Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует события рассказа 24 апреля — 4 мая 1891 г. Ватсон особенно выделяет дату, говоря, что дело началось 24 апреля 1891 г., что соответствует хронологии Б.-Г. Впервые опубликован в декабре 1893 г. Синопсис. С тяжелым сердцем доктор Ватсон взялся за перо, чтобы описать последнее приключение мистера Шерлока Холмса. В «Последнем деле» Холмс противостоит профессору Мориарти, Наполеону преступного мира, самому опасному человеку в Лондоне. Однако Мориарти победить нелегко, и Холмс вынужден бежать на континент, где все идет не так, как планировалось. Мориарти преследует их по пятам. Их последнее противостояние совершенно неизбежно, достигнув кульминации у печально известного Рейхенбахского водопада. Два человека, сплетенные в борьбе, рухнули в пропасть, одновременно уничтожив самого опасного преступника в Лондоне и выдающегося защитника закона. Подтекст. Прежде чем закопаться в историю, мы сначала должны рассмотреть хронологию Ватсона. «Последнее дело» впервые опубликовано в декабре 1893 г. Холмс якобы погиб 4 мая 1891 г. Также нужно вспомнить, что Холмс вернулся («Пустой дом») весной 1894 г., через три или четыре месяца после публикации «Последнего дела». Мы также должны заметить, что впервые Ватсон опубликовал «Скандал в Богемии» (первый рассказ из «Приключений Шерлока Холмса») в июле 1891 г., всего через 2 месяца после смерти друга. Между написанием «Скандала» и «Последнего дела» Ватсон публикует около 23 рассказов, составивших «Приключения Шерлока Холмса» и «Записки о Шерлоке Холмсе». Позвольте вставить все это в контекст. Ватсон ко времени смерти Холмса (10 лет их отношений) написал о двух делах друга. Холмс гибнет вместе с Мориарти в Рейхенбахском водопаде, Ватсон возвращается в Англию и немедленно начинает описывать работу друга. За два года он написал 23 рассказа (почти по рассказу в месяц). Невероятно, не так ли? Не забываем, что ко времени возвращения Холмса Мэри сходит со сцены, и если мы допускаем ее смерть, то должны также предположить, что она, возможно, в это время очень больна. Если же мы допускаем развод, то весьма возможно, что ватсоновская одержимость Холмсом (или его призраком), наконец, разбила этот брак. Эта одержимость выглядит еще более невероятной, если рассмотреть «Пустой дом», впервые опубликованный в 1903 г. По странному совпадению, Холмс ушел в этом году на покой, оставив позади Лондон и Ватсона. Ватсон, такое впечатление, неспособен жить без Холмса, и поэтому, с его смертью (и позже, когда тот уехал), он обращается к документированию дел детектива, т.е. окружает себя памятью о друге. Это поведение одержимого, которое явно намекает на нужду Ватсона в своем давнем друге и компаньоне. «С тяжелым сердцем я взялся за перо, чтобы написать последние слова о тех чрезвычайных талантах, которыми был отмечен мой друг, мистер Шерлок Холмс». В течение двух лет Ватсон описывал и публиковал отчеты о расследованиях Холмса и лишь сейчас решил отложить перо. В этом абзаце такое невероятное горе и легко можно представить себе, с каким трудом Ватсон решил двигаться дальше. Можно лишь гадать, жива ли в этот период времени Мэри, или Ватсон уже вдовец. Его одиночество чувствуется во всем этом отрывке, но здесь, во вступлении, оно ощущается особенно остро. «В непоследовательной и, как я глубоко ощущаю, полностью несовершенной манере, я старался дать некий отчет моего странного опыта его сопровождения с того случая, который свел нас вместе во время «Этюда в багровых тонах»…» Легко можно представить, особенно учитывая, что основная масса этих отчетов вышла после смерти Холмса, что Ватсон действительно ничего не чувствовал от горя. На самом деле, легко можно представить, что ватсоновский отход в сторону (несмотря на существование неопубликованных дел) сделан больше от боли, которая настолько покрывала эти воспоминания, что Ватсону нужно было двигаться