***
На паре скучно. Преподаватель монотонно и уныло говорит о прелестях лидирующих на международном рынке транснациональных корпораций. Кокорин сидит рядом с Артёмом, высунув от усердия кончик языка, прячется за толстым учебником по макроэкономике, закрывая от соседа свой листок, и Артём хмыкает, чувствуя себя почти победителем. — Ка восемь, — шепчет Саша, и Дзюба довольно улыбается. — Мимо. Вэ шесть. Кокорин закатывает глаза и со страдальческим вздохом прикладывается лбом о парту. Услышавший стук Лунёв, которого за разговоры пересадили практически в самый перед, оборачивается и грозно показывает им кулак, жалея, что сидит сейчас не с ними, а со старостой курса. Артём усмехается. Рядом с ним мягко вибрирует телефон, и Дзюба подбирается, вводит пароль и опускает глаза на сообщение.Угадай, кто.
Следом идёт прикреплённая фотография. Артём давит в кулаке смех, когда в тётке с высокой причёской видит второго Кокорина в юбке. Где ты откопал её?Она сама пришла. Рассказывает о том, что все мы будущие Горчаковы. На самом деле, нам это все говорят ;) Самый лучший факультет, как никак.
Артём улыбается. Ставить точку после каждого предложения, как того требует великий и всемогущий — в этом весь Денис. Артём сначала даже подыгрывал ему, пока не привык писать так сам. Ты просто у нас не учился ещё, Черри. Посмотрел бы я, как бы ты тогда заговорил. :) Денис надолго замолкает, и Артём думает уже, что всё, конец этому разговору, когда, наконец, приходит видео, на которой Миранчуки кропотливо выкладывают из собранных, видимо, со всей аудитории ручек и карандашей насмешливое All economists are losers. Играете с огнём. Денис больше не отвечает, и Артём надеется, что странная баба-Кокорин не отобрала у этих троих телефоны. Судя по физиономии, она ещё как способна это сделать. Саша поднимает голову, скучающе смотрит перед собой и внезапно предлагает: — Пошли в поход. — Куда? — слишком громким шёпотом переспрашивает Дзюба и тут же пригибается, когда преподаватель оборачивается от магнитно-маркерной доски. — В поход, — шипит Саша, — придурок. Смолов, пацан с потока, позвал меня. Сказал, что могу пригласить кого-нибудь ещё. Я вот тебя зову и Андрюху. Тот Кузяева уже завлёк. Ты позови кого-нибудь. Кокорин насмешливо улыбается, когда видит, как лицо друга мечтательно озаряется. — Ну, или не кого-нибудь, — тихо прибавляет он, но Артём уже не слышит.***
За весёлым дурачеством ночь наступает слишком быстро. В лесу от земли идёт прохлада, но около костра тепло, чуть ли не жарко. Далер рассеянно держит над огнём нанизанный на ветку хлеб, а Денис, увлечённо перешёптываясь с другом, прокалывает тонкой палочкой белые и розовые маршмэллоу и после протягивает их над костром. Совсем скоро в воздухе разливается сладкий запах жжёного сахара и карамели, и Артём фактически слышит, как громко урчит у него в животе. Смолов заканчивает колдовать над длинными вытянутыми колбасками и протягивает каждому из собравшихся у костра по крепкой ветке. Артёму кажется, что он готов съесть колбасу так, не жаря, но… неловко. Впрочем, увидев голодный взгляд Андрея, он тут же успокаивается, понимая, что не один такой любящий поесть. Он вертит над огнём сардельку и краем глаза смотрит на расслабленного умиротворённого Черышева. На мгновение их взгляды пересекаются, и тот, улыбаясь, осторожно вкладывает ему в ладонь ветку с жареными маршмэллоу. — Поделись, не будь гадом, — ворчит Кокорин, но Артём шутливо отводит ветку в сторону от Саши. — Моё. — Маршмэллоу тает на языке, и Дзюба думает о том, что это действительно один из лучших дней в его жизни. — Ты плохо на него влияешь, — жалуется Кокорин, а Денис фыркает: — Подожди, сейчас тебе сделаю. Эту прерогативу — жарить маршмэллоу над огнём — у него никто не отбирает. — У меня есть гитара, — подаёт голос Федя, и Кокорин дёргает бровью, поворачиваясь к нему. Артём клянётся, что видит в глазах друга странный блеск. Возможно, это действительно лишь блик от пламени. — Тащи. Поджаренная кожица сардельки лопается на зубах, явственно ощущается вкус сочного мяса, и Артём жмурится от удовольствия. Денис жмётся к нему, как к родному, даже не замечая этого, и это осознание тепло греет душу. Они с Далером цепляются за какую-то очень животрепещущую