Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует события рассказа мартом 1897 г. Ватсон поддерживает эту дату, говоря, что история произошла в 1897 г., а потом трижды упоминает март. Впервые опубликован в декабре 1910 г. Синопсис. Когда состояние Шерлока Холмса ухудшилось, Ватсон заставил его уехать на продолжительный отдых в деревню. Холмс едет очень неохотно, но скоро его настроение поднимается, поскольку почти сразу после их визита в Корнуолл, совершается зловещее убийство. Сосед Холмса и Ватсона, мистер Мортимер Тридженнис, просит помощи в раскрытии того, что за дьявольщина довела его сестру до смерти, а двух братьев — до безумия. Несмотря на протесты своего доктора, Холмс берет дело и вскоре обнаруживает, что то, что предполагалось элементарным, оказывается весьма сложным. Произойдет второе убийство (на этот раз самого мистера Тридженниса), прежде чему детектива будет достаточно доказательств, чтобы сделать окончательный вывод. Проверять свои находки — еще один способ быть вместе, и эксперимент Холмса, с помощью которого позже было найдено вещество под названием «Дьяволова нога», подходит опасно близко к тому, чтобы стОить им обоим жизни. Подтекст. «Записывая время от времени некоторые из любопытных опытов и интересных воспоминаний, в которых я участвовал благодаря долгой и близкой дружбе с мистеом Шерлоком Холмсом…» Ватсоновское вступление к рассказу весьма кстати, поскольку эта история отмечает поворот в долгих и близких отношениях Ватсона с Шерлоком Холмсом. Действительно, на протяжении рассказа их связь продолжает укрепляться, пока наконец они не встанут на путь, который приведет их к открытому объявлению любви и привязанности. Поэтому рассказ — центральный в их отношениях, поскольку, хотя еще и сдерживаясь, Холмс больше не может прятать настоящую глубину своих чувств к Ватсону. В свое сремя мы к этому вернемся, но сначала должны рассмотреть очень интересное заявление. Ватсон говорит: «Весьма удивительно, что я получил телеграмму от Холмса в прошлый вторник (приблизительно в 1910) — он не понимал необходимости писать, если можно было послать телеграмму…» Рассказ впервые опубликован в 1910 г., Холмс ушел на покой около 7 лет назад, и Ватсон уверил нас, что Холмс ведет мирное, хотя и изолированное, существование в Сассексе, а друг его живет отдельно в Лондоне. Автор считает (и мы вернемся к этой теории, когда продолжим исследовать поздний Канон, поскольку это станет совершенно очевидно), что на самом деле доктор лжет. Холмс вообще не посылал телеграмму, потому что ему это не было нужно: Ватсон, как мы продемонстрируем, сопровождал друга в Сассекс, где пара жила на покое вместе. Любопытно, не так ли, что Ватсону приходится подчеркивать, что Холмс послал свое предложение телеграммой. Можно представить, что даже если Холмс не доверяет новейшим изобретениям, к 1910 г. он уже освоил бы современное удобство под названием телефон. Он, конечно, достаточно часто пользовался им в последние годы на Бейкер-стрит. Помня об этом, давайте обратимся к дополнительной теории: что если Холмс употребляет кокаин, и Ватсон провел годы, пытаясь отучить его от наркотиков. «Весной 1897 г. железное здоровье Холмса стало давать сбои от постоянной тяжелой работы очень возбуждающего толка, усугубленной, возможно, редкими случаями его собственной опрометчивости». Отметим замечание Ватсона о «редких случаях его собственной опрометчивости». Здесь мы видим интересную тему, проходящую через истории, происходившие в 1896 и 1897 г. Именно в этот промежуток времени Ватсон упоминает об употреблении Холмсом кокаина, и именно тогда отношения Холмса и Ватсона кажутся наиболее напряженными. Нетрудно представить, что именно в это время детектив впервые попытался бросить вредную привычку. Холмс вернулся весной 1894 г., и впервые мы слышим признание об излечении его от кокаина в декабре 1896 г. («Пропавший регбист»). Хотя до этого Ватсон не упоминает об употреблении Холмсом наркотиков, это не обязательно подразумевает, что тот был свободен от них до своего возвращения. Действительно, в нескольких делах до отсутствия кокаин не упоминается, несмотря на предыдущий и последующий опыт использования. Поэтому мы можем спокойно предположить, что через некоторое время после возвращения Холмса, Ватсон впервые стал помогать