Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует события «Пустого дома» апрелем 1894 г. Учитывая, что Ватсон говорит об апрельском вечере 1894 г., у нас нет причин оспаривать эту дату. Рассказ впервые опубликован в сентябре–октябре 1903 г. Синопсис. «Пустой дом» повествует о драматическом возвращении Шерлока Холмса после долгого отсутствия, последовавшего за его «гибелью» в Рейхенбахском водопаде весной 1891 г. Доктор Дж. Ватсон, все еще горюя о потере друга, интересуется загадочным убийством Рональда Адера, но вскоре обнаруживает, что не он один ведет расследование. Его желание раскрыть убийцу Адера временно забыто, когда Ватсон, сидя в своем кабинете, вдруг оказывается лицом к лицу ни с кем иным, как со своим давним другом и компаньоном Шерлоком Холмсом. После фееричного объяснения Холмса, что на самом деле произошло между ним и Мориарти, они с Ватсоном завершают дело, начатое 3 года назад; Холмс, взяв на себя роль охотника, накрывает остатки банды Мориарти. Подтекст. Прежде чем мы приступим к самому рассказу, мы должны сначала исследовать его место в хронологии, поскольку внутри нее мы обнаруживаем наиболее многозначительные элементы. Вспомним, что Холмс исчез весной 1891 г. и что Ватсон впервые написал о его исчезновении в «Последнем деле», которое было опубликовано в декабре 1893 г. Около 4 месяцев спустя, в апреле 1894 г., Холмс вернулся, однако, Ватсон ждет 10 лет, прежде чем предает гласности события, окружавшие его возвращение. Хотя Ватсон полагает, что выполняет приказ Холмса, любопытно, что возвращение Ватсона к писательству в точности совпадает с уходом Холмса от дел. Расшифровывая «Последнее дело», мы заметили, что Ватсон проводил время Великого Отсутствия, документируя расследования Холмса, которые опубликовал как «Приключения Шерлока Холмса» и «Записки о Шерлоке Холмсе». Мы также отметили, что мнимая одержимость Ватсона публикацией расследований проистекает из его личного горя (и неспособности оправиться после смерти друга). Неудивительно, что Ватсон справляется с отсутствием Холмса (в т.ч. его уходом от дел), погружаясь в поглощающую его задачу по публикации расследований Холмса. Очевидно, Ватсон неспособен жить без своего Холмса. На самом деле, легко представить, что с уединением Холмса в Сассексе и занятиями пчеловодством, Ватсон нуждался в чем-то, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся после отъезда друга. «Преступление было интересным само по себе, но этот интерес для меня ничто в сравнении с немыслимым продолжением, принесшим мне величайший шок и превзошло все события моей богатой приключениями жизни. Даже сейчас, после долгого перерыва, я трепещу, думая об этом, и снова чувствую тот прилив радости, изумления и неверия, которые совершенно затмили мой рассудок». Прошло 10 лет после события, и ничего не остается, как заметить живую ясность заявления Ватсона. То, что после всего этого времени, он все еще может вызывать этот образ (и эмоцию) и все еще называет возвращение Холмса величайшим шоком в своей жизни, совершенно замечательно. Хотя, возможно, не так замечательно, как само заявление. Здесь Ватсон говорит о радости, изумлении и неверии, о трепете, оставшемся, несмотря на прошедшее десятилетие. Легко можно представить, что возвращение Холмса ознаменовало решительные изменения в их отношениях. До исчезновения Холмса мы видели построение их дружбы, начало близости, а затем отступление от отношений, совпавшее с браком Ватсона. Затем мы видели их воссоединение, совпавшее с разъездом Ватсона и Мэри, а потом разрыв их близости, когда Ватсон и Мэри пытались примириться. «Последнее дело» принесло нам исчезновение Холмса и горе Ватсона. «Пустой дом» приносит драматичное возвращение Холмса, и мы не можем сомневаться, что оно, возможно, совпадет с обновлением близости, которая ожнажды определила их отношения. «Можно