Чудо дрессировки степных волков.
— Ты позоришь семью, — не поднимая даже взгляд на сына, Он продолжил выводить ровные линии иероглифов. По расписанию — каллиграфия, на часах девять тридцать утра. Волк точно исполнял каждое приказание. Кидаться на клетку бессмысленно, прутья смыкаются над его головой стальной дымкой, обвивают шею и грудь, стискивают прессом новостных газет и политических журналов. На часах десять сорок утра, по расписанию — кэндо. Реагировал, как собака, на каждый оклик, на каждое щёлканье бича. Кровавыми пятнами на плечах и боках оседают опилки деревянного меча. Выпад, уклон, осечка — удар. Рука учителя твёрдая и беспристрастная, даже если и хотел бы дать немного поблажки — не имеет права, и он это знает. Собственные руки дрожат от клацающей отдачи. Больно. Жарко. Ни вдохнуть — ни выдохнуть. За пределами сёдзи моросит мелкий дождь, разбивающиеся о плотную бумагу частицы падают на татами тренировочного зала. На часах двенадцать двадцать утра, по расписанию — наказание. Падал на колени, притворялся мертвым, служил, послушнейше носил в зубах то яйцо, то кусок мяса, то корзиночку. Министр нашел время, чтобы преподнести ему важный урок этикета. Колени твёрдо стоят на острых мокрых углах камней, стиснутые зубы и ровная спина, на которую, точно в такт напутственным словам, опускаются удары. Деревянная палка рассекает воздух с противным свистом, лёгкие вторят ему, но он молчит. Более того, поднимал бич, уроненный укротителем… Палка выскальзывает с слишком сухих рук, шмякается в чистую лужу. Он поднимает её, ослабшей рукой протягивает отцу его «урок». Кровь, смешанная с потом, стекает по спине вниз, неприятным щекочущим ощущением скапливается у пояса штанов. … и носил его за ним в пасти, невыносимо раболепно виляя при этом хвостом.* На часах час дня, по расписанию — английский. Канда просыпается лишь к полудню, и то только потому что настырный луч солнца каким-то образом умудряется проникнуть сквозь плотную ткань штор. Просторная светлая комната с высоким потолком наполнена запахом старых книг и мяты, горшочки с которой висят у окна и создают дополнительную оборонительную линию от солнца. Впрочем, и это не помогало избавиться от света. Турка плюётся тёмными пятнами на белый кафель кухни, потолки тут такие же высокие. Пока заваривается кофе, Канда пытается вспомнить, какая у них высота и, самое главное, для чего европейцам столько пространства. У него не получается это сделать. Сегодня воскресенье, делать совершенно нечего и, по-хорошему, стоило бы после завтрака потренироваться с бокеном, но вместо этого он берёт с подоконника первую попавшуюся книгу с закладкой из салфетки. Через двадцать страниц кофе остынет, так ни разу не тронутый, а через сорок у него занемеет шея и он всё же пойдет в ванную, оставив книгу там же, где взял. Следующая книга ворует его у мира, пока он чистит зубы, вместо полагаемых пяти минут он возится с щеткой двадцать, пока не появляется кровавая пена, а дёсна не начинают неприятно ныть. Вот там, указал пальцем отец, там обитают огромные, по-летнему тихие ветры и, незримые, плывут в зелёных глубинах, точно призрачные киты. Дуглас глянул в ту сторону и почувствовал себя обманутым.* Корни цветущих лотосов уходят глубоко в озерную грязь, источая цинковый трупный запах. Среди торчащих костей неугодных системе и стеблей камышей он пытается быть живым. Холодный рассудок впивается в мозг больнее энцефалитного клеща, проникая в сердце миазмами циничного расчета. Ветер гонит белые замки облаков на север, к старому дому, где министр-якудза ведёт переговоры со своим подчиненным, не выполнившим задание. Крики не заглушают даже раскаты грома. — Юу, вот ты где! — на шею бросается мальчишка с шрамом на носу, улыбается задорно, весело, по-детски. Он такой глупый, такой наивный… и такой живой. Канда ничего не чувствует, сначала пытается рвано улыбнуться своему кривому отражению, после — оттолкнуть в отвращении, понимая, что «ничего», но сил хватает лишь чтобы взъерошить волосы брата. Разнояйцовые близнецы по всем законам природы лишь отдалённо похожи друг на друга: разрезом да цветом