимо касается губами шеи, улыбается, когда Денис вздрагивает от щекотки и отклоняет голову, подставляясь под его поцелуи. Под фонарём внизу застыла одинокая чёрная фигура, и Денис смотрит на неё, не отрываясь, и чувствует, как болезненно сжимается сердце. Рождество — семейный праздник. Вот только не у всех есть семья. Артём понимает. От дыхания запотевает стекло, и Артём тянет Дениса на себя, перенимая его внимание, и вновь улыбается, легко целует в лоб и обнимает, прижимая к груди. Денис усмехается, пробегает пальцами по рёбрам, щекоча, опускает ладонь на поясницу и чертит круг. Потом линию, снова круг. Пишет что-то, как чернилами по бумаге, делясь своим теплом, и Артём замирает, прислушивается к ощущениям, не в силах разобрать чужую задумку. — У меня самолёт завтра с утра, — внезапно тихо говорит Черышев, прикрывая глаза. — Я тебя провожу, — тут же безапелляционно отвечает Артём и не слышит возражений. Денис молчит, и на чужой коже вдруг расцветает изогнутыми линиями витиеватое невидимое «Вечность». Ведь кто сказал, что ты живёшь лишь один раз? За окном мерцают тусклым нежным светом фонари, в комнате за углом горит ель, за стеной засыпают, находившись за сегодня, дети, а Артём, бездумно касаясь кончиками пальцев чужой расслабленной спины, вспоминает Его взгляд и свои просьбы. «Пожалуйста, не забирай всё это у меня. Не оставляй меня одного. Пожалуйста, не оставляй.» Артём верит, что Он его слышит. В квартире становится ощутимо, умиротворяюще тихо. Слышит.