представить, что моя близость с Шерлоком Холмсом глубоко заинтересовала меня в преступлениях и что после его исчезновения я никогда не упускал возможности прочитать о различных расследованиях, которые доходили до публики». Позже Ватсон говорит о своей тяжелой утрате, что подразумевает уход Мэри (хотя автор считает, что развод также весьма возможен). Мы знаем, что присутствие Мэри в жизни Ватсона прекратилось в какой-то момент между смертью Холмса и его возвращением. Также мы знаем, что во время отсутствия Холмса Ватсон занимался документированием его дел. Значит, Ватсон допускает расследование различных преступлений и пытается раскрывать их самостоятельно. Тогда становится очевидным, что, несмотря на смерть жены (или трудности в браке), активную практику и карьеру писателя, Ватсон чувствует необходимость заполнять свое время работой, напоминавшей ему о Холмсе. Очевидно, это придает дополнительный вес теории, что Ватсон не может (даже и не хочет) приходить в себя после смерти Холмса. Затем Ватсон продолжает рассказывать о последнем заинтересовавшем его деле, делая несколько замечаний о привлекательности такого дела для Холмса. Три года прошло, а он все тоскует. Это, конечно, приводит нас к первой встрече Холмса и Ватсона. Ватсон приходит на место преступления и пытается собрать информацию. Собралась толпа, и в толчее доктор сталкивается с пожилым коллекционером книг. «Сделав это, я столкнулся с пожилым уродливым человеком, стоявшим позади меня, и выбил у него из рук несколько книг. Помню, поднимая их, я заметил название одной, «Происхождение культа деревьев», и мне пришло в голову, что парень, должно быть, бедный библиофил, который, для заработка или хобби, коллекционирует непонятные тома. Я постарался извиниться за инцидент, но было очевидно, что книги, с которыми я так неудачно обошелся, были очень ценными в глазах их владельца. С презрительным ворчанием он отвернулся, и я увидел, как его согнутая спина и белые бакенбарды исчезают в толпе». Хотя Ватсон пока не осознает, что этот человек — замаскированный Холмс, мы не можем сомневаться, что Холмс прекрасно узнал Ватсона. Можно гадать, была ли это попытка Холмса установить контакт, возможно, силясь решить, должен ли он открыться другу. У нас нет сомнений, что это столкновение было подстроено Холмсом, и мы можем предположить, что уход Холмса не был намеренным. Легко представить, что он, впервые за три года увидев Ватсона лицом к лицу, был быстро захлестнут тщательно подавляемыми эмоциями. То, что ему пришлось срочно удалиться, чтобы Ватсон не увидел его уязвимости, совершенно в характере Холмса. Дополнительный подтекст можно найти в изумительном названии книги, которое наводит на мысль о поклонении предметам фаллической формы. Холмс отсутствует недолго, только до возвращения Ватсона в его кабинет, где его прерывает все тот же коллекционер книг. Холмс открывается не сразу, пока что играя свою роль. Он предлагает продать Ватсону несколько книг, в том числе «Птицы Британии», Катулл, «Священная война» — по дешевке каждую. Необходимо заметить, что Катулл — а именно, Гай Валерий Катулл — хорошо известный и часто изучаемый римский поэт 1 в. до н.э. Катулл известен своей эротической поэзией, в которой проглядывает его гомосексуальность. Эта уловка позволяет Холмсу убедить Ватсона отвернуться, чтобы он смог снять маскировку. Реакция доктора при первом взгляде на друга, очень показательна. «Когда я снова повернулся, у моего рабочего стола, улыбаясь, стоял Шерлок Холмс. Я поднялся на ноги, несколько секунд пристально глядя на него в полном изумлении, а потом, кажется, я потерял сознание, в первый и последний раз в моей жизни». Замечательно, не так ли, что Ватсон был так ошеломлен появлением Холмса, что сдался и потерял сознание. Мы, однако очень любопытствуем, почему Холмсу захотелось открыться именно