Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует рассказ ноябрем 1887 г. Ватсон дату не называет, но упоминает, что это было на второй год его брака. Для тех, кто считает Мэри Морстен первой (и, возможно, единственной) женой Ватсона, это будет 1890 г. (год женитьбы Ватсона — 1889, значит, второй — 1890). Впервые рассказ опубликован в 1913 г. Синопсис. Дело начинается с того, что Ватсона вызывает взволнованная миссис Хадсон, и он бросается из дома к другу на Бейкер-стрит. Прибыв, он сталкивается с хозяйкой, утверждающей, что Холмс при смерти. Он, по-видимому, подхватил смертельную заразную болезнь и не разрешил Ватсону лечить себя. Помочь ему может лишь мистер Калвертон Смит, у которого есть причины считать, что Холмс не выздоровеет. Коробочка из слоновой кости, подслушанное признание и газовое освещение — все, что нужно, чтобы отдать убийцу в руки правосудия и привести Холмса к полному выздоровлению. Подтекст. Это, возможно, один из лучших рассказов, демонстрирующих силу эмоциональной привязанности Ватсона к Холмсу. Здесь Ватсон сталкивается с возможностью потерять друга, и его реакция говорит сама за себя. Начало истории, однако, принадлежит миссис Хадсон. «Миссис Хадсон, хозяйка Шерлока Холмса, была женщиной-страдалицей. Мало того, что на квартиру на втором этаже посягали в любое время толпы странных и часто нежелательных персонажей, но ее выдающийся жилец демонстрировал в своей жизни эксцентричность и беспорядочность, которые жестоко испытывали ее терпение. Его невероятная неаккуратность, его приверженность к музыке в странные часы, его упражнения в стрельбе в комнате, его странные и часто неароматные научные эксперименты и атмосфера насилия и опасности, витавшая вокруг него, делали его худшим жильцом в Лондоне. С другой стороны, платил он, как принц. Не сомневаюсь, что за те деньги, которые он заплатил, пока я с ним дружил, можно было купить весь дом.» В этом описании видна обычная нежность Ватсона. Он отмечает нежелательность Холиса как жильца, но все помнят, что Ватсон несколько лет делил с ним квартиру: показатель, что доктор, возможно, считал странные привычки Холмса совершенно подкупающими. Затем следует упоминание о платежеспособности Холмса. Он утверждает, что тот платил, как принц, и не остается ничего, кроме как гадать, как Ватсон узнал сумму платежа (которая, несомненно, изменилась, когда Ватсон съехал). Вспомним, что двое мужчин уже некоторое время жили раздельно, и, несмотря на отсутствие женатого друга, он явно все еще очень осведомлен о финансовом положении Холмса. Будет честно заявить, что эти двое достаточно близки и достаточно доверяют друг другу, чтобы открыто обсуждать такую чувствительную тему. Несмотря на недостатки Холмса, миссис Хадсон достаточно к нему привязана. Ватсон говорит нам, что Холмс «был благороден и учтив в обхождении с женщинами.» Однако, он продолжает, что Холмс «не любил женщин и не верил им», его обычное утверждение, чтобы ему не верить. Мы видели, что Холмс достаточно доверяет мужчинам; он наслаждается компанией мужчин и всегда демонстрирует холодность, когда дело касается женщин. Остается только спросить, было ли это отражением личных предпочтений Холмса. Могло ли быть отсутствие интереса к женщинам отражением сексуального интереса к мужчинам? Чистая спекуляция, но, конечно, теория интересная. Обращаем внимание на Ватсона, поскольку это его история. " — Он умирает, доктор Ватсон». Так начинается участие доктора в «Приключении умирающего детектива», и хотя мы наблюдаем привязанность Ватсона к Холмсу, его уважение, его ценность для друга, и даже его любовь, у нас не будет понимания, как Ватсон дорог Холмсу, без первых строчек истории. " — С вашего разрешения или без него, мистер Холмс, я сей же час иду за доктором, — сказала я. — Тогда пусть это будет Ватсон, — сказал он.» Холмс болен уже несколько дней, и, несмотря на мольбы миссис Хадсон, отказывается от врача. Любопытно заметить (хотя это особенная просьба, в контексте всей истории, вполне понятная), что Холмс требует Ватсона. Пока кто-то спорит, было