дальше. Несмотря на это, создается впечатление, что отпуская Холмса, доктор отрывает куски своего сердца. Заявление Ватсона о том, что его отчеты бессвязны и несовершенны, говорит о трудностях, с которыми Ватсон столкнулся после смерти Холмса. Он хотел (даже нуждался) отдать другу справедливость, и, однако, боялся, что у него не получится, поскольку на тот момент Ватсон больше не должен вспоминать, почему он начал описывать работу Холмса. Он поглощен необходимостью увековечить память друга и, однако, теперь, после двух лет, его намерения (и причины) дожны казаться весьма туманными. Мы не можем сомневаться, что Ватсон принял решение опубликовать отчет о смерти Холмса не только чтобы спасти его репутацию, но и чтобы спасти себя от бесцветности, ставшей его ежедневным существованием. «Моим намерением было остановиться здесь и не говорить ничего о том событии, которое сделало пустой мою жизнь и которое два года не сделали легче». В этих словах такое горячее желание, такое сожаление. Ватсон свободно допускает возможность првести два года, описывая расследования Холмса, в попытке заполнить пустоту от его потери, и, однако, ему медленно становится очевидно, что эта пустота никогда не будет заполнена. Холмс на бумаге — это не то, что Холмс во плоти, и легко представить, что это осознание должно было опустошить бедного Ватсона. «Можно вспомнить, что после моей женитьбы и последовавшего за ней начала частной практики, очень близкие отношения, которые существовали между мной и Холмсом, стали в какой-то мере изменяться». Это любопытное заявление, поскольку вдобавок к заявлению об «очень близких» отношениях с Холмсом, Ватсон также весьма осторожно замечает об их изменениях. Он не говорит нам, что отношения закончились, но предполагает, что они изменились. Любопытный выбор слов, нужно согласиться, и ничего не остается, как гадать, какие изменения могли произойти, чтобы оправдать такое заявление. То, что Ватсон покинул Бейкер-стрит, не может рассматриваться, как «в какой-то мере изменения», и поэтому мы должны предположить, что Ватсон упоминает изменения от очень близких к близким. Также любопытно, что Ватсон чувствует необходимость напомнить читателям о близкой связи между ним и Холмсом. Поскольку публика месяцами получала расследования Холмса по выпускам, вряд ли в этом напоминании была нужда. Можно гадать тогда, было ли это заявление последней попыткой Ватсона признаться в настоящей природе их отношений. Ватсон горюет, и очень возможно, что это горе усугубилось тем, что Ватсон не мог разделить (с кем угодно) реальное влияние смерти друга на свою жизнь. Теперь оставим Ватсона с его горем, чтобы поднять вопрос хронологии. Ватсон говорит: «Он все еще приходил ко мне время от времени, когда нуждался в компаньоне для расследований, но эти случаи делались все более и более редкими, пока в 1890 г. я не обнаружил, что у меня остались какие-то записи только о трех делах». Однако в расшифровке «Картонной коробки» мы предположили, что это заявление — ложь. Вспомним, в нашем анализе мы выяснили: «Картонная коробка» на самом деле имела место в 1890 г. и не было одним из этих трех. На самом деле, их было гораздо больше трех, поскольку Ватсон и Мэри разъехались (возможно, из-за продолжающихся ватсоновских побегов от Мэри к Холмсу) и доктор вернулся на Бейкер-стрит. Ватсон, конечно, не мог позволить этой скандальной информации выйти на свет, поэтому снизил свою роль в делах Холмса и переделал несколько дат так, чтобы поддержать иллюзию, что они с Мэри счастливы в браке. На самом деле, так и продолжалось до весны 1891 г., когда Холмс на расследовании во Франции убедил друга примириться с женой (поскольку Холмс на тот момент знал о профессоре Мориарти и предвидел свою неминуемую смерть)». Мы знаем, что Ватсон в начале рассказа не живет на Бейкер-стрит, и еще мы знаем, что Мэри присутствует в его жизни. Мы доказали, что приличную