таким способом. Мы знаем, что Холмсу нравится удивлять Ватсона, но, однако, даже он должен был предвидеть, что затеял жестокую игру — верх жестокости позволить другу верить в свою смерть на протяжении всех этих лет. Можно гадать, возможно ли, что эта маскировка стала физическим подобием маски; может быть, Холмс так боялся предстать перед Ватсоном после всех этих лет, что выбрал для первого контакта доспехи. Тогда сдирание его защитного слоя может быть истолковано как стремление Холмса вверить себя в руки Ватсона. Приняв решение открыться, Холмс тоже кажется совершенно ошеломленным, увидев Ватсона вновь. «Серый туман заклубился перед моими глазами, а когда он рассеялся, я обнаружил, что воротничок у меня расстегнут, а на губах — пощипывающий вкус бренди. Холмс склонился над моим креслом с фляжкой в руках». Заметим, что Ватсон сообщает о расстегнутом воротничке, когда приходит в себя, и о пощипывании на губах, а Шерлок Холмс склонился над его креслом. Хотя есть искушение допустить трактовку Ватсона (что Холмс приводил в себя бессознательного друга), намек в этом абзаце не проходит незамеченным. Он также говорит о том, что Холмс нуждается в Ватсоне, поскольку не прошло и 10 минут и он уже разрывает на Ватсоне одежду. Осязаемость Холмса, хотя и многозначительна, но далеко не так, как должна была быть, если бы не его откровенная честность. Слишком часто Холмс сдерживается, отказываясь выпускать эмоции на поверхность, и однако здесь мы видим прямо противоположное. " — Мой дорогой Ватсон, — сказал хорошо знакомый голос, — я должен вам тысячу извинений. Я понятия не имел, что вы будете так поражены.» Хотя может показаться, что Холмс извиняется лишь за то, что ушиб Ватсону губы (или за его обморок, если хотите), но легко предположить, что его извинения гораздо глубже. В них сквозит неподдельная искренность, а значит Холмс очень внимательно обдумывал свои слова. Очевидно, он извиняется не только за события, произошедшие в кабинете Ватсона, но и за все три года его отсутствия. " Я схватил его за руки.  — Холмс! — воскликнул я.- Это правда вы? Может ли такое быть, что вы живы? Возможно ли, что вам удалось выбраться из той ужасной бездны?» Любящих приветствий Холмса оказалось недостаточно, чтобы убедить Ватсона, поскольку он тянется к другу и хватает его за руки. Легко представить, что Ватсон вынужден бороться с желанием снова притянуть Холмса ближе; Ватсон все еще остро осознает время и недостаток приватности в данном месте. Все же жест интимности не остался незамеченным. Холмс, конечно, не отстраняется, но спрашивает о самочувствии друга. " — Подождите, — сказал он. — Вы уверены, что действительно способны к обсуждению? Я серьезно шокировал вас моим излишне драматичным появлением». Совершенно очевидно, что Холмс очень заботится о своем Ватсоне, и мы ощущаем его огорчение своим обманом (и в этот момент и во время своего исчезновения). Прежний Холмс был бы лишь возбужден, разделив с другом такое приключение, но нынешний Холмс более заинтересован в здоровье и благополучии друга. Ватсон жаждет услышать рассказ Холмса, отметает его беспокойство и заявляет: " — Я в порядке, но в самом деле, Холмс, я с трудом верю своим глазам. Святые небеса! Подумать только, что вы — вы из всех людей — стоИте в моем кабинете! — Снова я схватил его за рукав и нащупал тонкую мускулистую руку. — Ну, вы никак не призрак, — сказал я. — Мой дорогой, я вне себя от радости, что вижу вас.» По волнению Ватсона очевидно, что он уже представлял себе этот момент, без сомнения, он провел несколько месяцев (если не лет), воображая, как Холмс входит в кабинет. Мы не можем знать, как долго Ватсон оставался в стадии отрицании своего горя, однако уверены, что он, возможно, вспоминал прошлые случаи и гадал, не является ли Холмс перед ним плодом его воображения. Ватсону снова необходимо дотянуться и дотронуться до Холмса (отчасти, можно представить, чтобы доказать самому себе, что Холмс действительно стоИт перед ним, но частично, можно спорить, потому что неспособен прекратить инициировать физический контакт). Затем Ватсон продолжает спрашивать, как Холмс выжил в смертельной бездне. Холмс, возможно, страшась неизбежного объяснения, пытается отговориться предстоящей ночной работой. Их диалог, нужно согласиться, весьма интересен. " — Вы пойдете со мной ночью?  — Когда хотите и куда хотите.  — Действительно, как в старые добрые времена.» Любопытно, не так ли, что первой мыслью Холмса было удостовериться в компании Ватсона в ночном деле. Очевидно, он знает, что обидел друга, и, видимо, уверен, что Ватсон мог плохо принять новости. То, что Холмс хотел лишь увериться в компании Ватсона, очень показательно. Таков же и ответ Ватсона, поскольку он ясно говорит Холмсу, что на его стороне. То, что Ватсон не спрашивает его о планах, весьма показательно в плане жажды Ватсона снова проводить время с Холмсом — ему буквально плевать, когда, где и что произойдет ночью: присутствие Холмса — единственное, что имеет значение. Наконец, финальное замечание Холмса, что все действительно так, как в старое доброе время, весьма трогательно, и легко можно представить, что Холмс провел эти три года, страстно жалея об этом времени. Удостоверившись, что Ватсон с ним, Холмсу остается только рассказать Ватсону о своей инсценированной смерти и исчезновении. Заметим, однако, что вначале Холмс сообщает: " — Моя записка вам была абсолютно искренней». Совершенно очевидно, что Холмс чувствует раскаяние (и настоящую вину) за то, что обманул друга. Говоря ему, что записка была искренней (что Холмс действительно просил у Мориарти разрешения написать ее), он, по существу, пытается извиниться. Он надеется, что напоминание Ватсону о близости, которой он поделился в письме, будет достаточным жестом, чтобы друг простил Холмсу свое горе. На этом Холмс не останавливается, поскольку, рассказывая свою историю, он замечает: «Я сказал только одному человеку — моему брату Майкрофту. Я должен вам тысячу извинений, мой дорогой Ватсон…» Снова Холмс пускается в извинения, настоящий подвиг для такого человека, как Холмс. Очевидно, это свидетельствует о его вине. Холмс знает, что рискнул дружбой Ватсона, и мысль потерять Друга навсегда совершенно безнадежна. Холмс ничего так не желает, как все исправить. Настолько, что Холмс продолжает: " — Несколько раз за эти три года я брал перо, чтобы написать вам, но всегда боялся, что ваша привязанность ко мне заставит вас сделать что-то неосмотрительное, что выдаст мою тайну.» Хотя это может показаться слегка оскорбительным (что Ватсон выдал бы тайну Холмса), Холмс не может сомневаться, что Ватсон был бы способен просто сидеть и не попытаться связаться с другом. Холмс слишком хорошо знает глубину чувств друга, и это становится даже более очевидно, когда мы рассмотрим признание Холмса, как часто он думал с ним связаться. Если Холмс чувствовал непреодолимое желание связаться с Ватсоном, мы не можем сомневаться, что Ватсон ощутил бы то же самое, но, принимая во внимание сдержанность Холмса, мы не можем сказать того же о Ватсоне. Теперь мы должны отвлечься от рассказа, чтобы задать вопрос, сформулированный множеством исследователей, касательно настоящего местоположения Холмса во время Великого Отсутствия. Вспомним, чтО говорит Холмс: «Я два года путешествовал по Тибету, потом развлекся, посетив Лхассу, и провел несколько дней у далай-лламы. Вы можете прочитать замечательные исследования норвежца по имени Сигерсон, но я уверен, что вы никогда бы не поняли, что получили новости о своем друге. Потом я проехал по Персии, заглянул в Мекку и нанес короткий, но интересный визит халифу в Хартуме, результаты которого я передал в Министерство иностранных дел. Вернувшись во