глаз. Разные привычки, внешность, разные вкусы и даже судьба. Кажется, лишь душой Бог решил наделить одной. Будущему главе клана душа ни к чему, поэтому вся досталась брату. — Пошли домой. Алма идёт рядом, насвистывает какую-то песенку и пинает носком гет камень, заглядывает в лицо спутника и улыбается как-то совсем уж по-дурацки, отчего милое детское лицо перекашивается, как варёная куриная шкурка. Приставучий, как репейник. И непонятно, что именно Канда должен чувствовать по отношению к своему брату. Зависть за отобранную душу? Кровную привязанность? Или, быть может, умиление? Он не знал точно, что должен пытаться изобразить, поэтому предпочитал просто быть собой — то есть никем. Алма же называл это «характером» и лишь противнее рвал своё лицо в улыбке. Она ему совершенно не шла. Не шла Алме и боль. Частенько, когда он плакал, споткнувшись или ударившись, вместо жалости Канда чувствовал раздражение, так что хотелось сильнее поколотить брата. Раздражение было едва ли не единственным, что он точно испытывал по отношению хоть к кому-то. Вообще, Бог, думал Канда, перебинтовывая стёртую в кровь коленку брата, очень сильно сглупил, когда хоть кого-то в этой семье наделил душой. Вряд ли это закончится чем-то «хорошим». Если, конечно, в мире ещё применимо это слово. Холодильник ломается неожиданно и очень не вовремя. Канда сидит на табуретке и хмуро смотрит на белый прямоугольник — эдакий современный гроб для погибших существ в угоду капитализма. И хотя еды там не особо много, даже это не хочется терять. Вовсе не потому что ему жалко каких-то эфемерных голодающих детей в Зимбабве, скорее он не любит иррациональное использование вещей. Телефон разрывается звонком именно в тот момент, когда зажатый между стеной и холодильником он пытается подкрутить «что-то» или хотя бы понять причину поломки. И не то чтобы Канда был таким уж хорошим электриком, он в холодильниках смыслил не больше, чем в психологии европейцев, но попытаться стоило. — Вашу, блять, мать! Слушаю, — прижав щекой телефон к холодильнику, он пытается дотянуться до подозрительно хлипкого проводка — возможной причине поломки. — И я тебя рад слышать, Юу, — весёлый голос в динамиках хрипит металлическими сбоями сети, но остаётся чётким. — Тупой кролик, я же сказал… не… называть… меня, — вытянутая рука от напряжения уже ноёт, но он упрямо пытается дотянуться до проводка. — Так! — ногти почти зацепляются за провод и… вместо того, чтобы поправить, он вырывает его из гнезда. Экран холодильника с щелчком отключается, как и весь свет в доме. — Твою ж… Из него никудышный электрик. Канда сбрасывает сигаретный пепел в переполненную окурками банку, не сделав ещё ни одной затяжки. Если первые два месяца он по инерции продолжал поддерживать педантичный порядок даже в квартире, то очень скоро пространство заполонили старые пыльные книги, сигаретный дым, стеклянные бутылки разного номинала и пустые горшки. Неизменным осталось лишь одно — он не курил в комнате с растениями, поэтому единственным местом в квартире, где не стояли банки и не пахло табаком, оставалась спальня. — Значит, сиротский дом? — он зажимает в губах новую сигарету, прикуривая со старой зажигалки, и второй рукой клацает по мышке. — Ага. Документов по этому зданию не очень много, но даже так я смог нарыть немного информации. Пришлось изрядно покопаться, ты же знаешь, ради тебя я найду всё что угодно, — не упустил случая то ли подшутить, то ли всерьёз указать на свою готовность «и в огонь, и в воду» идти за своим другом. — Совесть себе найди, — Канда делает первую затяжку и, зачитавшись, невольно выдыхает его прямо на монитор. — Блядство. Пришлось ждать, прежде чем едкий смог рассеялся.ПРИ СТРОИТЕЛЬСТВЕ ПОМЕСТЬЯ ПОГИБЛО ДВОЕ РАБОЧИХ. МЕСТНЫЙ УРОЖАЙ ПРЕВЗОШЕЛ ВСЕ ОЖИДАНИЯ.
1895
АНГЛИЙСКИЙ ЛОРД ПОЖЕРТВОВАЛ ПОМЕСТЬЕ ЖЕРТВАМ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ. А ТАКЖЕ — В ЧЁМ ВИНА ДЖЕКОВ*?
окт. 1945
ОФИЦИАЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ ДЕТСКОГО ПРИЮТА ДЛЯ СИРОТ ПОСТРАДАВШИХ СТРАН. ИННОВАЦИОННЫЕ СПОСОБЫ ИЗЛЕЧЕНИЯ ДУШЕВНЫХ ТРАВМ. БОЛЬШЕ НИКАКИХ ПИЯВОК И ХОЛОДНЫХ ВАНН!
