***
— Так, значит, ты никогда-никогда не ел конфет? Ни конфет, ни карамели, ни даже мороженого! — Да, ведь они вредят здоровью. Они сидят на ступеньках и смотрят на тонкую полоску луны, такой яркой, что отчётливо можно видеть очертания её тёмной стороны. Ночной тёплый воздух наполнен ароматом фиалок, мака и морской соли. Лестница, на которой они сидят, уходит высоко вверх, к старому поместью, и глубоко вниз, к порту Сакаи, точно змея на раскалённом песке. Они сидят ровно посередине, отсюда можно увидеть, как жёлтые точки траулеров подплывают к берегам с грузом свежей рыбы. Уже второй день, как Канда приходит сюда вместе Лави. Оказалось, что он приехал вместе со своим опекуном, который назвался «Историком». Информаторы министра часто не называли настоящие имена, в этом не было ничего необычного, но это был первый европеец, которого Канда видел. Новость была настолько секретной и важной, что ради неё министр готов был лететь из Америки обратно в Японию, а Историк дожидаться хозяина в поместье вместе со своим приёмным сыном. Так неожиданно в доме, полном правил, появился кто-то, с кем Канда мог поговорить о книгах. Хотя он никогда не любил таких болтунов, иногда Лави умел быть интересным. Обсуждать с кем-то сюжет, строить предположения и даже спорить из-за решений персонажей было ужасно необычно. Но приятно. К тому же, в отличие от Канды, Лави был далеко за пределами этой усадебной тюрьмы, они кочевали с опекуном из одной страны в другую, выискивая различную информацию и торгуя ей. Своих родителей Лави не помнил, те то ли умерли, когда он был совсем маленьким, и его усыновил дедушка, то ли их вообще не было. Канда мог бы завидовать Лави. У него была жизнь, самая настоящая, с временем вне расчерченного листка. У Лави были детские игры, как у Дугласа*, родственник, пусть и один, который любил его. Он мог есть сливочное мороженное вперемешку с попкорном и смотреть утренний показ мультиков от Нетфликс. Мог кататься на велосипеде, роликах и коньках до самой тёплой ночи, пока лысая голова с маленьким хвостиком не высунется из окна и не позовёт его домой. Мог есть макароны с сыром и прятаться от деда, который пытается перекисью обработать царапины. Он мог падать, пачкаться, смеяться, бегать, плакать, спать до обеда, заводить друзей и играть. Быть собой. Это была жизнь обычного ребёнка с душой, которую Канда мог только представлять. И он мог бы завидовать, имел на это права. Чувствовать потаённую злость за то, что родился в семье министра, за все правила и условности, в которые его посадили, точно в клетку. Презирать Лави за то, что ему посчастливилось иметь такую жизнь. Но вместо этого он чувствовал лишь лёгкое, едва заметное потаённое облегчение, что всё же существует жизнь «вне». Та, о которой пишут в книгах. И пусть рыжий мальчишка частенько бесил его своей разговорчивостью, Канда всё равно был рад видеть это живое подтверждение иного мира. — Сейчас я тебе покажу, что мне купил Панда, — Лави шарит рукой в одном из необъятных карманов джинс, потом в следующем, ощупывает каждую выпуклость, открывает заклёпки и дёргает замки молний. Канде кажется, что его штаны — это просто сшитые между собой карманы. Наконец Лави раскрывает ладонь. Ночь достаточно светлая, чтобы можно было увидеть небольшого резного кролика из белой кости. — Правда забавный? Хотя он немного сломан, видишь, глаз повреждён? На месте, куда показывает короткий ноготок, действительно оказывается небольшой скол, пересекающий левый глаз зверька. Любой другой посчитал бы это ничего не стоящим мусором, но для Лави это было самым настоящим сокровищем. Даже если оно дефектное. Кочевой образ жизни не позволял им иметь много вещей, и раз уж сам старик купил ему что-то подобное, он будет это беречь, как зеницу ока, и ни за что не променяет мальчишкам во дворе даже за редкую карточку! — Почему не повесишь его? — Канда не видит смысла отвечать на очевидные вопросы. Воздух неожиданно становится холодным, руки зябнут, и он убирает их в складки хаори, пытаясь согреть покалывающие кончики пальцев. — Повесить? — Лави с любопытством рассматривает статуэтку в своих руках, замечая небольшой прокол, который, видимо, предназначен для нити. — Да, это ведь нецкэ, их вешали на инро. — Ин… — Лави выглядит ещё более озадаченным. Он в Японии четвёртый день. Гадзин. Нет, Кролик. — Инро — это карман для мелких вещей, которые подвешивают на оби, — Канда неохотно высовывает руку из ткани и приподнимает красную коробочку с золотистым рисунком лисы и рисовыми побегами. Кончики остекленевших пальцев покалывает раздражением от прикосновения к холодному дереву, отчего тело пробирает дрожью. Смешно, но будущий глава семейства плохо переносит холод и легко может