ли это сделано исключительно, чтобы успокоить миссис Хадсон, или Холмс знал, что может повлиять на Ватсона, остается гадать, был ли это способ вовлечь Ватсона в дело. Раз за разом мы видим свидетельства необходимости Ватсона для Холмса, когда это касается профессиональных вопросов. «Я был в ужасе, поскольку ничего не слышал о его болезни. Нет нужды говорить, что я кинулся за пальто и шляпой.» Можно представить себе ужас Ватсона. То, что он может потерять Холмса, ближайшего и самого дорогого друга, выше его понимания. Его первый импульс — кинуться к Холмсу, и интересно заметить, что Ватсон в своей поспешности и беспокойстве и не думает сказать жене о своем уходе. «Это было зрелище, достойное сожаления. В тусклом свете туманного ноябрьского дня комната больного была мрачным местом, но вид исхудавшего, изнуренного лица, смотревшего на меня с кровати, погрузил мое сердце в холод». Мы тоже чувствуем холод в сердцах и можем представить первую реакцию Ватсона, практикующего врача, который должен осмотреть Холмса и поставить диагноз. Однако, Ватсон настолько побежден страхом и горем, что действительно парализован. Он слишком привязан к пациенту, чтобы думать рационально. «Когда я вошел в комнату, он лежал апатично, но при виде меня в его глазах мелькнуло узнавание». В этом предложении беспокойство и надежда, и, хотя читатель знает исход истории (и понимает, что Холмс сразу узнал Ватсона), любопытно заметить, что Ватсон уделяет время, чтобы упомянуть об этом. То, что Ватсон заметил это, тоже о многом говорит, поскольку «мелькнувшее узнавание» не так уж легко заметить. Очевидно, доктор пристально наблюдает за Холмсом. " — Ну, Ватсон, кажется, для нас настали плохие дни, — слабым голосом сказал он, но в прежней беззаботной манере.  — Мой дорогой друг! — воскликнул я, приближаясь к нему.  — Отойдите! Отойдите назад! — сказал он с резкой повелительностью, которая появлялась только в моменты кризиса. — Если вы подойдете ко мне, Ватсон, я прикажу вам покинуть дом.  — Но почему?  — Потому что таково мое желание. Этого недостаточно?» Автор включает весь этот диалог, поскольку он многозначителен в нескольких отношениях. Во-первых, Холмс говорит Ватсону, что «для нас настали плохие дни». Более грамматически правильно было бы сказать «для меня настали плохие дни», но Холмс говорит «для нас». Очевидно, он знает (или, возможно, желает), что их жизни так тесно сплетены, что-то, что случается с одним, разделяет и другой. Здесь мы также видим, что Ватсон обнаружил свою мечту. Его крик «мой дорогой друг!», пока он приближается к кровати, совершенно искренен и говорит о любви к Холмсу, которую Ватсон сдерживает. Холмс, конечно, не получит помощи доктора, веля ему отойти. Ватсон, смущенный, спрашивает, почему, на что Холмс отвечает «это мое желание». Это сильный намек на то, что Холмс ожидает согласия Ватсона с его желанием. Действительно, это утверждение предполагает, что Холмс считает немедленное сотрудничество Ватсона само собой разумеющимся и показывает, что Холмс использует его. " — Я только хотел помочь, — объяснил я.  — Точно! Вы поможете лучше всего, если будете делать то, что я скажу.  — Конечно, Холмс. Он ослабил строгость.  — Вы не сердитесь? — задыхаясь, спросил он. Дьявольщина, как я мог сердиться, видя его лежащим в таком состоянии?» Ватсон мечется между следованием желанию Холмса и заботой о друге. Этот конфликт чувств совершенно завораживает, потому что мы привыкли видеть послушание Ватсона, а в этом случае он не хочет подчиняться Холмсу. Это может случиться лишь в самых угрожающих обстоятельствах, где ставкой что-то другое, не уважение и восхищение к Холмсу. В этом деле это сама жизнь Холмса, без сомнения, стоящая в самом верху списка приоритетов Ватсона. Действительно, автор подозревает, что он рискнул бы потерять дружбу Холмса ради сохранения его жизни. Вопрос Холмса заслуживает особого внимания, поскольку довольно любопытен сам по себе. То, что первоначальное отношение Холмса вызвало гнев Ватсона, показывает нужду Холмса в любви друга. Он не хочет сердить его, однако не может позволить ему помочь в выздоровлении. Очевидно, Ватсон не единственный испытывает противоположные эмоции. Здесь интересно также заметить, что Холмс осознает эмоциональное положение Ватсона, знак того, как Холмс привязан к другу. " — Заразна при прикосновении, Ватсон — да, при прикосновении. Держите дистанцию, и все будет хорошо.  — Во имя неба, Холмс! Вы полагаете, что это соображение имеет для меня вес в такой момент? Это не подействовало бы на меня, даже если бы вы были незнакомцем. Вы считаете, что это предотвратит исполнение мной моего долга по отношению к старому другу?» То, что Ватсон рискует умереть, помогая Холмсу, возможно, самая прекрасная вещь, которую можно прочитать. Холмсу, конечно, ничего не остается, только позволить Ватсону заявить: «Я так глубоко уважаю превосходные качества Холмса, что всегда подчиняюсь его желаниям, даже если не понимаю их. Но сейчас все мои профессиональные инстинкты воспротивились. Позволяя ему быть моим хозяином во всем остальном, сейчас я был у постели больного.» Что Ватсон уважает Холмса, не подлежит сомнению: мы узнали об этом в тот момент, когда они познакомились. Что поднимутся его профессиональные инстинкты, тоже понятно, поскольку он врач, и автор уверена, что все врачи отреагировали бы так же. Однако, последнее предложение Ватсона чрезвычайно многозначительно. «Позволяя ему быть моим хозяином во всем остальном». Это, думает автор, первый и, возможно, единственный раз, когда Ватсон признает, что Холмс — его хозяин. Очевидно, это человек в полном и абсолютном благоговении. Холмс, расстроенный отказом Ватсона от сотрудничества, обращается к последнему доступному средству: он оскорбляет Ватсона, спрашивая о его квалификации и демонстрируя отсутствие доверия к его медицинскому мастерству. «Я был горько обижен». Можно себе представить, но тактика работает, и Ватсон соглашается, что больше не будет пытаться помочь Холмсу. Но он, однако, не сдается так легко, настаивая: " — Но кто-то должен помочь, это окончательно. Если вы думаете, что я буду стоять здесь и смотреть, как вы умираете без какой-либо помощи от меня или без появления кого угодно еще, то вы ошибаетесь в вашем человеке». Автор признается: этот отрывок заставляет ее прослезиться. То, что Ватсон обеспокоен настолько, что позволяет Холмсу оскорблять себя и отказывается позволить другу умереть — одна из самых трогательных сцен в Каноне. Конец прекрасен, Ватсон перед всем миром признается, что он — человек Холмса. Детектив с этим соглашается, и Ватсон немедленно поворачивается к двери, чтобы тут же отправиться за помощью. «Я решительно повернулся к двери. Никогда я не испытывал такого шока! В этот момент одним тигриным прыжком умирающий преградил мне путь. Я услышал резкий щелчок повернутого ключа. В следующую секунду он, пошатываясь, вернулся в кровать, измученный и тяжело дышащий после ужасной вспышки энергии.  — Силой вы не заберете у меня ключ, Ватсон. Я поймал вас, мой друг. Вы здесь и здесь вы и останетесь, пока я этого пожелаю». Это особенно изумительная сцена, поскольку ничего не остается, как размышлять, как так получилось, что Ватсон не понял правды о болезни Холмса. Все же для наших целей удивление Ватсона менее очаровательно, чем заявление Холмса:"Я поймал вас, мой друг». Здесь Холмс, по существу, похищает Ватсона, удерживает против его воли. Применительно к контексту, итересно заметить, что Холмс явно спланировал это во всех деталях, он совершенно доволен, что должен будет провести день взаперти с другом в спальне. Ватсон, как мы скоро увидим, быстро адаптируется к ситуации, не протестует. Между двумя ударами сердца он покоряется и затем располагается для долгого ожидания. Он проводит больше двух часов, запертый в комнате Холмса, наблюдая за своим другом. «Несколько минут я стоял, наблюдая за молчаливой фигурой на кровати». Особенно любопытно, когда рассуждают, что Ватсон предполагает, что Холмс спит. Ватсон, наблюдающий за спящим Холмсом, и Холмс, закрывший Ватсона в спальне, — автор, право, не может сказать, кто из них совратитель, а