Францию, я провел несколько месяцев в исследованиях происхождения угля, которыми я руководил в лаборатории Монпелье, на юге Франции». В заявлении Холмса мы сразу видим несколько проблем. Начать с того, что далай-лламы не существует (если только Холмс был не в Чили, где такие есть), а существует далай-лама. Хотя это может быть опечаткой, можно гадать, возможно ли, что Ватсон, записывая, как он знал, очевидную ложь, не мог заставить себя показать неуважение к ламе, включив в эту историю упоминание о нем. Потом есть ссылка Холмса на Мекку, город в Саудовской Аравии (тогда часть Персии), куда запрещено въезжать немусульманам. Хотя возможно, что Холмс въехал замаскированным, он должен был знать, что его раскрытие означало бы верную смерть. Если его не привело туда дело, нельзя не увидеть, что Холмс ездил в этот город, что могло стОить ему жизни, без всякой причины, только бросить взгляд. Даже визиты в Хартум и Монпелье остаются под вопросом (Хартум был полностью разрушен во время Великого Отсутствия, а изучать происхождение угля вообще бессмысленно). На самом деле отсутствие вызвало множество теорий, касающихся настоящей деятельости Холмса. Шерлокианцы зашли очень далеко в преположениях, как Холмс провел это время: женился, жил в Америке, скрывался в Лондоне, борясь с кокаиновой зависимостью — и даже, что Холмс клонировал себя и послал своего клона назад в Лондон, пока он продолжал свою работу в России. Несмотря на теории, вопрос остается: было ли заявление Холмса касательно его местопребывания во время Великого Отсутствия правдоподобным. Ответ всегда «нет». Это может казаться неважным для изучающих подтекст, но здесь мы полагаем, что это сверхважно. Позволим себе исследовать свидетельство, противоречащее утверждению Холмса, и продемонстрировать, как это свидетельство намекает, что отношения Холмса и Ватсона были какими угодно, но не платоническими. Ватсон, во время воссоединения с Холмсом, делает особое замечание о «смертельной бледности его строгого лица, которая сказала мне, что его жизнь еще недавно не была здоровой». Холмс сказал, что провел последние три года, путешествуя по Востоку, а именно, по Тибету, Персии (территории, сейчас больше известной как Иран и Саудовская Аравия), Египту, прежде чем обосновался во Франции. Однако, Ватсон четко говорит о «смертельной бледности» Холмса. Очевидно, это не тот человек, который провел несколько лет, путешествуя под открытым небом, под жарким солнцем Среднего и Дальнего Востока. На самом деле, такой цвет лица более характерен для человека, проведшего бОльшую часть этих трех лет в помещении, выходя наружу лишь в парике и гриме. Это весьма многозначительно, и придает вес теории, что Холмс действительно был в Лондоне. Потом Холмс заявляет, что Моран «был свидетелем гибели своего друга и моего побега». Если это так, тогда зачем Холмс должен был продолжать свой план с исчезновением? Ранее Холмс заявил, что «если весь мир был убежден, что я мертв, они, эти люди, получили бы свободу действий, и раньше или позже я бы смог их поймать». Приведение в жизнь этого плана сразу же было раскрыто одним из тех самых людей, которых Холмс хотел обмануть, поэтому этот план должен был быть немедленно отвергнут. Почему тогда, должны мы спросить, Холмс чувствовал необходимость продолжать инсценировать смерть? Его объяснение своего отсутствия совершенно нелогично. Хотя очень возможно, что Холмс намеревался инсценировать свою смерть, резонно допустить, что он откажется от этого плана сразу после столкновения с Мораном. Это был бы логичный вывод, и это придает веса теории, что Холмс не путешествовал по Тибету и Персии. Также есть основания предполагать, что Холмс провел это время, прячась в Лондоне (возможно, надеясь, что Моран ослабит бдительность, если будет думать, что Холмса нет в городе — и где еще, кроме Лондона, Холмс мог