часть из своих женатых лет Вастон проводил, живя на Бейкер-стрит (предположительно, в разъезде с женой). Поэтому мы можем сделать вывод, что доктор воссоединился с женой и снова живет под одной крышей с Мэри. Встает вопрос: почему? И почему в то время, когда Холмса нет в стране (по-видимому, преследуемого Мориарти)? Несомненно, не будет слишком смело предположить, что это Холмс поощрял воссоединение Ватсона с женой. И если так, то с какой целью? Мог Холмс предвидеть трагические события у Рейхенбахского водопада? Мог Холмс хотеть снять с друга часть горя, удостоверясь, что у того будет к кому вернуться? Или, возможно, Холмс, равнодушный к результату противостояния с Мориарти, чувствует готовность оставить практику и перейти к уединенным занятиям? Тысяча возможностей, каждая весьма завлекательна сама по себе. Не принимая во внимание причины, очевидно предположить, что именно Холмс инициировал возвращение Ватсона к Мэри. Это будет доказано весьма любопытно, когда мы рассматриваем «Пустой дом», поскольку лишь после смерти Мэри Холмс решил вернуться. Теперь возвращаемся в кабинет Ватсона, куда только что прибыл Холмс, прося помощи друга в своем последнем деле. Ватсон говорит: «Меня поразило, что он выглядел еще бледнее и тоньше, чем обычно». На что Холмс отвечает: " — Да, я слишком вольно с собой обращался, — заметил он, отвечая больше на мой взгляд, чем на слова. — В последнее время на меня немного давили. Вы не возражаете, если я закрою ставни?» Заметим, что Ватсону не нужно спрашивать: Холмс может читать его мысли, едва взглянув, что свидетельствует об их близком товариществе и интимном знании Ватсона Холмсом. Это даже более заметно, если мы примем объяснение доктора, что это происходило через некоторое время после их последней встречи. То, что после многих месяцев разлуки пара способна к молчаливому общению, весьма экстраординарно. Возможно, даже более любопытен следующий вопрос Холмса и их последовавший диалог: " — Миссис Ватсон здесь?  — Она уехала с визитом.  — Правда? Вы один?  — Совершенно.  — Это облегчает мне предложение вам уехать со мной на недельку на континент.  — Куда?  — О, куда угодно.» Заметим, что первая мысль Холмса — поинтересоваться о Мэри. Еще заметим волнение Холмса (поскольку почему еще он восклицает «Правда?») при ответе друга. Очевидно, детектив затрепетал, найдя его в одиночестве. Так затрепетал, что немедленно пригласил Ватсона на континент, особенно отметив, что место не имеет значения. Холмс, несомненно, должен знать об опасности и, проведя, по крайней мере, несколько месяцев вдали от Ватсона (по всей видимости, на континенте), у него нет реальной причины возвращаться в Лондон, кроме как попросить друга составить ему компанию в отпуске. Поэтому мы должны предположить, что Холмс искал больше компании Ватсона, чем его помощи. Ватсон кажется весьма озадаченным приглашением Холмса, и хотя он согласен, все же видно, что он сомневается. Снова мы становимся свидетелями того, как Холмс читает мысли друга, поскольку Ватсон говорит: «Он видел вопрос в моих глазах и, сложив вместе кончики пальцев и уперев локти в колени, объяснил ситуацию.» Очень интимное заявление, нужно согласиться, поскольку Холмс не мог увидеть вопроса в глазах Ватсона, если не смотрел на него. Потом Холмс рассказывает другу о Мориарти (хотя мы позже узнаем, что этот разговор имел место несколько лет назад и был добавлен так, чтобы Ватсон мог проинформировать читателя о том, что он явно уже знал). Это приводит нас к интересному вопросу: существует ли Мориарти? Холмс становится буквально одержимым этим человеком, и учитывая, что мы не слышали ни единого слова о Мориарти до этой истории, правдоподобие этого персонажа ставится под вопрос. Некоторые исследователи считают Мориарти был лишь плодом воображения Холмса (возможно, Ватсона). Есть множество теорий, касающихся Мориарти и его существования, но здесь мы