— Будет весело, обещаю.
Саша поднимает вверх большой палец, а Артём страдальчески морщится, потуже затягивая шнурки коньков, встаёт на ноги и, пытаясь балансировать, судорожно хватается рукой за плечо Кокорина. Тот пошатывается под нехилым весом друга, но выстаивает.
Весело, как же. Просто безумно.
Фанты? Дело чести? Ерунда.
Мстит Кокорин, только и всего. Артём с неким злорадством вспоминает, как Саша при мрачном преподавателе должен был изобразить из себя курицу, снёсшую яйцо. А тут — какой-то каток, жалкие два часа на льду, что он, не сможет, что ли?
— Пойдём, я тебя с международниками познакомлю, — машет рукой Кокорин, и Артём, вздохнув, послушно идёт за ним, чувствуя себя долговязой нескладной цаплей с кривыми ногами.
Ладно, может, и не очень кривыми, но…
Дзюба осторожно ступает на лёд, тут же нервно хватаясь рукой за бортик. Боже, как же он ненавидит кататься. Дебилизм. Сплошной дебилизм.
Не сможет. С вероятностью в сто процентов не сможет. Лёд не любит. И никогда не полюбит.
— К чёрту твоих международников, — злится Артём, — я…
Кокорин успевает схватить его за предплечье, когда Артём, пошатнувшись, поскальзывается на льду и почти падает на задницу.
— Какой же ты тяжёлый, — шипит Саша, и Артём обиженно вырывает руку из чужих пальцев и вновь цепляется за бортик. Вот. Так хорошо. Бортик шипеть и дразниться не будет. Остановившийся позади Кокорина Лунёв на пробу чиркает по льду лезвием, насмешливо приподнимает бровь и складывает на груди руки.
— Совсем не умеешь, да? — беззлобно подтрунивает он, и Дзюба супится.
И тут не спасся.
Он молча сверкает на Андрея глазами, но, наверное, это веселит того ещё больше.
— Ты не переживай, — пытается успокоить Саша, видя нервозность друга, — не все умеют. Из меня тоже курица вышла, как из тебя фигурист. Это фанты, такие правила.
Дзюба закатывает глаза.
Кокорин с Лунёвым исчезают среди катающихся, бросив что-то вроде «Скоро вернёмся», и Артём остаётся один.
Играет музыка. Ярко светит солнце. От мороза щёки алеют и болюче сводит пальцы.
Артём шмыгает носом и собирается позорно сбежать с катка, но войти на деревянные ступени обратно и остаться невредимым не так-то просто. Да и сдаваться так сразу не хочется, Кокорин не Лунёв, церемониться не будет. Среди толпы Дзюба различает знакомую красную куртку и унывает ещё больше.
Не успел.
— Не скучал? — Саша светит яркой улыбкой, отчего голубые глаза щурятся ещё больше, и Артём раздражённо качает головой. Он замечает рядом с другом троих студентов — наверное, тех самых международников, — но упрямо не протягивает им руку.
Сами познакомятся, если захотят.
— Артём, — качает головой Кокорин, понимая, что сейчас тормошить и заставлять приветливо улыбаться друга бесполезно. — Это Марио, он из Бразилии по обмену, — высокий парень в вязаной шапочке кивает, а Артём настороженно разглядывает его и пытается понять, зачем это ему вообще. — Это Далер. — Далер же, вопреки своему приятелю, на Дзюбу вообще не смотрит (принципиально, наверное), и Артём криво улыбается. Тоже с характером. — А этот из Испании и тоже по обмену, он…
Испания. Он любит Испанию. По крайней мере, побывать там всегда хотел.
— Bonjour, — внезапно даже для самого себя решает выделиться Артём своими безукоризненными знаниями испанского, не зная, на что и надеяться, но тут же теряется под взрывом дикого хохота приятелей, дрогнувшей улыбкой Далера, смущённым взглядом Марио и насмешливым прищуром испанца.
— Это не испанский, придурок, даже я знаю, — фыркает от смеха Кокорин, и Дзюба краснеет и дико злится — в первую очередь почему-то на улыбающегося испанца, который протягивает ему руку и мягко исправляет:
— Hola.