историческую тему, в которой Артём не шарит от слова «вообще», — а после, решив попрактиковаться, переключаются на испанский. Точнее, практиковаться решает Далер, тщательно подбирая нужные слова, а Денис помогает, не торопя и вообще полностью погружаясь в язык и обучение. Смолов плюхается рядом, и Дзюба подбирает ноги, давая гитаристу больше места. Федя перебирает струны, подбирая ноты, и Артём оживляется, слыша проблески знакомого мотива. Саша поднимает вверх большой палец, и Смолов согласно хмыкает, начиная наигрывать знакомую всем с детства мелодию. Кокорин ждёт пару секунд, после чего сгибает ноги в коленях и запевает. Артём никогда бы и не подумал, что Саша умеет петь. Красиво петь. Звучно. Он смотрит на него во все глаза, чувствуя немое восхищение, и замечает краем глаза, как Денис рядом с ним улыбается. — Я не знаю этой песни, — шёпотом признаётся он Артёму на ухо, — что надо петь? — Просто слушай припев, сам поймёшь, — так же шёпотом отвечает Артём, и Денис согласно кивает. — Ночь пройдёт, наступит утро ясное, знаю, счастье нас с тобой ждёт, — тихо вливается Андрей, подаваясь ближе к огню, и Кузяев, немного подождав, присоединяется к нему. Артём счастливо вливается в звучное многоголосие. Ему хорошо. — Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная, солнце взойдёт… Трещит огонь, мурлычет гитара, трещат, заливаясь, кузнечики. Где-то далеко кричит ночная птица. Песня сменяется песней, и вот Артём уже, заворожённый, поёт и про солдата, и песни бременских музыкантов и разбойников, и Трубецкого, и Кино, и много-много другого. Ему хорошо. Ему просто необыкновенно хорошо. Он поворачивает голову, смотря на игру огня на лице соседа, и думает о том, какой же он красивый. Внезапно сердце вновь сжимается от глухой тоски, и он, сам не зная, почему, поднимает руку, тут же опуская её на чужое плечо и притягивая к себе. Черышев от неожиданности покачивается, не успевая опереться ни на что, заваливается на бок и тепло утыкается Артёму носом куда-то под ухо, так и замирая и не зная, куда деть длинные ноги. — Артём, блин, — кошкой шипит он, но Артём прикрывает глаза, лишь крепче прижимая его к себе. — Телячьи нежности, — сонно фырчит Андрей, чья голова давно уже покоится на коленях Далера, который ласково перебирает пальцами взлохмаченные волосы. Саша смотрит на них со скрытой усмешкой. — Федь, давай «Нервы», — просит он, поворачиваясь, и Смолов усмехается одним уголком губ, стучит по гитаре, пытаясь вспомнить ноты, на пробу проводит по струне пальцем, настраиваясь, и… Начинает играть. С первого аккорда у Артёма мутнеет в глазах и начинает жечь где-то в горле, потому что эта песня так сильно выражает всё то, о чём он думает, и… — И пропадает в миллионах навек когда-то самый дорогой человек, — тихо начинает Саша, и тяжелее становится вдвойне. — Правда, слишком глубокая рана, забывать друг друга пора нам… После последнего слова Федя откладывает гитару и смотрит, не мигая, на дрожащее пламя. Кокорин складывает руки на колене и опускает на них подбородок, не отрывая от огня взгляда. Денис поворачивается, теперь уже спиной опираясь на чужой бок, а Артём замечает, как Лунёв быстро переглядывается с Далером, после чего морщит нос, зевая, и тихо говорит: — Ну, я спать пойду. — Да, я тоже с тобой, — встрепенувшись, бормочет Кузяев, и Артём, сведя к переносице брови, провожает их долгим взглядом. Далер наклоняется, залезая в палатку, и Андрей, замешкавшись, оборачивается, внезапно подмигивая Дзюбе. — Я со Смолом, — хитро улыбается Кокорин, и Федя отзеркаливает его улыбку. Артёму начинает казаться, что вокруг него что-то происходит уже давно, а заметил он это только сейчас. Не самое лучшее ощущение, честно говоря. — Спокойной ночи, мальчики, — насмешливо тянет Федя, проходя мимо Артёма и мимолётно касаясь рукой его плеча, — спите крепко. Артём едва удерживается от того, чтобы не бросить в него какую-нибудь колкость. Перед огнём они остаются вдвоём. Дзюба молчит, смотрит на пламя, вслушиваясь в его голос, слышит быстрый говор сверчков вокруг него и далёкие пронзительные крики и щебет ночных птиц. Спокойно. Пока даже никакие комары не лезут. — Здесь водятся звери? — внезапно нарушает тишину Черышев, выпрямляясь и удобнее устраиваясь около