ему в избавлении от зависимости, и этот процесс шел не без трудностей. Действительно, мы видим несколько срывов (по упоминаниям Ватсона) в 1896 и 1897 гг. Фактически, автор считает, что это доктор Мур Эгер (см. ниже) помог Ватсону в его стремлении отучить друга от наркотиков, которые уже угрожали его карьере. «В марте этого года доктор Мур Эгер с Харли-стрит, чье драматическое знакомство с Холмсом я однажды опишу…» Значит, это доктор Эгер предложил поездку в деревню, чтобы Холмс мог избежать еще одной серии срывов. Хотя мы не сомневаемся, что Ватсон угрожал уехать, мы слишком хорошо его знаем, чтобы ожидать, что он сдержит свое слово. На самом деле он просто не может бросить Холмса и поэтому продолжает искать способы освободить его от зависимости раз и навсегда. Значит, хрупкое состояние Холмса напрямую связано с годами (даже десятилетиями), отданными наркомании. То, что Ватсон пошел на такие меры и пожертвовал столь многим, чтобы спасти своего друга, очень трогательно. На самом деле Холмс чрезвычайно везучий человек. «Вот как получилось, что ранней весной того года мы оказались вместе в маленьком коттедже возле Полду-бэй, на дальнем краю Корнуольского полуострова». То, что Ватсону пришлось позаботиться для благополучия Холмса об обеспечении маленького коттеджа на Корнуольском полуострове, где пара могла бы проводить дни в уединении (и безопасности от чужой компании), очень многозначительно. Действительно, с момента их приезда, несмотря на болезнь Холмса, они немедленно попадают в благословенную домашнюю жизнь. Ватсон говорит: «Из окон нашего маленького беленого коттеджа, стоявшего высоко на травянистом мысу, мы смотрели вниз, на весь зловещий полукруг залива Маунт-Бэй…» Особенное внимание нужно уделить ватсоновскому описанию «нашего маленького беленого коттеджа». Ватсон кажется весьма довольным деревенской жизнью, и в конечном счете Холмс может найти в ней какое-то утешение. Поэтому скоро его здоровье начинает улучшаться, а мы начинаем видеть намеки на старого Холмса. «Он получил партию книг по филологии и решил развивать этот тезис, когда внезапно, к моему горю и его искренней радости, мы обнаружили, что даже в этом сонном царстве погрузились в проблему возле самых дверей, которая оказалась более напряженной, более захватывающей, более таинственной, чем любая из тех, что выгнали нас из Лондона». Это высказывание, вдобавок к демонстрации медленного восстановления Холмса, намекает на то, что как только детектив слышит о потенциальном новом деле, Ватсон соскальзывает в роль сверхзащищающего мужа. «Я уставился на навязчивого викария не очень дружелюбно…» Настолько, насколько он вообще хочет смотреть на духовное лицо (человека, ответственного за нарушение их уединения). Когда Ватсон не хмурится на тех, кто вторгается в их убежище, он занят наблюдением за Холмсом, суетясь вокруг него, особенно стараясь поймать знаки напряжения. «… но я тут же заметил тот внезапный блеск глаз и крепко сжатые губы, которые сказали мне, что он увидел проблеск света в полной темноте». Действительно, все поведение Ватсона граничит с паранойей, и легко можно представить ужас, сжавший его грудь: что он может потерять Холмса, после всего, что сделал для него. Холмс, кажется, ощутил это, поскольку быстро уговаривает доктора и соглашается отдыхать, когда дело заходит в тупик. «Мой друг улыбнулся и положил руку на мою. — Я думаю, Ватсон, что вернусь к отравлению табаком, которое вы так часто и так справедливо осуждали, — сказал он.» Страхи Ватсона медленно уменьшаются, и это сказывается на настроении Холмса: он кажется более расслабленным, чем в прошлом и, несмотря на наличие дела, кажется здоровым и цельным. Действительно, даже столкнувшись с расстройством в виде недостатка улик, Холмс не убегает в темноту своих раздумий, а предлагает им с Ватсоном заняться физической деятельностью. " — Не получается, Ватсон! — сказал он со смешком. — Давайте погуляем вместе вдоль скал и поищем кремневые стрелы». В этом заявлении сквозит неприкрытое мальчишество, и нам ничего не остается, как заметить крутой поворот в настроении Холмса. Становится очевидным, что, с новым делом или без него, Холмс совершенно доволен, проводя каникулы в тихих занятиях рядом с Ватсоном. Автору также приятно заметить предложение детектива погулять