— Это Денис, — наконец, представляет второго студента Кокорин, а Артём выдёргивает из холодных пальцев ладонь и отступает обратно к бортику. Так, знаете ли, спокойнее.
— Имя у тебя не испанское, — раздражённо бурчит он, стараясь слиться куда-нибудь из этого круга, в котором он начинает чувствовать себя до безумия неуютно. Денис смотрит на него с немым весельем в искрящихся от льда и солнца глазах, говорит что-то Марио, опустив тому руку на плечо, а после отвечает уже и Артёму:
— Я в Мадриде только с шести лет.
Заметный причудливый акцент странно бьёт по ушам, заставляя невольно вслушиваться в плавный поток речи, но Артём, не желая показывать своей заинтересованности, не находит ничего лучше, как вцепиться пальцами в бортик и дёрнуть плечом.
Подумаешь, в Мадриде с шести лет.
Он вот в Москве с самого рождения, и что?
Артём уже не слушает, о чём говорят его друзья с пресловутыми международниками, лишь тоскливо разглядывает катающихся, мечтая поскорее свалить отсюда каким угодно способом — хоть трусливо сбежать, хоть действительно признаться в собственной слабости и просвистеть. Но вот что-что, а ни то, ни другое, он делать не хотел. Не по его это принципам. Играть — так до конца.
— А Тёма у нас совсем кататься не умеет, — слышит он весёлое Сашино замечание и мигом обращается в слух, готовый сразу же дать отпор. — Может, кто научит?
Новые знакомые переглядываются между собой, Марио опять говорит что-то непонятное, Далер вновь скучающе отводит взгляд, а Денис, подумав немного, осторожно предлагает:
— Я могу?
Артём вспыхивает. Становится стыдно и безумно неловко, он раздражается и мысленно клянётся зажать Сашу где-то в подворотне и высказать ему всё, что он только о нём думает. Денис нравится ему,
привлекает несмотря на случившийся парой минут ранее курьёз, Артём заинтересован — а Саша делает всё, чтобы эту заинтересованность уничтожить.
Браво. Спасибо.
— Да пошёл ты, — шипит он, обращаясь почему-то сразу ко всем пятерым и замечая, как тут же меняется взгляд испанца и стоящего рядом Кокорина, — сам научусь, велика наука.
Саша пожимает плечами, Андрей смотрит весело и отчего-то
понятливо, Далер в удивлении вскидывает голову и чуть отъезжает назад, ближе к Лунёву, а Марио дёргает Дениса за рукав куртки и шепчет что-то на ухо. Тот безразлично пожимает плечами и отводит глаза.
Они растворяются в толпе весёлых солнечных людей, и мрачный Артём остаётся один. Опять.
От собственного срыва на тех, кто искренне хотел помочь, неприятно сжимается где-то в груди — Дзюба оглядывается по сторонам, понимая, что рассчитывать не на кого и что он сейчас сам за себя, медленно отрывает от бортика сначала одну руку, потом вторую, надеясь доказать, что он чего-то, да стоит. Артём прислушивается к собственным ощущениям, едва удерживая равновесие, проклинает про себя всех тех, кто только придумал вставать на лёд на тонких лезвиях, и тихонько, шажочек за шажочком, продвигается вперёд, надеясь на понимание едущих ему навстречу.
Осторожно, новичок на льду, просьба обходить стороной на метр. Лучше вообще на пути не встречаться, задавит.
Однако кто-то всё же попадается отнюдь не понимающим.
Когда рядом слышится скрежет коньков, Артём от неожиданности взмахивает руками, поскальзываясь, и практически оседает назад под весёлое «And when you fall», совсем невесело думая о том, что прямо сейчас будет больно, очень больно — но под руки его внезапно подхватывают и крепко удерживают на месте, не давая почувствовать всей прелести столкновения задницы со льдом, и он судорожно выдыхает, прислушиваясь к заполошно бьющемуся от страха сердцу.
— Извини, — смешливо шепчет ему на ухо знакомый уже голос с испанским акцентом, и Артём, приходя в себя и опять находя ту самую точку равновесия, резко поворачивает голову и сталкивается взглядом с нисколько не виноватыми голубыми глазами с по-лисьему хитрым прищуром. Денис обнимает его поперёк груди, прижимая к себе спиной, держит, не давая упасть, и Артёму бы по-хорошему поблагодарить его, но он лишь упрямо закатывает глаза и отворачивается.