огня, и Артём недоумённо вскидывает бровь. — Ну, медведи, волки… — Зайцы, — фыркает Дзюба, — лисицы. Кабаны тоже есть. Ты боишься, что ли? Денис дёргает плечом. — Нет, — откликается он, — просто интересно. — Не бойся, — внезапно вырывается у Артёма, — я защищу. Денис косится на него и улыбается уголками губ. Становится ещё теплее. Артём переламывает тонкую веточку, бросает её в огонь. Денис прижимает колено к груди и опускает на него подбородок. Неподвижные зрачки блестят от пламени, а прежде светло-голубая радужка потемнела. Сейчас вообще невозможно понять её первоначальный цвет — всё чёрное, как у вампира, только лихорадочно сверкают отблески искр. Артём ловит себя на том, что смотрит на друга, не отводя взгляда. Пытается запомнить, высечь в памяти. Они ведь больше никогда не увидятся. Он уедет, не вернётся опять по обмену, значит… Значит, это конец. Остаётся только отучиться на экономиста и уехать строить карьеру в Испанию, показывать себя на международном рынке. А то как шутят студенты? Москва — деревня. Европа — рай. Черышев внезапно двигается, и Артём моргает, зачарованный спавшим мороком, но не отводит взгляда. Смотрит. Прожигает. — Нравлюсь? — внезапно тихо спрашивает Денис, и Артём, как завороженный, следит за тем, как дрожат в усмешке тонкие губы. — Ещё чего, — в тон ему отвечает он, решив, что лучше умрёт, чем так быстро сдастся. Светлая бровь насмешливо ползёт вверх, и Денис оборачивается. И, не дав Артёму и секунды на раздумье, тянется вперёд и целует во второй раз, вцепившись пальцами в чужое плечо. И на этот раз Артём не мешкает, обхватывает пальцами чужой подбородок и вздёргивает его вверх, отстраняясь. Чёрные глаза мутно блестят. — Прощаешься? — хрипло выдыхает он. Денис встряхивает головой, но Артём держит крепко, пытаясь разглядеть на его лице в мечущемся свете пламени хоть какую-нибудь эмоцию. — Да, — после долгого молчания отвечает Черышев, требовательно впиваясь пальцами в держащее его запястье, и Артём, поддавшись искушению, целует уже сам — жадно, напористо, болезненно жаждуще. Денис будто этого и ждёт, потому что приподнимается, не разрывая поцелуй и заставляя Дзюбу встать за ним, и гладит по предплечью, увлекая за собой в последнюю незанятую палатку. Там, в тёмной тесноте, Артём чувствует, как по обнажённой уже груди скользят прохладные ладони, а в шею жалят требовательные собственнические поцелуи; чувствует — и отчаянно не хочет, чтобы наступало утро.***
Артём просыпается от холода. В палатке кроме него никого и брезжит серый свет. Артём хочет повернуться на другой бок и заснуть, натянув на покрытую мурашками кожу плед, но что-то словно пихает его, заставляя, сморщившись, потереть глаза кулаками и, обмотавшись в одеяло, как в одежду, вылезти наружу. Денис сидит на корточках около мокрой золы и ворошит её найденной неподалёку длинной кривоватой палкой. Артём встаёт на ноги и, болезненно зашипев от вонзившейся в голую пятку прошлогодней шишки, медленно подходит со спины, стараясь не напугать. — Ты чего проснулся? — хрипло спрашивает он, когда Денис, повернувшись, замечает его. Тот неловко пожимает плечами. — Спать перехотелось. — Сколько времени? — Около четырёх, — рассеянно отвечает Черышев, вновь отворачиваясь, — мы вчера не потушили костёр. Был дождь. — Ну вот, всё же обошлось, — примирительно говорит Артём, — успокойся. Денис молчит. Артём шмыгает носом, обводя взглядом деревья, подёрнутые туманом, и затянутое тучами небо. День будет солнечным, а вот более поздним утром, вероятно, снова начнётся весенняя морось. — Иди обратно, — внезапно подаёт голос Денис, замечая, как подрагивает от холода Артём, — заболеешь. Кто вместо тебя сессию сдаст? — Ты и сдашь, — ни разу не смущается Артём, тоже опускаясь на корточки, — что там сдавать-то, Господи. Конъюнктуру рынка? Да кто это не знает… Денис выразительно фыркает. Артём поворачивает голову и замечает, как тот смотрит на него с весёлым укором. — Действительно, кто же, — передразнивает он. Дзюба вытягивает руку и привычно запускает пальцы во взъерошенные волосы, тянет на себя, и Черышев, как прежде, встряхивает головой, как жеребёнок, не особо-то и стараясь освободиться от слабой хватки. На первый взгляд, в лесу тишина. Артём замирает, прислушивается. Звенят, срываясь с ветвей, тяжёлые дождевые капли. Далеко посвистывает первая проснувшаяся птица. Шелестит трава под ближайшим кустом. Из палаток раздаётся приглушённое сопение. Денис всё же освобождается от чужой руки и поднимается на ноги, глядя на Артёма сверху вниз. Тот вскидывает брови. — Пошли досыпать, ты же не уйдёшь один. В палатке Артём чувствует, как к озябшей груди прижимается тёплая спина, и успокаивается, зарываясь носом в отросшие волосы на затылке и прикрывая глаза. Уже засыпая, он чувствует, как Денис, сонно вздохнув, прижимает к груди перекинутую через него руку.***