кого совращают. «Затем, неспособный читать, я медленно обошел комнату, разглядывая портреты знаменитых преступников, которые украшали каждую стену. Наконец в моих бесцельных передвижениях я подошел к каминной полке. На ней в беспорядке валялись разбросанные трубки, пачки табака, шприцы, перочинные ножи, револьверные патроны и другой мусор. Посередине стояла маленькая черная с белым коробочка из слоновой кости с выдвижной пружинкой. Это была аккуратная маленькая вещица, и я протянул руку, чтобы рассмотреть ее поближе, как вдруг… Он издал ужасный крик — вопль, который могли слышать в конце улицы. Я похолодел, и мои волосы стали дыбом от этого страшного крика. Развернувшись, я увидел искаженное судорогой лицо и безумные глаза. Я замер, держа коробочку в руке. — Положите! Сейчас же, Ватсон, сейчас же, я сказал! — Его голова снова упала на подушку, и он издал глубокий вздох облегчения, когда я положил коробочку на каминную полку. — Я ненавижу, когда трогают мои вещи, Ватсон. Вы, знаете, что я это ненавижу. Вы нервируете меня невыносимо. Вы, врач, способны довести пациента до безумия. Сядьте, человек, и дайте мне покой.» У Ватсона оскорбление Холмса должно было вызвать раздражение, но читатель видит более глубокий смысл: он был прав, как мы позже узнаем, коробочка, которую взял Ватсон, была смертельно опасна. В контексте нового знания необходимо пересмотреть безумное беспокойство Холмса. Если бы Ватсон открыл коробочку, он подхватил бы смертельную инфекцию, от которой страдал Холмс. Холмс об этом знает. Также он знает, что лекарство неизвестно и смерть неизбежна. Перед лицом опасности для единственного друга, Холмс слишком быстро оставил роль умирающего и принял роль защитника. Его реакция позволит нам легко увидеть, насколько глубока любовь Холмса к другу. Инцидент быстро сменяется освобождением Ватсона. Холмс посылает его с инструкциями найти и привезти некоего Калвертона Смита, предупреждая друга, чтобы вернулся один и раньше мистера Смита. Ватсон, хотя и слегка удивленный и несклонный оставить друга, все же соглашается на его просьбу. " — Не забудьте, Ватсон. Вы меня никогда не подводили. И не подведете. Без сомнения, есть естественные враги, которые ограничивают распространение тварей. Вы и я, Ватсон, мы сделаем нашу работу». Читая вышесказанное, ничего не остается, как предположить, что Холмса подводил каждый значимый человек в его жизни. Все, кроме Ватсона. Ватсон никогда его не подводил, и Холмс это знает, и ничего не остается, как размышлять, сыграло ли это свою роль в том, что Холмс влюбился в своего биографа. Ватсон, получив свое задание, отправляется на поиски мистера Смита. Тот токазывается его принять. Реакция Ватсона, как мы увидим, весьма далека от благопристойности, которую обычно он сохраняет. " Я подумал о Холмсе, мечущемся на кровати и считающем минуты, возможно, до того момента, как я приведу помощь. Для церемоний не было времени. Его жизнь зависела от моего умения убеждать. Прежде чем извиняющийся дворецкий закончил сообщение, я протиснулся мимо него и вошел в комнату». Очевидно, ничто не остановит Ватсона, чтобы помочь Холмсу. Его тактика срабатывает, поскольку Смит тут же при имени Холмса поднимается и немедленно соглашается позаботиться о нем на Бейкер-стрит. Ватсон, следуя инструкциям, ухитряется вернуться на Бейкер-стрит в одиночку, и, как вскоре мы увидим, это было сделано не без трепета. «В спальню Холмса я вошел с замирающим сердцем. По всему, что я видел, в мое отсутствие могло случиться худшее». В этом отрывке столько беспокойства и страха, такое отчаяние, и остается лишь почувствовать за беспокойством сильную любовь. Он находит Холмса в более стабильном состоянии, чем оставил, хотя бы в более ясном уме. Ватсон сообщает, что мистер Смит в пути, на что Холмс просит друга покинуть сцену. Тот, естественно, отказывается, но Холмс убеждает его, что для него будет лучше скрыться на время визита мистера Смита. " — Место есть только за изголовьем моей кровати, Ватсон.  — Мой дорогой Холмс!» Мы в шоке, как и Ватсон, как Холмс может, при случае, отбросить благопристойность. Колебания Ватсона рождают еще более многозначительную реплику Холмса. Он говорит другу, что другого пути нет, а потом, слыша шаги на лестнице, кричит: " — Быстро, человек, если вы меня любите!» Интересно заметить, что это заставляет Ватсона шевелиться. Действительно, он практически прыгает, отвечая действием на вопрос Холмса, явно утверждая, что да, он действительно любит Великого Детектива. Ватсон в убежище теперь может послушать разговор между Смитом и Холмсом. Он узнает, что состояние Холмса — вина Смита, что коробочка, которой он недолго восхищался, могла заразить его смертельной инфекцией. Вероятно в ужасе, Ватсон остается в убежище, слушая с сосредоточенным вниманием признания Смита. Он никогда не предал бы Холмса, несмотря на огромное желание выскочить и задушить человека, которого считал ответственным за предстоящую смерть друга. Очевидно, что желание Ватсона доказать свою любовь было гораздо сильнее, чем жажда мести. Ватсон, однако, скоро удивится, поскольку вскоре после откручивания газа Смит спрашивает Холмса, хочет ли он что-то еще. " — Спички и сигарету. Я чуть не закричал от радости и изумления. Он говорил своим обычным голосом — немного слабым, возможно, но тем самым, который я знал». Облегчение Ватсона связано с нашим, но автор сильно сомневается, что чье-то счастье было бы сравнимо со счастьем Ватсона. Ватсон все еще ждет, пока Смит указывает, что слово Холмса против его. Это заставляет Холмса позвать друга и сделать нужные выводы. " — Святые небеса! — воскликнул Холмс. — Я совершенно забыл о нем. Мой дорогой Ватсон, я должен вам тысячу извинений, что я смотрел на вас сверху вниз!» Холмс, конечно, не забыл о Ватсоне, но интересно заметить, что он выражает неверие в возможность забыть его. Некоторое время спустя, после того как полиция забрала Смита, Холмс открывает свой трехдневный обман. Он выражает уверенность, что Ватсон может обижаться на его мистификацию. Ватсон, конечно, не обижается, но требует полного объяснения, которое Холмс более чем желает дать, особенно в том, почему он отказался позволить другу быть рядом. " — Как вы можете спрашивать, мой дорогой Ватсон? Вы можете себе представить, что я не уважаю ваши медицинские таланты? Мог ли я вообразить, что ваш проницательный взгляд не заметит у умирающего отсутствие изменений пульса и температуры? За 4 ярда я мог обмануть вас. Если бы я этого не сделал, кто доставил бы Смита в мои руки? Нет, Ватсон, я не трогал коробочку. Вы могли бы увидеть, если бы посмотрели сбоку, что если ее открыть, появляется острая пружинка, похожая на зуб гадюки. Смею сказать, что с помощью такого же приспособления принял смерть бедный Сэвидж, стоявший между этим чудовищем и наследством. Вы знаете, что моя корреспонденция очень разнообразна, и я стараюсь быть осторожным с пакетами, которые мне доставляют. Мне было ясно, что, считая, что добился успеха в своем намерении, он захочет признаться. Эту его уверенность я выстроил с тщательностью настоящего художника. Спасибо, Ватсон, помогите мне надеть пальто. Когда мы закончим в полицейском участке, думаю, что-то питательное от Симпсона будет весьма кстати». На протяжении абзаца Холмс извиняется, все объясняет и еще приглашает Ватсона на обед. Автор уверена, что доктору немного больно, что Холмс отказался посвятить его в свой гениальный план, но нет сомнений, что еще во время аперитива Ватсон его простил и оба погрузились в знакомое общение. Остаток вечера, можно представить, был проведен просто в наслаждении компанией друг друга. Заметки на полях. Это первый рассказ, в котором есть замечание, которым могут заинтересоваться авторы слэш-фанфикшена. «Вазелин на лоб, белладонна в глаза, румяна на скулы и воск вокруг губ могут произвести очень удовлетворительный эффект. Название «вазелин» впервые появилось в 1870 г. С 1873 г. он использовался парами качестве средства для разрушения сперматозоидов, в качестве противозачаточного. Логично сделать вывод, что гомосексуалисты того времени также использовали его в качестве лубриканта.