— Пусти, — буркает он, внутренне замирая и не понимая, что с ним творится, — сам поеду.
Денис медлит сначала, чего-то ожидая, а после отпускает — Артёму отчего-то становится неуютно — и объезжает со стороны, становясь перед Дзюбой. Артём смотрит, не отрываясь, перед собой, сверлит взглядом вышивку чёрной летучей мыши на уровне сердца на тёмно-синей с оранжевыми вставками куртке, после поднимает глаза выше.
Чужой взгляд улыбается ему.
— Мне поручили задание, — просто говорит Денис, на мгновение прикрывая глаза, — научить тебя хотя бы держаться на льду. Одному. Я надеюсь, ты хорошо учишься.
Артёму хочется огрызнуться, послать этого назойливого испанца куда подальше и поехать дальше в гордом одиночестве, но…
Нет, на самом деле, не хочется.
Денис замечает изменения в чужом взгляде, вновь приветливо улыбается, отъезжает чуть назад и вытягивает руки:
— Иди сюда. Как там тебя… Тёма. Не бойся.
И Артём идёт.
— Сдружились, что ли? — хмыкает остановившийся неподалёку Кокорин, и Лунёв с интересом смотрит на пятящегося спиной Черышева, каким-то чудом умудряющегося не сбивать на своём пути людей, и осторожно продвигающегося за ним Артёма. Тот покачивается время от времени, но не падает — Денис смеётся, успевает схватить каждый раз за руку и потянуть на себя,
вновь и вновь спасая его, а Артём благодарно улыбается, щуря на солнце глаза. Несуразно цветастая шапка давно сбилась на бок, показывая всему свету лохматые вихры, распахнутая куртка светит, как пятном, коричневым свитером, а Артём, кажется, своего внешнего вида не стесняется от слова совсем.
Одного поля ягоды.
— Сдружились, — пожимает плечами Андрей, и подъехавший сзади Далер останавливается за его спиной и внимательно разглядывает весёлого однокурсника.
После катка Артём зовёт нового приятеля в ближайшее кафе — избавиться от стресса народным способом.
Потом — в центр.
И затем уже в Санкт-Петербург.
***
Зима злится.
Метель яростно бьётся в окна поезда снегом, и Артёму каждый раз кажется, будто стекло скоро не выдержит, и вьюга захватит и этот тёплый уголок посреди заснеженных полей и изредка виднеющихся из сугробов макушек домов.
От яркой белизны болят глаза, но Артём продолжает зачарованно смотреть в окно — сколько раз уже ездил на поездах, а каждый раз как будто впервые. Красиво и спокойно.
И спать хочется.
Черышев удобно устраивается на верхней полке и, держа во рту жёлтый фломастер, читает какой-то толстенный справочник, ежеминутно (ежесекундно) выделяя на чистых страницах важные для себя строки. Листы скоро становятся практически полностью жёлтыми. Артём до сих пор не знает, почему этот странный студент, которого он знает от силы полмесяца, стал первым в его списке потенциальных попутчиков в Санкт-Петербург, но разбираться в мотивах собственного поведения не хочет. Стал и стал. Это же ничего не значит?
— Черри?
Сверху на него с любопытством смотрят голубые глаза, и Артём внезапно теряется, забывая о том, что хотел сказать.
Странно.
— Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, а нынче погляди в окно, — умело выкручивается он, вспоминая знакомые с детства строки, для удобства сокращённые, и Денис переводит взгляд на окно и тут же жмурится от яркого белого света.
— Красиво, — улыбается он после нескольких секунд молчания, — никогда такого не видел.
— Серьёзно? — удивлённо округляет глаза Артём, а Денис молча кивает и пожимает плечами.
— В Испании такого не было.
И… всё. Он смотрит в свою книгу дальше, а Дзюба замолкает, обдумывая только что сказанное.
Не видел.
Интересно, однако.
Он поднимает голову, мельком прикидывая, чего ему будет стоить дальнейший поступок, а после резко поднимается с сиденья, цепляется за поручень и подтягивается, перебрасывая себя на верхнюю полку.