сосредоточимся на возможности того, что Мориарти может быть плодом воображения Холмса. Если Мориарти — фикция, то мы должны сделать вывод, что Холмс совершенно заблуждался. Если это так, то мы должны спросить, почему. Мы допустили, что Ватсон возвращался на Бейкер-стрит какое-то время назад, до этой истории, и мы знаем, что во время рассказа он там не живет. Резонно ли предположить, что изменение в холмсовом восприятии соответствует очередному отъезду Ватсона с Бейкер-стрит? Или, может быть, до отъезда Ватсона Холмс употреблял кокаин, что и стало причиной его ухода? Если дело в этом, то мы должны задаться вопросом о мотивах Холмса. Здесь мы видим лишь один: вина Холмса в разрушении брака друга привела его к возвращению к любимому стимулятору. Эти теории не являются невозможными и представляют несколько интересных аргументов для изучающих подтекст. Теперь возвращаемся непосредственно к истории. Ватсон, с некоторым ужасом выслушав заявление друга, становится очень обеспокоенным. Это очевидно, и он нам говорит: «Я часто восхищался мужеством моего друга, но никогда сильнее, чем сейчас, когда он спокойно сидел, описывая серию инцидентов, которые вместе обеспечили ужасный день». Фактически, ужас Ватсон столь велик, что он немедленно приглашает Холмса провести ночь. " — Вы проведете ночь здесь? — сказал я». Заявление Ватсона, несмотря на вопросительный знак, явно завуалированная просьба. Холмс, конечно, отказывается, объясняя другу: " — Нет, мой друг, вы можете счесть меня опасным гостем». Холс, очевидо, ставит благополучие Ватсона выше собственного, он более чем желает рискнуть своей жизнью, но уходит, чтобы защитить друга. Холмс продолжает, рассказывая, что в настоящее время он ничего больше сделать не может, поэтому намерен взять отпуск. Он замечает: " — Для меня было бы огромной радостью, если бы вы смогли поехать со мной на континент». Весьма показательно, поскольку мы должны согласиться, что действительно для Холмса было бы огромной радостью снова иметь рядом доверенного компаньона. Холмс здесь совершенно открыт, говоря от всего сердца, и у нас нет сомнений, что Ватсон это осознает, потому что второй раз легко соглашается. Это чрезвычайно радует Холмса, и он немедленно начинает давать инструкции: «Тогда вот ваши инструкции, и умоляю, мой дорогой Ватсон, чтобы вы следовали им буквально, поскольку теперь вы играете вместе со мной в двойную игру против умнейшего мошенника и сильнейшего криминального синдиката в Европе. Слушайте! Вы отправляете багаж с доверенным посыльным, не указывая адрес, сегодня вечером на вокзал Виктория. Утром вы пошлете за экипажем, наказав посыльному не брать ни первый, ни второй, которые ему попадутся. Вы прыгаете в экипаж и едете в конец Стрэнда в Лондонский пассаж, передав адрес кэбмену на обрывке бумаги, с просьбой, чтобы он его не выбрасывал. Держите деньги наготове, и как только ваш кэб остановится, бегите через пассаж, подгадав время так, чтобы достигнуть другой стороны в четверть десятого. Вы увидите маленький экипаж, ожидающий возле обочины, управляемый человеком в теплом черном плаще, обшитом по краю красным. Вы сядете в него и подъедете к вокзалу прямо к экспрессу на континент». Очень детальные инструкции. Здесь совершенно очевидно, что Холмс все это очень хорошо распланировал (еще до того, как Ватсон согласился). Это предполагает, что Холмс знал еще до разговора с другом, что тот согласится. В самом деле, Холмс знает своего Ватсона. Его преданность и надежность никогда не ставятся под вопрос. Как и вера в него Холмса. Ватсон, согласившись следовать инструкциям буквально, делает последнюю попытку уговорить Холмса остаться. Тот, конечно, отказывается, заставив Ватсона заявить: «Было тщетно с моей стороны просить Холмса остаться на ночь. Мне было очевидно, что он думал, что может навлечь неприятности на приютивший его дом, и именно это побуждало его уйти.» Здесь мы