Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует события «Убийства в Эбби-Грейндж» январем 1897 г. Ватсон говорит, что была зима 1897 г., а поскольку леди Брекенстолл, жена убитого, говорит, что вышла замуж ровно год назад, в январе, у нас нет причин ставить под вопрос дату Б.-Г. Впервые опубликован в сентябре 1904 г. Синопсис. Доктор Ватсон просыпается однажды утром и обнаруживает Шерлока Холмса, стоящего у его кровати. Все выглядит так, будто в Эбби-Грейндж произошло убийство, а Холмс обязан отправиться туда, на помощь инспектору Стенли Хопкинсу. По приезде, однако, оказывается, что инспектор Хопкинс почти раскрыл дело, поскольку жена убитого, леди Брекенстолл, может опознать убийц: это банда, состоящая из отца и двух сыновей, орудующая под фамилией Рэндалл. Холмс, однако, не удовлетворен этим выводом и скоро начинает расследование за спиной Скотланд-Ярда. Третий стакан с вином, с осадком на дне, в конце концов, привел его к раскрытию правды о плохом обращении мужа с леди Брекенстолл. Отсюда Холмс вывел моряка, захватившего в плен ее сердце, и хотя дал ему уйти, все же сначала заставил его рассказать всю историю в деталях. Подтекст. «Было очень холодное утро зимы 1897 г., я проснулся от того, что меня трясли за плечо. Это был Холмс.» Так начинается «Убийство в Эбби-Грейндж», и мы уже имеем дело с кричащим и полностью домашним подтекстом, проходящим по всему позднему Канону. Хотя это заявление весьма интересно, поскольку говорит об интимности между мужчинами, а Холмсу, кажется, комфортно в спальне Ватсона, есть восклицание детектива, которое на самом деле поражает: " — Игра началась. Ни слова! Одевайтесь и идем!» Читая этот пассаж, становится очевидно, что Ватсон, к большому удовольствию Холмса, мы уверены, спит обнаженным. Также очевидно, что Холмс знает об этом (поскольку он нимало не кажется удивленным), что предполагает, что он провел немало времени в спальне доктора, с ним обнаженным. Хотя некоторые исследователи полагают, что Холмс имел в виду, что Ватсону нужно переодеться из ночной одежды в дневную, здесь мы должны привлечь внимание читателя к восклицанию Холмса «одевайтесь!», предполагающему, что Ватсон, скорее всего, не в одежде, ночной или какой-то еще. В некотором смущении и ворча, Ватсон выползает из постели и следует за Холмсом вниз по лестнице, а потом в кэб. Здесь нам сообщают: «Холмс в молчании завернулся в свое тяжелое пальто, и я был рад сделать то же самое, поскольку воздух был очень морозный, и никто из нас не нарушал молчания». Эта сцена просто берет за душу. Действительно, можно почти нарисовать Холмса и Ватсона, сжавшихся рядом на сиденье экипажа, Холмс завернулся в теплое пальто, Ватсон умоляюще поглядывает, ожидая лишь кивка в знак согласия, возможно, с усмешкой, поскольку детектив хорошо знает друга и ожидает того же. И потому Ватсон заполз бы под огромное пальто Холмса, чтобы разделить его тепло, и прижался бы, пока они едут до вокзала Чаринг-Кросс. Действительно, более романтичную картинку представить трудно. Этот жест близости и, действительно, романтики, кажется, повергает Холмса в панику, поскольку секундой позже он опускается до оскорбления работы Ватсона: " — Полагаю, каждое из этих дел найдет путь в вашу коллекцию, и должен признать, Ватсон, что у вас есть какой-то талант выбирать те, которые максимально сглаживают то, что я желал бы видеть в ваших сочинениях. Ваша фатальная привычка смотреть на все с точки зрения истории, а не с точки зрения научного подхода, разрушает все, что могло быть поучительной и даже классической серией доказательств. Вы опускаете всю возможную тонкую и деликатную работу и подробно останавливаетесь на сенсационных деталях, которые возбуждают, но не могут ничему научить читателя». Это очень в характере Холмса, поскольку ему очень трудно дать Ватсону доступ к глубинам своего сердца. Стены Холмса пошли трещинами, они осыпаются, и