отслеживать действия Морана?) Также есть основания предполагать, что Холмс провел это время на Бейкер-стрит, осмеливаясь выходить только в маскировке, поскольку он позже говорит, что Майкрофт присматривал за комнатами. Мы знаем, что Майкрофт был особенно ленив, поэтому чрезвычайно трудно представить, что он покидает свою привычную дорогу, чтобы охранять и поддерживать огонь в разгромленных комнатах на Бейкер-стрит. С другой стороны, мы также могли бы предположить, что Холмс сохранял маскировку на протяжении всего времени, проведенного в Лондоне, и что он всегда был старым коллекционером книг, который был «вашим соседом, вы найдете мой маленький книжный магазин на углу Черч-стрит». Что может быть лучше для наблюдения за Ватсоном, чем занять резиденцию через несколько дверей от его кабинета? Еще одно основание полагать, что Холмс оставался в Лондоне, можно найти в рассказе дальше, когда Холмс распекает Лестрейда за 3 нераскрытых убийства за год, что означает, что Холмс отслеживал деятельность Скотланд-Ярда. Есть также любопытный вопрос о том, как Холмс умудрился прибыть в город так быстро после смерти Адэра. И вопрос, как Холмс узнал о печальной потере Ватсона. Если мы допускаем эти основания и принимаем, что Холмс жил в Лондоне, остается только один вопрос: знал ли Ватсон о его местонахождении? На протяжении всей расшифровки мы считали, что Ватсон не знал, что Холмс жив, и если это так, то мы должны спросить, почему Холмс не открылся ему. Не будет безрассудством предположить, что его обман шел от желания дистанцироваться от все еще женатого друга. Это желание связано с нашей теорией, предполагающей, что время раскрытия Холмса связано с потерей Ватсона, и это не совпадение. Есть, однако, некоторые основания полагать, что Ватсон знал о местонахождении Холмса. Очень возможно, что, сбежав от Морана, Холмс вернулся в отель в Мейрингене, где влез в окно комнаты Ватсона и разбудил его от прерывистого горького сна. Ватсон недоверчиво, но радостно и горячо выслушал бы инструкции Холмса; Холмс послал бы друга вперед в Лондон, чтобы договориться об их комнатах на Бейкер-стрит и подготовить миссис Хадсон к тому, что должно произойти. Потом, через несколько недель, приезжает замаскированный Холмс, заняв свою старую резиденцию, хотя для всего мира Ватсон предстает человеком, погруженным в горе. Ватсон записывает свои рассказы, формируя общественный интерес к Шерлоку Холмсу (который большинству казался бы фикцией, поскольку его не видели и не слышали в Лондоне). Наконец, зная, что они были близки, что Холмс дал Ватсону хронику своей смерти, Холмс надеялся, что Моран убедится, что детектив исчез. Хотя этот сценарий может показаться фантастическим, в нем нет ничего невозможного и невероятного. На самом деле, это единственное объяснение тому пылу, с которым Ватсон простил то, что большинству показалось бы непростительным. Не обращаем внимания на теории, которые мы признаем интересными для изучающих подтекст, поскольку в одной Холмс обставляет собственную смерть, чтобы избежать искушения в виде женатого друга, а в другой Ватсон и Холмс проводят три года, запертые на Бейкер-стрит, используя это время так хорошо, как только возможно. " — Вот как получилось, мой дорогой Ватсон, что в два часа дня я нахожусь в моем старом кресле, в моей старой квартире, и единственным моим желанием было увидеть моего старого друга Ватсона в другом кресле, которое он так часто украшал собой». Возвращаясь к рассказу, нам ничего не остается, как заметить желание Холмса иметь Ватсона рядом. Здесь очевидно страстное желание, и можно гадать, если действительно Холмс и Ватсон были в разлуке три долгих года, как часто Холмс желал компании друга. Мы знаем, что горе Ватсона привело к пожирающей одержимости, но именно здесь мы впервые замечаем глубину потери Холмса; несмотря на то, что он знал о