действительно видим свидетельство, что Холмс отказался из-за страха принести вред другу. Очевидно, он желает защитить Ватсона гораздо больше, чем лично нуждается в нем. Такое отсутствие эгоизма в поведении Холмса — явный показатель безусловной любви к Ватсону, и, однако, мы не можем забывать, что он жаждет компании друга в поездке на континент; могло быть так, что Холмс знал, что Ватсон был в Лондоне в опасности и поэтому хотел увезти его из города? Мориарти действительно особенный преступник, если он знает, где у Холмса самое слабое место. С несколькими торопливыми словами Холмс исчезает, а на следующее утро Ватсон едет на станцию. По прибытии сообщает: «Моим единственным источником беспокойства было отсутствие Холмса». Его волнение весьма острое, и создается ощущение, что он действительно волнуется за безопасность друга. Ватсон продолжает: «Холодок страха пробежал по спине, когда я подумал, что его отсутствие может означать, что ночью обрушится новый удар». Очевидно, Ватсон так же относится к благополучию Холмса, как тот к ватсоновскому. Беспокойство и озабоченность обоих (по отношению друг к другу) совершенно обнажает их нужду друг в друге и важную роль, которую они играют в жизнях друг друга. Холмс, конечно, скоро выдергивает Ватсона из его горя, обозначив свое присутствие. Когда Ватсон пришел в себя от шока, Холмс посвящает друга в события вечера. " — Вы видели утренние газеты, Ватсон?  — Нет.  — Значит, вы не знаете о Бейкер-стрит?  — Бейкер-стрит?  — Прошлой ночью они подожгли нашу квартиру. Большого ущерба не нанесли.» Вспомним, что Ватсон больше не живет на Бейкер-стрит, и однако здесь Холмс четко называет ее «наша квартира». Несмотря на отсутствие Ватсона, создается впечаление, что Холмс всегда будет считать Бейкер-стрит его домом. Холмс и Ватсон медленно ездят по континенту. Едва приехав в Страсбург, Холмс получает известие, что Мориарти сбежал от полиции и теперь в розыске (и, возможно, хочет отомстить Холмсу). Холмс совершенно разочарован, но его первая мысль — о безопасности Ватсона, и он предлагает ему вернуться в Англию. Когда тот требует объяснений, Холмс говорит: " — Потому что теперь вы посчитаете меня опасным компаньоном. Это человек потерял все. Его возьмут, если он вернется в Лондон. Если я правильно понял его характер, он посвятит всю свою энергию, чтобы отомстить мне. Он многое сказал в нашей короткой беседе, и я полагаю, что именно это он и имел в виду. Я, конечно, должен рекомендовать вам вернуться к вашей практике». Очевидно, о себе Холмс не заботится, но Ватсон — другое дело. Чтобы сохранить другу жизнь, Холмс понимает, что должен оттолкнуть его, однако делает это неохотно. Ватсон, конечно, отказывается и говорит нам: «Едва ли это предложение было бы успешным по отношению к старому солдату и старому другу. Мы сидели в открытом кафе в Страсбурге, обсуждая этот вопрос в течение получаса, но в ту же ночь мы продолжили наше путешествие, направившись в Женеву». Совершенно очевидно здесь, что Ватсон глубоко волнуется за Холмса, так сильно, что предпочитает забыть о собственной безопасности, но сопровождать друга в путешествии. То, что Холмс вынужден спорить с Ватсоном, тоже показательно, поскольку предполагает, что Ватсон был вынужден противостоять отговариванию друга: трудная задача, учитывая, каким убедительным может быть Холмс. Несмотря на нависшую угрозу, Ватсон кажется весьма довольным их каникулами. Он рассказывает: «Мы провели очаровательную неделю, бродя по долине Роны, затем, свернув на Льюк, отправились через перевал Жемини, все еще в глубоком снегу, и дальше, к озерам Майрингена. Это было прелестное путешествие, внизу тонкая зелень весны, вверху — девственная белизна зимы…» Это описание весьма любопытно, поскольку похоже больше на неспешный медовый месяц, чем на побег от самого опасного человека в мире. Все это, конечно, приводит нас к любопытному вопросу. Холмс