мы начинаем понимать их неизбежное разрушение. Он борется, временами жестоко, за сохранение своей отстраненности; удерживает себя цельным, чтобы Ватсон не пробил этот барьер и Холмс не потерял себя совершенно в единственном человеке, который может разбить его сердце. Его слова не означают такой резкости, как это может показаться, и это очевидно в его комплименте, спрятанном за его словоизвержением. Это Холмс, просто старающийся удержать Вастона на расстоянии вытянутой руки (еще одно свидетельство борьбы, начатой ими в «Вампире»). Ватсон, естественно, весьма задет комментарием Холмса, хотя и не позволяет обиде длиться долго. Он спрашивает, почему детектив не описывает свои расследования сам, на что тот отвечает: " — Я буду, мой дорогой Ватсон, буду. Сейчас я, как вы знаете, очень занят, но я намереваюсь посвятить свои последние годы составлению учебника, который соберет в одном томе все детективное искусство. Наше настоящее расследование обещает быть делом об убийстве». Здесь мы бросаем взгляд на сердце Холмса и эмоции, которые он так отчаянно старается скрыть от Ватсона. Он говорит о проведении старости за составлением учебника по дедукции, однако продолжает упоминанием о расследовании, называя его «нашим», явный показатель, что он ожидает постоянного присутствия Ватсона в своей жизни. Ватсон, кажется, уловил это, поскольку немедленно обращает внимание на дело, забыв отповедь Холмса. Действительно, скоро становится очевидно, что Ватсон все так же весьма высоко ценит друга, поскольку несколько позже, уже опросив леди Брекенстолл по поводу смерти ее мужа, он сообщает: «С выразительного лица Холмса сошел острый интерес, и я понял, что вместе с тайной ушло и все очарование дела. Еще нужно было произвести арест, но почему он должен пачкать руки поимкой обычных негодяев?» Презрение Ватсона к обычным негодяям, ответственным за смерть сэра Юстаса, весьма очевидно, но это презрение с точки зрения Холмса, любопытное чувство, нужно согласиться. Действительно, в глазах Ватсона положение его друга выше, чем у обычного человека. Также нужно отметить, как быстро доктор может продедуцировать мысли детектива просто по изменениям в чертах лица. Действительно, мы начинаем понимать, почему Ватсон терпел критику Холмса — он должен легко видеть то, что находится под маской, ядро его сердца. Существование грабителей сначала отвращает Холмса от дела. Действительно, если смерть сэра Юстаса — результат обычного грабежа, что ему здесь делать? Так, видимо, думает и сам Холмс, поскольку поворачивается к Ватсону и заявляет: " — Идемте, Ватсон, полагаю, что мы можем заняться чем-то полезным и дома». Мы, конечно, не можем не согласиться, потому что уверены, что Ватсон очень даже предвкушает возвращение в свою теплую постель, чтобы (возможно) подремать. Увы, они не возвращаются в постель Ватсона и вообще на Бейкер-стрит, поскольку Холмса внезапно осеняет любопытство к трем винным бокалам, только в одном из которых есть осадок. Впечатление столь сильно, что Холмс немедленно решает вернуться в Эбби-Грейндж. «Наконец, повинуясь внезапному импульсу, только наш поезд тронулся от пригородной станции, он выпрыгнул на платформу и потянул за собой меня». Нам ничего не остается, как заметить, что Холмс отказывается возвращаться без своего Ватсона, заходя так далеко, что подвергает их риску смерти или травмы, чтобы гарантировать присутствие друга и вернуться на место преступления. Там Холмс начинает расследование всерьез. После исследования дома и второго опроса леди Брекенстолл друзья уезжают, но не раньше, чем: «В парке был пруд, и туда-то мой друг и отправлялся». Показательно, не так ли, что Холмс продолжает так проводить расследование, чтобы они с Ватсоном могли романтично погулять в парке. По правде говоря, к пруду Холмса привела необходимость исследовать дыру во льду, и хотя изучающие подтекст будут утверждать, что мотивы Холмса