заболеть. Это тщательно скрывается от министра, который наверняка заставит его сидеть в ледяной воде зимой. И это знает Лави, с которым он знаком два дня. — Ого, выглядит круто. Но почему у тебя нет нецке? Ты замёрз, Канда? — как всегда говорит спрашивая, хотя ответ не нужен. Лави обхватывает его руку горячими пальцами резко, Канда не успевает даже нахмуриться, а когда понимает, что ему становится теплее, вырываться уже не хочется. — Тч, Усаги. Зелёные глаза смотрят с озорными икринками, с улыбкой и душой. Настоящей, не такой напускной невинной, как у Алмы, скорее как у чертёнка, способного сделать какую пакость, но только чтобы все могли посмеяться, а не из желания сделать зло. Это почему-то бесит не так сильно, как могло бы. На следующее утро министр прибыл в Японию. Не было ни торжественного обеда, ни даже обычного прощания — Лави с Историком исчезли так же неожиданно, как и появились. Канда узнал про это только после ужина, когда на ступеньке, где они обычно сидели, он нашёл небольшой мешочек, перевязанный красной нитью с дефектным нэцкэ. Внутри были шоколадные конфеты. Кролик и правда был забавным.***
— Moja droga, co to za kwiaty? Канда скрипнул зубами. Лицо перекосило, стоило лишь услышать обращение, и он вцепился пальцами в края глиняного горшка. Опять. Снова она у него это спрашивает. Ещё немного, и он опустится до того, чтобы наорать на пожилую женщину матом. Возможно, даже польским. — Азалия. Это азалия, — ему пришлось повторить это ещё раз более спокойным голосом, поворачиваясь к женщине лицом. И да, конечно же она снова указывала на этот цветок, прихватив сморщенными пальцами розовые нежные лепестки. — Дурень ты, — её старческое лицо приобрело то выражение, какое обычно бывает у родителей, когда те видят, как их чадо всё никак не может справиться с простой задачкой по типу держания ложки — любовное смирение и терпение. Вригит, словно бы театрально опираясь на трость, села на небольшую табуретку, которую с недавних пор сама же и принесла в его лавку. Кажется, ему пора брать плату не только за цветы, но и за время нахождения. С таким темпом это будет не цветочная лавка, а анти-кафе. От представления этого Канду ещё сильнее перекосило, и он с удвоенным рвением принялся наполнять огромный горшок землёй, куда собирался посадить лимонник. Время приближалось к обеденному, за пределами лавки было слышно тарахтение трамвая и ленивая речь посетителей соседнего ресторанчика, куда даже он иногда наведывался, если забывал взять с собой обед. Кстати про обед. Канда отряхнул колени от земли и встал на ноги, снимая пока ещё чистый после стирки фартук. — Присмотрите за лавкой, — не вопрос, а утверждение. Должна же она нести хоть какую-то пользу, раз прохлаждается тут целыми днями. Тонкие пальцы скользнули в карман джинс, выуживая оттуда несколько десятизлотовых монет — этого должно хватить на бигос с рисом, который он всегда брал на вынос, — и тонкую пластину телефона. Дверной колокольчик тихо звякнул, и в оранжевом свете солнца блеснул белый брелок кролика, прикреплённый к смартфону.***
Если у Лави получилось полюбить сломанную фигурку, то, возможно, и у него, человека без души, есть шанс быть любимым кем-то. Канде шестнадцать, и он, досрочно закончив домашнее обучение, поступил на отделение социальной политики в University of Tokyo, который занимает 28-е место в рейтинге лучших университетов мира по версии QS World University Rankings. Тут, в столице, он помогает министру в местных делах: ходит на выставки, открытия государственных учреждений, на званые ужины и другие официальные мероприятия, где необходимо красивое лицо и фамилия министра. Его график претерпел ряд несущественных изменений — лишь прибавилось несколько новых пунктов и сократилось время на чтение книг. Завтра у него будет ужин с дочкой председателя Верховного суда, послезавтра официальное открытие Tokyo Sky Tree. Через неделю он должен занять первое место в соревновании по кендо, а через две сдать все экзамены на самый высокий балл. Канде шестнадцать, у него волосы до лопаток заплетены в тугой чёрный хвост, он носит тёмно-синий костюм с лакированными туфлями, пьёт зелёный чай и не выпускает с рук планшет с расписанием. Он впервые за четыре года встречает Кролика. Лави восемнадцать, он всё такой же ослепительно яркий, с обжигающими озорством и лукавыми зелёными глазами, с серёжкой в ухе, цветастой бандане, в узких джинсах и белой футболке. Он поступил на исторический факультет в этот же университет, пока Панда торговал информацией в Америке. Лави пьёт вино, каждую ночь спит с новой девчонкой и после вечеринок прогуливает пары. — Это твоё, — не вопрос, а утверждение. В протянутой руке дефектный нэцкэ, в глазах холод