дек. 1945
— И дальше ничего? — Ага. — Но ведь эта военная зона, должны же быть какие-то документы. — В том-то и дело, что совершенно ничего, — Лави имел дурную привычку во время разговора по телефону, когда он над чем-то задумывался, гладить пальцем динамик наушника. Звук при этом раздавался отвратительный и изрядно бесил Канду. — Блядь, Лави! — Да я всего раз переспал с твоей помощницей! — в своей шуточной манере ответил рыжий. — И мне самому кажется это странным. Полным финансированием приюта занималась частная организация, но документально всё принадлежало государству, что это за «инновационный» способ лечения психических травм, нигде, кроме декабрьской газеты, не указывается, как и результаты, как и распределение сирот после закрытия, да и вообще когда было это закрытие. Ничего! Я и сканы этих газет, знаешь, с каким трудом нашёл? Словно кто-то очень тщательно уничтожил всю информацию и все, вот совсем все живущие в этом мире… — Забыли, — подытожил Канда. — Да, именно, — Канда почти видел, как Лави одёрнул руку от динамика и сложил пальцы в замок во избежание соблазна. — Забыли и не вспоминают по сей день, словно сейчас там не здание, даже не пустырь, а именно пустота. Нет этого куска земли, вот и всё, так что если бы не фотографии, я бы подумал, что ты меня разыгрываешь. Может, попробуешь поспрашивать местных? Вдруг какие байки остались. — Тч, — холодный голос сочился язвительностью и ядом. Этого красочного «тч» хватило бы на целое предложение: «Ты что, кретин, чтобы я ходил и расспрашивал бабушек, а не знают ли они, да они скорее от страха челюсти потеряют или, если они подслеповаты, что ещё хуже, начнут мне рассказывать историю своей семьи с отца Иоанна», — но Канда ограничился лишь «тч», впрочем, Лави и этого хватило, чтобы всё понять. — Ладно, если я что-то найду, дам тебе знать. Бывай. С третьей сигареты он сумел сделать две затяжки. «В Вашем спирте крови не обнаружено, сэр», — дурацкая шутка, однажды брошенная Лави в баре, вертелась в его голове. Во рту приятный привкус лимона с томатным соком, тело расслабленно, в голове — ватная умиротворенность, настроение на отметке «нейтрально», и бутылка текилы наполовину пуста. В мире было не так много алкоголя, который он признавал — текила и рисовое вино составляли короткий список предпочтений, периодически пополняемый светлым пивом, если в баре не имелось ничего другого. Пил он сегодня дома, так что было из чего выбирать. Наугад потянувшись рукой, он, чуть было не опрокинув шот с подноса на кровать, ухватился за книгу. Новая с белоснежными страницами и без единой закладки из-чего-то-под-рукой, она пахла чистым магазином и типографными чернилами. Канда слизал с руки остатки соли, пропустив сквозь большой палец четверть книги остановился, пытаясь зацепиться расфокусированным взглядом за любой абзац. Он больше не читал книги с начала и не дочитывал их до конца, открывая на любом моменте и закрывая, когда захочется. Ему больше не было интересно, чем закончится история, главное — занять время и голову хоть чем-то помимо алкоголя и свинца. Ты действительно думаешь, что в Англии произойдет революция, если в Париже я закажу на завтрак яичницу-глазунью, а не омлет?*Скрежет.
Большеротые клыкастые псы в чёрных костюмах разрывали на части тощее тело одноглазого кролика. Захлебываясь нефтяной кока-колой, киты выворачивают себя два раза, прежде чем ядерный ком жвачной травы цунами пронесётся по окрестностям первой Фукусимы*. Это политическая жертва. Хоровод неумелых оставляет за собой кровавые пятна земляничного сока и рисовых побегов. Погибнут миллионы, мы заплачем над двумя карафуто*, чьи пасти вгрызались в одно молочное тело. Ты должен выполнить долг. Мальчик глотает пороховой дым, царапает лицо короткими ногтями под удары бубна и смеется над раздавленным хорьком. Коричневая туша придавлена бронебойным стеклом, по линиям паутины ползёт желудочный сок вперемешку с дерьмом и слезами хитрой лисицы, белые глазницы смотрят в небо. Вдалеке будут слышны залпы Олимпийских игр. Юу. Канда просыпается в шесть утра от настойчивого трезвона будильника. Во рту привкус гнилых яиц, а кожа липкая из-за соли и алкоголя, который он всё же пролил на кровать. На солнце блестят три пустые бутылки из-под джина. От одного только вида этикетки к горлу подступает кислый ком, и он, зажав рукой рот, успевает донести блевоту до туалета.