Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует рассказ июлем 1898 г. (соответственно, в том же месяце, которым он датирует «Пляшущих человечков», придавая веса более ранней их датировке). Поскольку Холмс заявляет, что прошло два года с момента ухода москательщика на пенсию, а ушел он в 1896 г., дата Б.-Г. кажется весьма резонной. Впервые опубликован в декабре 1926 г. и завершает «Архив Шерлока Холмса». Синопсис. Ушедший на покой продавец товаров для художников по имени Джозайя Эмберли нанимает Шерлока Холмса расследовать исчезновение его жены. Он думает, что она сбежала с их соседом, доктором Рэем Эрнестом, с собой пара забрала значительное количество наличности и ценных бумаг. Холмс, поначалу заинтересовавшийся делом, вскоре обнаруживает, что Эмберли не совсем таков, каким кажется. Ключ к раскрытию дела, понимает Холмс, находится в доме Эмберли, поэтому, поскольку детектив знает, что легкого успеха не будет, он отсылает Эмберли из города (под неусыпным наблюдением Ватсона), чтобы без помех забраться в дом и найти настоящую причину запаха краски, о котором сообщил Ватсон. Комната без окон и разъединенная газовая труба помогли сделать правильный вывод. Подтекст. «Москательщик на покое» начинается сразу после ухода будущего клиента. Холмс пребывает в особенно плохом настроении и, спросив мнение Ватсона об этом человеке, заявляет: " — Но не вся ли жизнь жалка и бесполезна? Не является ли его история миниатюрой всего на свете? Мы достигаем. Мы хватаем. И что остается в наших руках в конце? Тень. Или хуже, чем тень, — страдание.» Здесь ничего не остается, как задаться вопросом возможной причины меланхолии Холмса. Они с Ватсоном поссорились? Постоянный поток клиентов иссяк, оставив его без работы? Или просто пришло время: Холмс задержался в викторианской эпохе, где сто лет отделяют его от изобретения Виагры? Действительно, Холмс подошел к своему 45-му дню рождения, и, учитывая его нездоровый образ жизни и огромное количество потребляемого табака, не говоря уже о прошлой кокаиновой зависимости, весьма легко представить, что страсть, некогда пожиравшая их, как-то уменьшилась. Или, возможно, мы можем предположить, что история нового клиента расстроила его. Джозайя Эмберли только что был человеком с перспективами — молодая жена, удачная карьера за спиной, впереди долгий и, несомненно, заслуженный отдых — однако, после его ухода с Бейкер-стрит Холмс не может не заметить: " — Однако прошло всего 2 года, и он, как видите, такое же сломанное и несчастное создание, как и все, копошащиеся под солнцем». Можно гадать, чувствует ли Холмс приближение старости и понимает ли, что его время почти прошло. Можно также рассуждать, беспокоится ли Холмс, что может потерять Ватсона, если оставит практику. Совершенно невозможно, что он планировал уход от дел с этой точки зрения, но даже если он рассматривал возможность покинуть Лондон, нет сомнений, что он считал, что Ватсон составит ему компанию. Ватсон не обескуражен настроением друга и способен втянуть его в дело, задав взволнованные вопросы. Это Холмсу приятно, и скоро он делает жест полного доверия и близости. " — Ну, мой дорогой Ватсон, непосредственный вопрос будет, что ВАМ делать, если вы будете столь любезны дублировать меня». В первый раз за весь Канон Холмс отдает дело полностью в способные руки Ватсона. То, что Холмс так верит в него — знак их десятилетиями длящейся связи и доверия, выросшего между ними. Поэтому Ватсон отправляется навстречу своему расследованию и возвращается гораздо позже, чтобы дать другу отчет, как продвигаются его труды. Ватсон сообщает: «Был уже поздний вечер, когда я вернулся на Бейкер-стрит с отчетом о моей миссии. Худая фигура Холмса вытянулась в глубоком кресле, дым из трубки окружал его чело, как корона, хотя веки прикрывали глаза так лениво, что он казался почти спящим, но это было не так, потому что, хотя он ни разу не остановил меня и ни о чем не спросил, в конце повествования они наполовину приоткрылись, и два серых глаза, ярких и острых, как рапиры, пронзили меня изучающим взглядом». Описание Ватсона совершенно замечательно. Отметим худую фигуру, вытянувшуюся в кресле, дым из трубки, окружающий чело, как корона. Также отметим ленивое, томное выражение лица и, наконец, яркие серые глаза и пронзительный взгляд. Общее описание невероятно эротично; фактически настолько, что мы можем автоматически не принимать во внимание нужду Холмса в искусственных стимуляторах. Ватсон продолжает свой рассказ, и мы видим, что он произвел осторожную разведку местности. Он описывает поместье в таких восторженных деталях, что Холмс снисходит до протеста: " — Отбросьте поэзию, Ватсон, — сердито сказал Холмс.» Создается впечатление, что