местонахождении Ватсона, мы не сомневаемся, что он скучал по доктору. «Каким-то образом он узнал о моей печальной потере, и его сочувствие выразилось больше в его манерах, нежели в словах». Мы тронуты вышесказанным, однако, оно служит оправданием более близкому рассмотрению, поскольку здесь нам представлена интересная теория, касающаяся причин возвращения (раскрытия) Холмса. Любопытно, не так ли, что Холмс вернулся в Лондон (и к Ватсону) после смерти Мэри (или ее ухода, поскольку мы предполагаем, что Ватсон здесь покрывает исчезновение Мэри и их развод). Ничего не остается, как гадать, не изменение ли семейного статуса друга заставило Холмса раскрыться. Однако, если Ватсон знал о местонахождении Холмса во время отсутствия, тогда у нас есть еще одно основание предположить, что отъезд Мэри связан с частыми отсутствиями мужа (поскольку мы не можем сомневаться, что Ватсон проводил бОльшую часть своего времени, видясь с Холмсом на Бейкер-стрит). «Это было действительно как в добрые старые времена, когда в назначнный час я обнаружил себя сидящим рядом с ним в экипаже, с револьвером в кармане и трепетом приключений в сердце». Если мы принимаем повествование Ватсона и допускаем, что он не знал, что друг в Лондоне, тогда это заявление весьма многозначительно, поскольку здесь очевидно, что какое бы остаточное негодование на обман Холмса ни было в душе Ватсона, оно, очевидно, исчезло. Ватсон, объявив, что его правильное место — рядом с Холмсом, снова может чувствовать трепетное волнение, что он опять вместе с Холмсом (и действительно так часто пытался его поймать в описании его расследований). Ватсон очевидно влюблен, снова, и мы не можем сомневаться, что это произошло в тот момент, когда Ватсон полностью простил Холмса. «Холодные, тонкие пальцы Холмса сомкнулись вокруг моего запястья и повели вперед по длинному холлу, пока я не увидел в тумане грязное полукруглое окно над дверью». Пара прибывает в Кэмден-Хаус, и мы не можем не спросить, был ли тактильный контакт прямым результатом заботы о Ватсоне, или Холмс лишь использовал возможность инициировать физический контакт. «Ламп не было, окно было покрыто толстым слоем грязи, так что мы едва могли различать силуэты друг друга. Мой компаньон положил руку на мое плечо, а его губы приблизились к моему уху». Возможно, во время их краткой остановки в пустом доме напротив квартиры на Бейкер-стрит, представлено наиболее живое чувство близости. Эта сцена практически порнографическая: Ватсон может различить лишь силуэт Холмса в темноте рядом с собой, затем добавляется вес руки Холмса, следом ощущается тепло его дыхания на ватсоновском ухе. В этом абзаце есть такая невероятная энергия, действительно, ничего не остается, как только дрожать от предвкушения. Холмс, шепча в ухо Ватсону, спрашивает, знает ли тот, где они. Ватсон осознает, что они смотрят с противоположной стороны Бейкер-стрит, на что Холмс отвечает: " — Точно. Мы в Кэмден-Хаус, который стоит напротив нашей старой квартиры». Заметим, что Холмс снова называет Бейкер-стрит «нашей старой квартирой». На самом деле, через несколько минут он снова назовет ее «нашими старыми комнатами». Это придает дополнительный вес теории, что Холмс оставался в Лондоне, но также намекает, что Ватсон не знал о местонахождении Холмса. Весьма замечательно, что Холмс упоминает о Бейкер-стрит, будто это все еще их с Ватсоном дом. Определив их местоположение, Холмс просит друга придвинуться к окну и заглянуть в их старую гостиную. Холмс заявляет: " — Увидим, не исчезла ли за три года отсутствия моя способность удивлять вас». Здесь в тоне Холмса решительно звучит шалость, и мы немедленно вспоминаем о том, что волнение Холмса происходит из изумления Ватсона. Ватсон пробуждает в Холмсе мальчишку: более четкого показателя любви просто не существует. Ватсон следует инструкциям и обнаруживает, что пялится на силуэт Холмса. «Это было совершенное изображение Холмса. Такое изумительное, что я протянул руку, чтобы удостовериться, что этот человек стоял рядом со мной. Он трясся от беззвучного смеха.  — Хорош? — сказал он.  — Святые небеса! — вскричал я. — Это чудесно.  — Я верю, что возраст рассудка не иссушил и привычка не выветрила моего бесконечного разнообразия, — сказал он, и я узнал в его голосе радость и гордость, как у художника за свое творение». Заметим здесь, что Ватсон использует свое изумление как оправдание для того, чтобы дотянуться и потрогать Холмса. Действительно, можно было бы спросить, дрожал ли Холмс на самом деле из-за беззвучного смеха. Затем гордость и радость Холмса: две острые эмоции, которые он с готовностью разделяет с Ватсоном и выражает, цитируя шекспировских Клеопатру и Антония (утверждение иронично подразумевает описание женщины и ее чар). «В молчании мы стояли вместе в темноте и наблюдали за бегущими фигурами, проходившими туда и сюда перед нами». Это знакомая сцена, и говорит она об их неизменной связи: несмотря на время, проведенно в разлуке, они находят равновесие. То, что они находят в молчании утешение и комфорт, есть проявление этой связи. Посреди этого молчания Ватсон замечает на улице двух человек и чувствует побуждение указать на них Холмсу. Его реакция, нужно признать, совершенно изумительна. «Я попытался привлечь к ним внимание моего компаньона; но он издал тихое восклицание (ejaculation) нетерпения и продолжал смотреть на улицу». Учитывая продолжительность их ожидания, не приходится удивляться, что Холмс неспособен дождаться, пока он окажется с Ватсоном наедине под замком на Бейкер-стрит. Однако, одного этого неблагоразумия было недостаточно, поскольку Ватсон вскоре говорит нам: «Мгновением позже он утащил меня в самый темный угол комнаты, и я ощутил предупреждающую руку на моих губах. Пальцы, сжавшие меня, дрожали. Никогда я не знал моего друга в большем возбуждении, хотя темная улица перед нами все еще была пуста и недвижима». Мы позволим смыслам этого абзаца говорить самим за себя. Однако, автор радостно укажет на очевидность того, что Холмс утягивает Ватсона в темный угол, затем прикасается к его губам, а потом так возбуждается, что у него дрожат пальцы. Грустно, но мальчиков прерывает появление полковника Морана. Моран не знает об их присутствии, и поэтому очень удивлен, когда Холмс выпрыгивает из укрытия и арестовывает его. Здесь мы видим Холмса цитирующим шекспировские пьесы, он заявляет: " — Все пути ведут к свиданью», — и мы не сомневаемся, что теперь Холмс предвкушает их с Ватсоном возвращение на Бейкер-стрит. Дело завершено, и ничто не мешает паре вернуться домой и заново знакомиться друг с другом. Холмс обозначает свои намерения даже более очевидно, когда, передав Морана полиции, заявляет: " — А теперь, Ватсон, если вы можете перенести сквозняк из разбитого окна, я думаю, полчаса в моем кабинете с сигарой могут доставить вам благоприятное развлечение». О, Боже. Печально, но по прибытии Холмс и Ватсон обнаруживают в их комнатах миссис Хадсон. Холмс быстро приходит в себя, быстро разговаривает, прежде чем сказать другу: " — А теперь, Ватсон, позвольте мне снова увидеть вас на вашем старом месте, поскольку есть несколько пунктов, которые я бы хотел обсудить с вами». Мы не сомневаемся, что в ту же секунду, как миссис Хадсон ушла, Холмс, возможно, сначала замерев в восхищении при виде Ватсона в кресле, немедленно поднял его на ноги и утащил в спальню. А потом, немного спустя, Холмс, переодевшись в халат, посвятил Ватсона в детали дела, пока оба сидели и расслаблялись с горящими сигарами; они снова устроились на Бейкер-стрит, и детектив снова «свободно посвящает свою жизнь расследованию тех интересных маленьких проблем, которые усложняют и делают жизнь в Лондоне такой по-настоящему живой».