Черышев издаёт странный хриплый звук, когда Артём гордо усаживается на его бёдрах, приподнимается на локтях и поворачивает голову.
— Что ты делаешь? — спрашивает он вполне рационально, и Артём весело усмехается, протягивает руку и переворачивает справочник, разглядывая обложку.
— История дипломатии России, том первый, — вслух читает он и кривится. — И ты это читаешь?
Черышев утыкается лицом в ладони и задушенно всхлипывает — смеётся.
— Хватит читать, так всю жизнь и прочитаешь, — наставительно говорит Артём, наклоняясь совсем близко к отчего-то покрасневшему уху, — ты в окно лучше посмотри, Черышев. В окно.
— Как ты вообще смог поступить, если всегда смотришь в окно? — практически неразборчиво бормочет Денис и отнимает руки от лица. Артём фыркает, ёрзая на чужих бёдрах, отчего Черышев недовольно морщится, пытаясь спихнуть с себя килограммов восемьдесят живого веса.
Артём будто читает его мысли, потому что недовольно супится и ворчит:
— Семьдесят пять.
Он съезжает с друга и с трудом пристраивается рядом, заставляя Дениса практически вжаться боком в хилую перегородку, спасающую от падения. Артёму кажется, что если вдруг железка не выдержит, то он всегда успеет поймать. Успеет же?
Всегда успеет.
Черышев двигается ещё, пытаясь дать Дзюбе больше места, и тот, помогая, переворачивается на бок, прижимаясь спиной к холодной стене. Устроились.
Денис кусает фломастер, осторожно подчёркивает предложения, после прикрывает глаза и, наверное, молча повторяет про себя только что прочитанную информацию. Артём смотрит иногда на него, иногда в окно, где белые поля и серое небо постепенно сменяются на угловатые низкие бревенчатые и изредка кирпичные дома.
Станция.
В голову приходит странная, головокружительная от своей простоты идея.
Остановка длится лишь пять минут, и Артём, окончательно прижав Дениса к перегородке, срывается с места и прыгает на пол, покачнувшись и уперевшись руками в соседнюю полку, всовывает ноги в видавшие виды кроссовки, хватает куртку и выбегает из купе. Черышев вопросительно провожает его глазами и тяжело вздыхает, упираясь взглядом в прыгающие перед глазами строки.
Куда его понесло?
Артём выскакивает из поезда, не обращая внимания на ворчливое предупреждение кондукторши о том, что его долго ждать не будут, и, окрылённый, зайцем скачет по перрону в поисках бабушки-продавщицы.
Вряд ли, конечно, при такой погоде он хоть кого-то найдёт, но…
Нашёл.
Начинающими неметь пальцами он торопливо роется в карманах, достаёт смятую пятисотрублёвую купюру, целует старушку в сморщенную холодную щёку, вызывая у неё ласковую улыбку, и, бережно прижимая купленную упаковку к груди, несётся обратно.
Успевает.
Денис садится, скрещивая ноги, и с любопытством смотрит на то, как Артём отряхивается от чуть припорошившего волосы снега.
— Ты куда бегал? — наконец, спрашивает он после недолгого молчания, и Артём с гордостью протягивает ему холодный пакет. Черышев осторожно берёт его, неосознанно пытаясь согреть в ладонях, а после заглядывает внутрь. — Тульские пряники?
— Ага, — гордо кивает Артём и лезет обратно. Денис двигается, и Дзюба садится рядом с ним почти вплотную, складывая ноги бабочкой. — Неотъемлемый атрибут в поезде, между прочим.
Черышев молча разглядывает пряники, и Артём начинает уже волноваться. Что, что случилось? Не любит пряники? Аллергия? На диете? Хотя куда ему?
— Спасибо, — наконец, тихо говорит Денис и осторожно улыбается. У Артёма теплеет в груди. — Мне такие папа покупал в детстве. Потом уже не ели такого. С ума сойти, я даже их вкуса не помню.
— Самое время, — почему-то так же тихо отвечает Артём, — что может быть лучше тульских пряников в поезде на пути к Питеру?
Денис серьёзно задумывается, а после молча указывает глазами на потрёпанный справочник.