раздражительное настроение детектива вернулось, и хотя тому есть дюжина возможных объяснений, мы предположим лишь одно. Ватсон, похоже, стал жертвой холмсовской ревности. Хотя, на первый взгляд, это может показаться нелепостью, но продолжив рассматривать историю, мы увидим доказательства, что, возможно, все дело именно в этом. Вспомним, что основная интрига истории относительно проста. Жена мистера Эмберли, совершив супружескую измену с соседом, доктором Эрнестом, предположительно сбежала с любовником. Поскольку у Ватсона была репутация дамского угодника (полностью сфабрикованная, вы помните), весьма легко представить (и действительно, мы часто это видели), что он, возможно, был несколько слишком дружелюбен с недавней клиенткой. Холмс это, естественно, заметил, и очень возможно, что инцидент напомнил о первой встрече Ватсона с Мэри Морстен. Холмс уже однажды потерял друга из-за женщины и теперь, столкнувшись с перспективой потерять его во второй раз (воображаемой, поскольку Ватсон, мы уверены, всего лишь был вежливым), он одновременно пытается демонстрировать доверие и охранять друга (отдавая ему дело), хотя бы строительством защитных стен, что бы отрезать от Ватсона малейшие провокации. Действительно, эта история происходит больше года спустя после событий «Дьяволовой ноги», однако, видимо, Холмс все еще новичок в близости и в серьезных отношениях, возможно, он испуган, что может все это потерять. Он открыл все карты и теперь остался без защиты на чужой территории. Чтобы дальше рассмотреть эту теорию, мы должны исследовать поведение Холмса. Во-первых, рассмотрим его попытки продемонстрировать доверие (и уважение) к Ватсону. Здесь мы видим, что в середине повествования доктора Холмс весьма быстро выдает похвалу: " — Я, конечно, изучил его, но мне бы хотелось узнать ваше впечатление, — сказал Холмс». Дав понять другу, что интересуется его впечатлением, Холмс, по существу, утвердил позицию Ватсона в своей жизни. Детектив высоко ценит его мнение, потому что высоко ценит его самого. " — Это замечательно… совершенно замечательно, — произнес Холмс, чей интерес к делу, казалось, возрос. — Умоляю, продолжайте, Ватсон, я нахожу ваше повествование захватывающим». Здесь мы видим, что Холмс признает тот факт, что его друг — хороший рассказчик. Возможно, их последняя клиентка была поклонницей Ватсона-писателя? Увы, Холмс не может все время хвалить друга, поскольку на самом деле тот пропустил много нужного. Когда он сообщает доктору о его ошибках, тому больно, на что Холмс заявляет: " — Не вините себя, мой дорогой. Вы знаете, что я совершенно объективен. Никто бы не сделал лучше. Многие, возможно, не так хорошо». Попытка Холмса успокоить Ватсона очень трогательна. Действительно, Холмс не был бы Холмсом, если бы удержался от указания на чужие ошибки. Учитывая, что он не извиняется, весьма показательно, что Ватсон все же заслуживает одно извинение. Теперь возвращаемся к нашему предположению, что первой причиной кислого настроения Холмса было внимание Ватсона к женщине (клиентке или кому-то еще). Если мы примем это как рабочую гипотезу, то должны учесть несколько колючих замечаний Холмса, которые намекают на какой-то случай. Смотрите: " — С вашими природными добродетелями, Ватсон, каждая женщина вам помощница и соучастница. Что насчет девушки на почте или жены зеленщика? Я могу представить вас что-то мягко шепчущим молодой леди в «Голубом якоре» и получающим что-то взамен». Любопытно, не так ли, что Холмсу пришлось сделать такое замечание. Это циничное заявление с налетом горечи. Нам ничего не остается, как заподозрить, что Холмс говорит больше о прошлом, чем о настоящем. Хотя мы не сомневаемся, что он действительно считает применение Ватсоном природных добродетелей желанным результатом, мы подозреваем, что бОльшая часть этого заявления — сарказм. На самом деле, Холмс должен чувствовать, что зашел слишком далеко, поскольку секундой позже говорит: " — Ну, оставим это, Ватсон. Давайте сбежим от утомительной повседневности через боковую дверь музыки. Сегодня вечером в Альберт-холле поет Карина, и у нас еще есть время одеться, пообедать и насладиться». Показательно, как меняется настроение Холмса: сначала он хвалит Ватсона, потом оскорбляет его, потом отпускает циничный комментарий и наконец, совершенно меняет курс, приглашая друга на свидание. Явно, что бы ни происходило между этими двумя, несомненным результатом будет возвращение в прохладные простыни. Мы можем лишь надеяться, что ночь подняла Холмсу настроение и вернула паре домашнее счастье, как мы видели после событий в Корнуолле («Дьяволова нога»). Ночь проходит, и с наступлением утра мы видим, что Холмс и Ватсон действительно помирились. Доктор