с другом в уединенных скалах и поискать острые фаллические предметы. Отложив секс на воздухе, Холмс продолжает уговаривать Ватсона, пойдя по пути облегчения любых оставшихся беспокойств друга, которые еще могли остаться. " — Тем временем, мы отложим это дело до более подходящего времени и посвятим остаток утра поиску неолитического человека». Создается впечатление, что Холмс на самом деле все понял, поскольку его действия могут быть прочитаны как желание успокоить и утешить явно встревоженного Ватсона. Мы, конечно, не будем комментировать странные склонности Холмса. Попытки детектива успокоить друга в конце концов срабатывают, поскольку, по мере продвижения дела, обеспокоенность Ватсона уменьшается. Он заходит так далеко, что без вопросов соглашается участвовать в несомненно самом опасном в Каноне эксперименте. Обнаружив, что мистер Мортимер Тридженнис пал жертвой того же, что убило его сестру и свело с ума братьев, и что в обоих случаях горение огня происходило в закрытом помещении, мысли Холмса немедленно обратились к отравлению. Дома у Тридженниса он обнаруживает остатки порошка, в котором он заподозрил вещество, из-за которого погибла вся семья Тридженнисов. Его предположение, однако, недоказуемо, поэтому Холмс должен проверить это вещество, воссоздав атмосферу, в которой нашли тело Тридженниса. Ватсон, выслушав намерения Холмса, выражает некоторую тревогу, в ответ на которую тот предлагает другу уйти, чтобы он провел эксперимент в одиночестве. Ватсон, естественно, отказывается, на что Холмс отвечает: " — Я был уверен, что знаю моего Ватсона». Вспомним, что Холмс намеревался воссоздать атмосферу, убившую уже двоих. Сделав это, он сознательно рискует своей (и Ватсона) жизнью, однако доктор остается. Он знает, что, хотя Холмс не хотел бы его ухода, если он все же уйдет, тот просто проведет эксперимент на самом себе. Силясь обеспечить другу безопасность, Ватсон добровольно рискует жизнью и рассудком просто чтобы предотвратить любой вред, могущий произойти с Холмсом. Если это не любовь, мы не знаем, чтО это. Или, возможно, знаем, поскольку роль Ватсона в странном эксперименте и его настоящая любовь к Холмсу делают интересный поворот. Когда яд начинает действовать, Ватсон сообщает: «В этот самый момент, силясь убежать, я пробился сквозь облако отчаяния и глянул на лицо Холмса, белое, застывшее, утонувшее в ужасе — то самое выражение, которое я видел на лицах мертвецов. Этот вид дал мне момент здравомыслия и силы». Ватсон, преодолев действие наркотика, который убил двоих и довел еще двоих до безумия, способен преодолеть все, просто силой своей заботы о благополучии Холмса. Замечательно. На самом деле, замечательно, и мы должны ссылаться на это, как на последнее доказательство глубины чувств Ватсона к Холмсу. Потом доктор продолжает рассказывать: «Я вскочил со стула, обхватил руками Холмса, и мы вместе, шатаясь, вышли, а потом бросились на траву, где лежали бок о бок, осознавая лишь прекрасный солнечный свет, пробивавшийся через адское облако ужаса, окружавшее нас в доме.» Это подвиг стойкости и решительности, однако этого не должно было случиться, поскольку Ватсон не должен был быть устойчивым к удушающему яду. Ватсон, однако, смог справиться и победить (даже когда Холмс не смог) в одиночку силой необходимости спасти друга. Смысл его действий поражает. Любые сомнения в глубине его чувств к Холмсу теперь официально отброшены. Привязанность Ватсона, однако, не остается безответной, поскольку Холмс тоже заботится о безопасности друга. «Медленно он поднимался с наших душ, как туман с земли, пока мир и рассудок не вернулись, и мы сидели на траве, утирая липкие лбы и с опасением глядя друг на друга, замечая последние следы того ужасного эксперимента, которому мы подверглись». Можно почти нарисовать сцену, которую Ватсон не посмел описать: они с Холмсом, глядя глаза в глаза, осторожно пробегают пальцами друг по другу, чтобы убедиться, что выжили. На самом деле, здесь нас впервые приглашают бросить взгляд в настоящую глубину эмоций Холмса. " — Честное слово, Ватсон! — наконец сказал Холмс нетвердым голосом. — Я должен вам благодарности и извинения. Это был неоправданный эксперимент даже над самим собой, и вдвойне — над другом. Я на самом деле прошу прощения». Искренние извинения Холмса, ужас