стали. Сейчас перерыв между парами, он должен прочитать десять страниц пособника, три новостные колонки и написать страницу семинара. Но он стоит тут, на зелёной поляне, где студенты собрались в кучки, сидят на траве с бенто и конспектами, к которым не притрагиваются — смеются, разговаривают. Лави в окружении красивых девушек и парней, смеётся громче всех, не затыкается и отпускает шутки. При виде заносчивого детища министра студенты замолкают, кто смотрит со страхом, кто с неприязнью, лишь одна девушка осмеливается шепнуть Лави: «Ты знаешь его?» Он знает, узнаёт его сразу же — сложно забыть такой злобный взгляд и собственный подарок парню, которого знал от силы три дня. Они болтают всю перемену вдали от остальных. Точнее, болтает Лави, Канда только слушает. Нет, что ты, это мой подарок тебе. Как ты? Я вот сюда поступил, ты тоже, это так классно. Он задаёт вопросы и сам же отвечает на них, Канде остаётся лишь иногда кивать или качать головой. Они ходят вокруг одного из корпусов, пьют клубничное молоко. Лави хохочет, Канда иногда фыркает — вроде бы довольно. На улице прохладный май, Токио гудит, накаляется пробкой на хайвэе и мерно раскачивается линиями метро, пока люди спешат домой. Этот день пах зелёной травой, весенними цветами и рисовым вином. Канда в первый раз прогулял пару, был пьяным и общался с кем-то, кого называют другом. Он возвращается в съёмную квартиру с рассветом, без пиджака и с расслабленным галстуком, тело пробирает холодный озноб, а в руке теплится кролик.***
— Влюбиться бы тебе, — задумчиво хрипит в динамике наушника. От неожиданности Канда даже замирает, остановив онигири на пол пути к лицу, но быстро возвращает себе самообладание и фыркает. Даже говорить ничего не станет, пусть сам додумывает, какой это бред. Тупая Крольчатина. Деревянная веранда, где он сидит, утопает в зелени отцветшей сирени, дорожки кустов словно отгораживают это место, куда даже лучи заходящего солнца с трудом достают, от всего мира — лишь где-то за живыми стенами слышны весёлые крики детей. Канда не особо любит есть на улице, но тут его никто не видит, да и ему просто нравится этот тихий уголок в ботаническом саду. — Нет, серьёзно, — в динамике хлюпает лапша наверняка быстрого приготовления. — Ты ведь сейчас со мной ешь, словно у нас свидание! Когда у тебя вообще в последний раз было… ну… то самое. Наверняка как на втором курсе тебя по пьяни поцеловала та блондинка, так и ходишь девой невинной! Канда снова фыркает, пережёвывая рис. Поцелуй тогда, честно сказать, был таким гадким, что он до сих пор вспоминать об этом не хочет. «Может, друг, ты того, по мальчикам?» — смеялся тогда Лави. — Вот не понимаю я тебя, ты такой популярностью пользуешься у девушек, а ещё ни одну не затащил в постель. Или я чего-то не знаю, а-а? В супермаркете была уценка на онигири с курицей — на вкус крайне паршиво, но он уже неделю не может заставить себя что-то приготовить, да и аппетита почти нет. А тут ещё этот придурок сам ему позвонил и в чём-то попрекает. Трубку бросить, что ли? Чистые пальцы тянутся к красной кнопке сброса вызова — он, вообще-то, пришёл поесть сюда в тишине. — Ты так ничего не узнал про тот дом? Пальцы замирают, вместо нажатия сброса вызова обхватывают баночку с холодным зелёным чаем. Когда он сегодня спросил у Вригит про этот дом, мимо которого она ходит каждое воскресенье, когда идёт на мессу, она лишь лукаво на него посмотрела и посоветовала хорошего мозгоправа. Потому что никакого такого здания между полицейским участком и костелом не было. Конечно, он мог бы просто усомниться в памяти старой женщины. Но он помнил, как она резво рассказывала ему все названия улиц и даты, когда какую переименовали, где построили новое и когда была реконструкция — Вригит просто не могла не знать про такое броское строение в центре города. С другой стороны, Канда точно знал, что это здание есть, он смог его сфотографировать и Лави его тоже видел, так что это не могла быть лишь фантазия его воспалённого сознания. — Нет, не узнал. Когда он после работы снова был там, то заметил, что те из прохожих, которые бросали взгляд в сторону дома, спешили отвести взгляд, словно там стояла прозрачная скользящая плёнка, которая не позволяла сфокусироваться. Словно они сами не хотели или даже боялись видеть это место. Ему тоже следовало бы просто забыть про очередную заброшку, пусть и в центре города, решить, что мелькнувшая тень не более чем игра света уличных фонарей с усталостью, но он не мог. В тот момент пустота внутри него задребезжала, как стеклянный графин во время землетрясения, и теперь он должен был узнать, что случится, если разбить её. Эту пустоту. — Лави, ты можешь на некоторое время выключить камеры?