говорит: «Утром я встал как обычно, но крошки от нескольких тостов и две скорлупы от яиц сказали мне, что мой компаньон все же встал раньше. На столе я нашел нацарапанную им записку». Хотя есть искушение указать, что раз Ватсон проснулся в пустой постели, то не все так уж хорошо на Бейкер-стрит, присутствие записки сразу отбрасывает эту теорию. То, что Холмс, встав рано и не желая беспокоить Ватсона, оставил записку — аргумент в пользу их счастливой брачной жизни. Действительно, записка сама по себе весьма скандальна (и может пригодиться при расшифровке «Чарльза Огастеса Милвертона»), поскольку детектив пишет: " — Я должен лишь попросить вас быть поблизости около 3 часов, поскольку я чувствую, что, возможно, я захочу вас». Можно лишь подивиться его наглости: планирование секса среди дня в не очень осторожно спрятанной записке. Боже, Холмс, будьте же благоразумны. Сразу после возвращения (и, несомненно, запланированного свидания), детектив сообщает другу, что должен приехать Эмберли. Это вскоре происходит, и выясняется, что он получил необычную телеграмму, вызывающую его в Эссекс со всей возможной поспешностью. Холмс говорит Эмберли, что-то должен ехать, и договаривается с Ватсоном, чтобы тот ехал вместе с ним. Только позже мы узнаем о хитрости Холмса, поскольку именно он послал москательщику телеграмму. Холмс подозревает, что именно Эмберли убил жену и ее любовника, поэтому посылает друга с этим человеком в маленький город, где они вынуждены провести ночь (возможно, в одной комнате). Хотя некоторые считают, что Ватсона здесь просто использовали, мы бы предположили, что это, фактически, огромный ему комплимент. Холмс снова демонстрирует свое доверие, поскольку кому еще, кроме Ватсона, мог Холмс доверить задержать Эмберли? На самом деле, именно действия доктора в конце позволяет Холмсу сложить кусочки достаточно очевидно, чтобы раскрыть дело. На следующий день Ватсон с Эмберли возвращаются, и по прибытии в резиденцию последнего Холмс немедленно вопрошает, где тот спрятал тела. В конце концов, после самоубийственного признания, москательщика препровождают в Скотланд-Ярд, а по возвращении оттуда Холмс упоминает о третьем человеке, вовлеченном в дело, заявляя: " — Вы незнакомы с Баркером, Ватсон. Он мой ненавистный конкурент с побережья Суррея». Ненавистный конкурент Холмса. Возможно, не женщина; и, возможно, на самом деле, Ватсон знает Баркера. Мы, конечно, не сомневаемся в верности Ватсона Холмсу, но при знакомстве доктора со вторым частным детективом он показывает самый неприкрашенный намек на рыцарство, возможно, приведший Холмса в беспокойство и замешательство. Здесь Холмс кажется совершенно преодолевшим свою неуверенность (мы можем легко представить, что Ватсон был весьма убедителен в спальне), и, наконец, осознает, как плохо он использовал друга в этом приключении. Он заявляет: " — Сначала я покажу вам, как это было сделано, а потом дам объяснения, которые причитаются вам, а еще больше моему многострадальному другу, который был неоценим во всех отношениях». Редкий и сердечный комплимент, надо сказать, и не без признания, что все расследование Холмса было построено на работе Ватсона. Холмс задолжал другу это извинение и, более того, очень трогательно видеть, что Холмс об этом знает и более чем желает признать свою вину. На самом деле, Холмс повзрослел, и мы не можем сомневаться, что это произошло в результате долгих и, по большей части, незыблемых отношений с Ватсоном. Поскольку дело закончено, у нас осталось лишь одно замечание. Несколько дней спустя Холмс, вернувшись на Бейкер-стрит, бросая Ватсону публичный отчет о расследовании, заявляет: " — Можете подшить это к нашему архиву, Ватсон. Однажды будет рассказана и настоящая история». Здесь нам ничего не остается, как заметить, что Холмс называет свою работу и писательство Ватсона «нашими». С большим облегчением замечаем, что это дело закончилось, как и должны заканчиваться все дела, Холмсом и Ватсоном, уютно устроившимися в своей домашней жизни. Конечно, обязятельно нужно указать, что эти теории есть только то, что они есть — теории. Полностью возможно, что у Холмса просто был плохой день. Возможно, Ватсон украл конверты в четвертый раз за неделю, а Холмс устал возражать. Причина настроения детектива гораздо менее важна, чем скрытая сила отношений Холмса и Ватсона. На всем протяжении «Москательщика» весьма очевидно, что настроение детектива не влияет на Ватсона. Действительно, он, любя Холмса, просто не обращает внимания, ожидая наступления нового дня и нового настроения. Мелкие вопросы и споры не ослабляют связь, которую они разделяют, а поэтому можно сделать вывод, что их отношения такие же полнозвучные, как искусство дедукции.