базируются не только на расследовании, мы должны признать этот факт, потому что он привел Холмса к заключительному выводу и завершению расследования. Дело приходит к завершению на Бейкер-стрит, после приезда инспектора Хопкинса с подтверждением подозрений Холмса: воры действительно бросили добычу в пруд. Холмс не объяснил Хопкинсу свою теорию, оставив его возвращаться в Скотланд-Ярд с пустыми руками. При этом детектив замечает Ватсону, что он очень плохо обошелся с инспектором. Ответ Ватсона, согласимся, весьма примечателен: " — Я верю в вашу проницательность.» Холмс солгал Скотланд-Ярду без объяснения причин, однако Ватсон лишь заявляет, что верит ему. Хотя доктор знает друга достаточно хорошо, чтобы доверять его профессиональному суждению, нам ничего не остается, как ощутить, что он ставит доверие выше профессиональной компетентности. Это станет весьма очевидным через несколько минут, потому что Холмс договорился, что настоящий убийца приедет на Бейкер-стрит. По его прибытии Ватсон сообщает: «На лестнице раздался шум, и наша дверь открылась, чтобы пропустить прекрасный образец мужественности». Хотя здесь нет особенного интереса с точки зрения подтекста между Холмсом и Ватсоном, мы включим эти строчки и спросим:"Ох, Ватсон, вы действительно думаете, что одурачили публику?» Возвращаясь к Холмсу, Ватсону и ватсоновскому слепому доверию, сразу после прибытия капитана Кроукера детектив убеждает его, что находится в этой истории на его стороне. Услышав его рассуждения, Холмс решает, что справедливо будет отпустить Кроукера. Заметим здесь, что Ватсон согласен и даже не осуждает, несмотря на то, что Холмс явно нарушает закон (и заставляет друга соучаствовать в процессе). Действительно, доктор даже соглашается исполнить роль жюри присяжных: " — Ватсон, вы - британское жюри присяжных, и я не встречал человека, более подходящего на эту роль». Справедливый комплимент от Холмса, надо признать. Случайно он на самом деле приоткрывает глубину своих чувств. Весьма очевидно, что Холмс уважает Ватсона, возвышает его до идеала законного суда, который он так высоко ценит. Поэтому мы не удивлены, когда доктор провозглашает Кроукера невиновным. Действительно, мы совершенно не удивлены завершением дела, поскольку это не первый раз, когда друзья позволяют виновному уйти свободным. Холмс ищет справедливости, и если она в конфликте с законом, он с бОльшей охотой нарушит закон, чтобы увидеть, что справедливость свершилась. Это дело, однако, предоставляет явное свидетельство того, что Холмса можно уговорить, сославшись на любовь, более того, только убеждение, что Кроукер действовал из любви, заставляет детектива принять решение. Раз за разом мы видим, что он принимает сторону любви, и это не действия человека, неспособного на эмоции. На самом деле, Холмс любил и любит, и мы не сомневаемся, что сразу после ухода Кроукера он и Ватсон наконец смогут вернуться в тепло ватсоновской постели. Есть последний элемент, который нужно рассмотреть в этом деле, поскольку он встречается в Каноне несколько раз, и мы видим формирование модели. История капитана Кроукера и леди Брекенстолл и убийство сэра Юстаса происходят отчасти благодаря законам Англии, которые в то время запрещали развод (в большинстве случаев). Мы видим, что эта тема возникает в нескольких рассказах, на один указывает Ватсон, упоминая плачевное состояние английских законов («Дьяволова нога»). Любопытно также, что Ватсон включает в свои заметки так много случаев, где главной темой является их несправедливость. Можно лишь гадать, было ли решение доктора включить эти рассказы в свои записки продиктовано непосредственным результатом его собственного неудачного брака и желания развестись. Ранее мы предположили, что брак Ватсона завершился не смертью Мэри, а, скорее, ее отъездом. Могло быть так, что Ватсон все еще, с точки зрения закона, женат на Мэри и не может получить развод?