заявляет, что Мориарти разгромлен и не может вернуться в Лондон. Он требует, чтобы Ватсон вернулся в Англию, однако, почему бы им не вернуться обоим? Если организация Мориарти разгромлена, то очевидно, что Холмс находится в бОльшей опасности, путешествуя, чем если бы он вернулся на Бейкер-стрит. Ответ очень прост. Холмс знал, что Ватсон останется на континенте, если Холмс намерен сделать это, и, следовательно, возвращение в Лондон будет значить возвращение к Мэри, поэтому Холмс выбирает остаться в Европе. На самом деле эта теория становится весьма возможной, если исследовать настроение Холмса. Ватсон говорит: «И однако, несмотря на всю его бдительность, он не был подавлен. Наоборот, я не мог вспомнить, когда видел его в таком приподнятом состоянии духа». Мы совершенно не удивлены отсутствию депрессии у Холмса, поскольку легко можно представить, что какие бы страхи и беспокойства ни омрачали их путешествие, они более чем преодолевались в их общей палатке. Оставив палатку в стороне, мы должны уступить мрачному ощущению, которое Холмс отказался признать, поскольку здесь история делает поворот, заставляя нас с болью осознать то, что должно произойти. «Я должен быть краток, но точен в каждой мелочи, которые мне осталось рассказать. Это не то, на чем я хотел бы подробно остановиться, однако я отдаю себе отчет, что на мне лежит ответственность не упустить ни одной детали». Боль Ватсона и его страдание здесь более чем очевидны. Мы остро осознаем его горе, его разбитое сердце и безнадежность. Это знак его преданности и его таланта как биографа, что он способен собраться и завершить рассказ. Все же его слова грустны, напоминая нам о происходящем и о ватсоновской полной и абсолютной пустоте. Холмс и Ватсон прибывают в Майринген и вскоре отправляются на фатальную прогулку к Рейхенбахскому водопаду. Ватсона вызывают с настойчивой просьбой, однако он, должно быть, чувствует, что нечто должно произойти, поскольку говорит: «Обернувшись, я увидел Холмса, прислонившегося спиной к скале, скрестив руки на груди и глядя вниз, на потоки воды. Таким мне суждено было увидеть его в последний раз в этом мире». Это заявление наполнено сожалением и страстным желанием: мы знаем, что Ватсон остался со всем тем, что он не сказал, и всем, что не сделал. Несмотря на плохое предчувствие, Ватсон продолжает свой путь, возвратившись в Майринген лишь для того, чтобы обнаружить, что его обманули. Его заявление весьма многозначительно: «Изумленное выражение его лица и движение бровей заставило мое сердце замереть в груди». Ватсон, несомненно, теперь осознает, чтО произошло, не щадит читателей от ужаса, который он ощутил при этом осознании. Его слова пронизаны беспокойством, Ватсон расспрашивает хозяина гостиницы, а затем бросается назад. «Но я не стал ждать объяснений хозяина. В страхе я уже бежал по деревенской улице, по которой я столь недавно спустился. Спуск занял у меня час. несмотря на усилия, прошло больше двух, прежде чем я снова оказался у водопада. Альпеншток Холмса все еще был прислонен к скале, возле которой я его оставил. Но ни малейшего его следа, и я напрасно кричал. Единственным ответом был мой собственный голос, эхом отдававшийся от гор вокруг меня.» Так легко представить Ватсона с выражением шока и ужаса на лице, бросающего взгляды вокруг и пытающегося вникнуть в ситуацию. А потом, сложив кусочки вместе, он отказывается допустить то, что Холмс продедуцировал сразу. Он прошел до обрыва и звал Холмса, напряженно вслушиваясь и убеждая себя, что друг спасся, что он ответит. А затем, когда ответа не последовало, ему становится трудно дышать, он заставляет себя, а его грудь угрожает разорваться от этой тяжести. Это еще не конец, поскольку Ватсон продолжает: «Вид этого альпенштока заставил меня похолодеть. Значит, он не ушел в Розенлау. Он остался на трехфутовой дорожке, с одной стороны отвесная стена, а с другой — отвесный обрыв, где