в его тоне, когда он осознал, чему только что подверг Ватсона, его потрясенный вид тем, что наделал, знание, что его заботит благополучие друга — все это настоящие признаки того, как глубоко зашла его привязанность к другу. Действительно, Ватсона так тронули эти слова, что он заявляет: " — Вы же знаете, — с чувством ответил я, потому что никогда раньше не видел Холмса таким открытым, — что помогать вам — моя величайшая радость и привилегия». Этот момент, возможно, наиболее трогательный в Каноне, поскольку нам дают неоспоримое доказательство любви Холмса к Ватсону. То, что Ватсон сделает для друга все, что угодно, не удивительно; то, что Холмс открыл такой большой кусок сердца, совершенно замечательно. Скоро становится очевидно, что Холмс поражен словами Ватсона, потому что тот сообщает: «Он тут же вернулся к полунасмешливому, полуциничному настроению, которое было его привычным отношением к самому себе». Очевидная попытка детектива разрядить обстановку, чтобы сила эмоций не победила его обычно сдержанную натуру. Как только Холмс пришел в себя и они с Ватсоном покинули отравленную атмосферу их деревенского дома, детектив снова вернулся к расследованию. Он договаривается с доктором Леоном Стерндейлом, что тот придет к ним, и после его появления сразу же обвиняет его в убийстве. «На секунду я пожалел, что не вооружен. Грубое лицо Стерндейла стало темно-красным, глаза загорелись, на лбу выступили спутанные вены, и он прыгнул вперед, сжав кулаки, на моего компаньона». Стерндейл, конечно, плохо принял обвинение. Однако, здесь мы хотим отметить язык Ватсона и его натуру защитника. Ватсон называет Холмса «моим компаньоном», что совершенно изумительно, поскольку мы хорошо представляем, что минимум дважды он написал «мой Холмс», а потом заставил себя зачеркнуть это. Так или иначе, желание Ватсона защищать давнего друга и компаньона совершенно очевидно. Стерндейл, конечно, нападает на Холмса, а тот вскоре вытягивает из него признание. Выслушав его историю (о любви и горьком семейном предательстве), Холмс принимает решение отпустить убийцу. Не в первый раз мы становимся свидетелями желания Холмса нарушить английские законы, чтобы восторжествовала справедливость. Однако, весьма интересно заметить, что в этом случае, как и во всех прошлых, имеет место история любви. Очевидно, Холмс знал любовь, иначе почему его это так затрагивает? И поэтому, как пишет Ватсон: " — Вы бы осудили этого человека?  — Конечно, нет, — ответил я.  — Я никогда не любил, Ватсон, но если бы любил и моя любимая женщина встретила такой конец, я бы поступил так же, как наш беззаконный охотник на львов». Мы начинаем подозревать переделку, поскольку знаем правду и очень сильно сомневаемся, что Холмс был бы способен так нагло врать. Действительно, очень легко представить, что настоящие слова Холмса были: " — Я никогда не любил женщину, Ватсон…» Так же легко представить, что именно Ватсон сделал это легкое изменение, чтобы защитить себя и друга от домыслов публики. То, что Холмс любил, несомненно, поскольку слишком часто мы видим отблески его великого сердца, и в каждом из них причиной был Ватсон. Холмс и сам поддерживает эту теорию, потому что его следующие слова: " — Ну, Ватсон, я не буду оскорблять ваш интеллект, объясняя очевидное». Значит, правильно будет сказать, что оригинальное заявление Холмса выглядело бы так: " — Я никогда не любил (женщину), Ватсон, но если бы любил, и моя любимая женщина встретила такой конец, я бы поступил так же, как наш беззаконный охотник на львов. Кто знает? Ну, Ватсон, я не буду оскорблять ваш интеллект объяснением очевидного (что я на самом деле люблю мужчину)». Действительно, Холмс семимильными шагами двигается к признанию всего, что у него на сердце, и когда дело подходит к концу, мы снова видим друзей, погруженных в домашнюю жизнь, которая так им подходит, и Холмс предлагает: " — А теперь, мой дорогой Ватсон, мы можем выбросить это дело из головы и вернуться с чистой совестью к изучению халдейских корней, из которых, я уверен, выросла корнуольская ветвь великого кельтского языка». На финальной ноте снова интересно отметить, что, как и «Эбби-Грейндж», «Дьяволова нога» основана на теме развода и на неправильных английских законах, которые мешают многим несчастливым парам найти освобождение.