Артём облегчённо смеётся, вытягивает руку, запуская пальцы во взъерошенные волосы, и тянет на себя, и Денис фыркает, встряхивая головой.
— Зануда.
***
Артём следит глазами за пролетающими за окном фонарями через крохотную полоску, не скрытую шторой.
Они должны приехать ночью где-то через час, и он и сам не знает, отчего выбрал такое странное время. Их соседи, пожилая семейная пара, вышли на одной из остановок, и они остались одни. Над Артёмом мерно мерцает тусклый свет. Денис упрямо вчитывается в едва видимые строчки, но после не выдерживает и закрывает книгу с гулким стуком.
— Тём, — Артём притворяется спящим, — Тём, ты спишь?
Тишина.
Свет выключается, Артём слышит над головой шебуршание и шорох, после чего и всё затихает окончательно.
Он тихо, крадучись, садится и смотрит вверх. Темнота. На ощупь находит металлический поручень и ступеньку, подтягивается и плюхается на верхнюю полку, тут же придавливая друга собой.
Черышев хрипло охает от неожиданности, и Артём довольно сползает с него и ложится рядом — в тесноте, как говорится, да не в обиде. Чужая ладонь неловко опускается на шею, Денис переворачивается на бок, упираясь коленом в бедро Дзюбы, возмущённо шепчет:
— Я знал, что ты не спишь. Я с тобой больше никогда не поеду.
— Принцесса нашлась, — фыркает Артём, — в коммуналке все так и жили.
— А ты жил в коммуналке? — язвит Денис.
— Нет, мне дедушка рассказывал.
Денис перестаёт ворочаться, осмысливая сказанное, а после закатывает глаза и затихает.
Тепло.
— Поезд прибывает через час, — напоминает Артём, и Черышев сонно хмыкает. — Не смей засыпать.
Денис согласно кивает головой, и Артём успокаивается.
Он не понимает, в какой момент уже спящий Черышев оказывается прижатым к его груди и кто вообще стал инициатором такого… сближения. Понимает только то, что это
уютно, чёрт возьми.
До ужаса уютно.
Поезд убаюкивающе стучит колёсами, и сон овладевает Артёмом, с таким трудом борющимся с ним, буквально через несколько минут. Он лишь глубже вздыхает, стараясь держать глаза открытыми, прислушивается к своеобразной зимней мелодии из свиста вьюги, тихого дыхания и методичного перестукивания, и думает о том, что ещё немного — и точно уснёт сам.
Спать в поездах он любит.
Это успокаивает.
Вскоре Дениса приходится разбудить. Тот сонно смотрит перед собой, натолкнувшись взглядом на чужую грудь, поднимает глаза выше и хрипло вздыхает, бормоча:
— К кому теперь?
— У меня бабушка там живёт, — так же хрипло и тихо отвечает Артём, не в силах отвести взгляда от друга. Тот внезапно понимающе улыбается ему, и он чувствует, как становится тепло. — Но она далеко, придётся доехать на такси.
Черышев согласно кивает и оживает первым, с трудом заставляя себя выпутаться из крепких объятий, садится и трёт ладонями лицо. Артём молча наблюдает за ним и думает, что должен что-то сказать, пока не потерян момент полного
единения, но ничего не говорит.
Странно.
Чтобы Артём — и молчал.
— Они же по ночному тарифу берут, наверное, — внезапно нарушает тишину Денис, и Артём переворачивается на спину, потягиваясь до приятного хруста в пояснице. — Много.
— Ничего, — беспечно качает головой Артём, — не обеднеем.
Денис смотрит на него со спокойным любопытством, после переводит глаза на окно. Промелькающие за стеклом огни постепенно замедляются, чарующий слух стук колёс затихает.
Санкт-Петербург встречает их морозной зимней ночью и светом тысячи фонарей, свистом ветра и обжигающим кожу холодом, тёплыми руками и ласковым голосом старушки на самой окраине, запахом старых шерстяных одеял и пёстрым ковром на стене.
Зарываясь с головой в колючий, пахнущий детством плед, Артём слышит чужое сонное дыхание и сейчас, прижимаясь грудью к чужой спине —
ты же любишь жить в коммуналках, Тёма, останься — понимает, что теперь будет любить спать не только в поездах.