В аэропорту жарко даже в шортах и футболке. Артём уныло смотрит на собственные кроссовки, настукивая ногой услышанное по радио «Прощание славянки», пока Денис счастливо мечется по очередям с огромным чемоданом, наполовину забитым сувенирами и подарками от очарованных испанским дружелюбием однокурсников. Дзюба мрачно следит за ним, понимая, что ничего не дал ему от себя. Честно, он ходил по магазинам и пытался подобрать что-то такое, что точно понравилось бы, и Саша даже пытался помочь ему в этом — но у них не получилось. Точнее, у Артёма не получилось, а Кокорин с гордостью подарил богородскую деревянную игрушку в виде клюющих зерно курочек. У Черышева светились от радости глаза и тепло улыбался взгляд. Артём же мрачнел с каждой минутой всё больше и больше. — Сдал. Артём поднимает глаза. Денис возвышается над ним, и это непривычно. — Сдал? — глупо переспрашивает он, и Денис кивает на выдохе и аккуратно присаживается рядом с ним на холодное сиденье. — Ты чего такой расстроенный? Артём неловко поводит плечом и угрюмо бурчит: — Сессия… Денис сочувственно кивает. — Я заранее сдал. Мне разрешили. Да, Артём знает. От этого не становится легче. Чужая ладонь опускается на колено. Артём от неожиданности вздрагивает, переводя на Дениса глаза. — Тём, — тепло начинает он, — не надо так переживать. Это не конец света. «Ты не понимаешь», — хочется заскулить Артёму, но он молчит, лишь кивает на каждое его слово, растерянно вглядываясь в спокойное умиротворённое лицо. Четыре месяца дружбы и три дня любви — не так много, но терять всё это не хочется. Денис взъерошивает его волосы, нежно поглаживая по затылку, чуть медлит перед тем, как прижаться губами к виску, и Артём, не выдержав, сгребает его в охапку, утыкаясь носом в шею и чувствуя майский запах каштана и сирени. Черышев, кажется, всё понимает и улыбается уже грустно, тоскливо. — Всё в порядке, — тихо шепчет он, — я буду звонить. В июле или августе приеду в Москву, а дальше разберёмся. Приютишь? Дзюба дёргает уголками губ в улыбке. — А кто меня спрашивает, — ворчит он скорее для приличия, и Денис больно пихает его в бок. Артём скользит ладонью в карман шортов, чувствует что-то гладкое и твёрдое, на пробу пробегается по нему пальцами, щёлкает. Вытаскивает на свет ручку с эмблемой HSE и приклеенными скотчем к самому верху кривовато выведенными инициалами А. Д.. Любимая ручка. Счастливая. Таскает с собой везде с первого курса, а сколько сменил в ней стержней — уже не помнит. Денис чувствует, как Артём замирает, чуть поворачивает голову, цепляясь за крепко зажатую в пальцах ручку взглядом. Улыбается. — Зачем ты её взял? — Улыбка меркнет, когда он замечает инициалы. — Твоя любимая? Артём кивает, проводит по эмблеме большим пальцем в последний раз и вкладывает ручку в чужую ладонь. Денис смотрит на неё пару секунд, после чего вновь поднимает глаза. — Я напишу ей письмо тебе, — серьёзно обещает он. — Это будет моё первое. Артём тепло улыбается. — Не забудь, — тихо просит он, не зная, какой из двух смыслов вкладывает в эти слова. Черышев медлит несколько мгновений, бросает быстрый взгляд по сторонам и, убедившись, что на них внимания обращают ровно столько, сколько на остальных людей, тянется вперёд, кратко целуя в губы. Сейчас, конечно, внимания станет больше, но что они знают, эти пассажиры и провожающие? Ничего не знают. Денис касается ладонями чужих щёк, смотрит в глаза, не отрываясь и не позволяя метнуться взглядом в сторону неодобрительно косящихся людей, и едва слышно шепчет: — Всё в порядке. И вновь осторожно касается уголка губ. Артём невесело усмехается: — Так прощаются в Испании? — Так прощаются в Москве.