его настиг враг. Молодой швейцарец тоже исчез. Возможно, Мориарти заплатил ему, чтобы они вдвоем остались наедине. А что произошло потом? Кто должен рассказать об этом?» Крик Ватсона «кто должен рассказать об этом?» так больно читать, потому что это задача Холмса, его работа, а без Холмса Ватсон потерян. Мы видим безумный ход мыслей Ватсона, его отказ даже подумать о возможности смерти друга, его замешательство и дезориентацию, сопровождавшие осознание, что он остался один. Также мы прекрасно представляем чувство неполноценности, которое должен ощущать Ватсон, поскольку оно заставляло его идти по стопам Холмса и пытаться воссоздать происшедшее. Ватсон говорит: «Минуту или две я стоял, собираясь с силами, поскольку был ошеломлен ужасом. Потом я решил думать методом Холмса и попытаться применить его для чтения этой трагедии. Увы, это было слишком легко сделать. За время нашего разговора мы не дошли до конца тропинки, и альпеншток обозначал место, где мы остановились. Черная земля была мягкой из-за непрерывных мелких брызг, и на ней оставила следы птица. Две цепочки следов четко отпечатались на ней до дальнего конца дорожки, обе вели прочь от меня. Ни одна не возвращалась. За несколько ярдов до конца земля была истоптана, ветви и трава, окаймляющие площадку, были вырваны и испачканы. Я лег лицом вниз и заглянул в водопад, шумевший вокруг меня. С тех пор как я ушел, стемнело, и теперь я мог видеть здесь и там блеск влаги на черных скалах, и далеко внизу, в самом конце, сияние падавшей воды. Я закричал; но моих ушей достиг лишь нечеловеческий рев водопада.» Ватсон соединяет пазлы воедино, несмотря на ужас, поразивший его. Он делает очевидный вывод, и однако, несмотря на это, не может удержаться от последнего зова; он не готов отдать Холмса смерти. Затем Ватсон находит портсигар Холмса, а под ним — маленький листок бумаги. «Раскрыв его, я обнаружил три листка, вырванных из его блокнота и адресованных мне». Не правда ли, невероятно, что Холмс перед лицом неминуемой смерти думает об остановке, достаточно длинной, чтобы написать 3-страничное письмо Ватсону. Действительно, письмо содержит несколько намекающих элементов. "Мой дорогой Ватсон, я пишу эти несколько строк благодаря любезности мистера Мориарти, который ожидает моей готовности к последней дискуссии о вопросах, лежащих между нами». Холмс только что встретил Мориарти, Наполеона преступного мира, и он просит у этого человека разрешения написать письмо другу. Очевидно, именно Ватсон остается приоритетом Холмса. Тем временем, Холмс продолжает: «Я с радостью думаю, что смогу освободить общество от любых дальнейших трудностей, связанных с его существованием, Хотя боюсь, что цена этого причинит боль моим друзьям, а особенно вам, мой дорогой Ватсон». Холмс несколько раз в прошлом заявлял, что у него нет друзей, кроме Ватсона. Очевидно, что это утверждение для одного Ватсона. Холмс знает цену другу и чувствует вину и раскаяние по отношению к нему. На самом деле, это показывает глубину заботы этого человека. На самом деле, это становится еще более очевидно в завершающих словах Холмса: «Умоляю передать мои приветы миссис Ватсон и верьте, мой дорогой друг, что я был всегда искренне ваш, Шерлок Холмс». Холмс действительно принадлежит Ватсону и здесь признается в этом. Мы видим также, что его подпись содержит его первое имя, знак близости, поскольку в обычных обстоятельствах Ватсон обращался к Холмсу только по фамилии. Письмо Холмса, от обращения до подписи, весьма показательно и снова напоминает читателю о связи, существовавшей между Холмсом и Ватсоном. Нет ближе этих двух мужчин, и мы глубоко опечалены не только потерей Холмса, но и потерей дружбы и великой любви. Мы разделяем боль Ватсона, и нигде эта боль не проявляется сильнее, чем в завершающих словах Ватсона: «… над тем, кого я всегда считал лучшим и мудрейшим человеком из всех, кого я когда-либо знал».