Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует события рассказа июнем 1990 г. Ватсон упоминает июнь, но не дает года. Повествование доктора сильно намекает на позднюю дату (как и отношения Холмса и Ватсона), поэтому у нас нет причин ставить эту дату под сомнение. Впервые опубликован в мае 1904 г. Синопсис. Инспектор Лестрейд просит помощи Холмса в самом необычном, если не катастрофическом, деле. Такое впечатление, что в Лондоне на свободе гуляет сумасшедший, Скотланд-Ярд не может понять мотив, зачем человеку взламывать несколько домов с единственной целью разбить бюсты давнего французского диктатора Наполеона Бонапарта. Первоначально не заинтересованный, Холмс соглашается взглянуть, автоматически отметая заявление Ватсона об «идее фикс» в пользу более необычного объяснения. Его интуиция вскоре оказывается верной, и после поиска шести бюстов Наполеона он выясняет, чтО было спрятано внутри. Подтекст. Дело начинается с прибытия инспектора Лестрейда. Он расследует несколько взломов, чьим единственным мотивом, казалось, было то, что какому-то сумасшедшему было необходимо уничтожать бюсты Наполеона Бонапарта. Ватсон, услышав о столь странных случаях, предполагает, что этот человек мог быть одержим мономанией, и его желание разбивать бюсты могло происходить из того, что Ватсон назвал «идеей фикс». Холмс, естественно, не согласен и заявляет: " — Вряд ли, мой дорогой Ватсон, — сказал Холмс, качая головой». Мы должны указать, что Холмс употребляет здесь «мой дорогой», поскольку весьма забавно, что он так неосторожен, используя ласковое наименование при Лестрейде. Можно представить, что эта привычка так укоренилась, что Холмс произноситэти слова инстинктивно. Холмс пока не выстроил свою теорию, но на следующее утро он выходит и с энтузиазмом начинает свое расследование. Ватсон сообщает: «На следующее утро я еще одевался в своей спальне, когда раздался стук в дверь и вошел Холмс с телеграммой в руке». Заметим, что Холмс не ждет, когда Ватсон ответит на его стук, а заходит, когда тот еще полуодет. Учитывая викторианскую благопристойность (даже в конце эпохи), мы не можем такого ожидать; не без объяснений, по крайней мере. К счастью, объяснение очень простое: спальня Ватсона также и спальня Холмса, поэтому вполне естественно, что он заходит, когда ему захочется, независимо от степени одетости Ватсона. Далнейшее доказательство этому мы видим вечером, о чем Ватсон говорит: «Холмс провел вечер, роясь в папках со старыми дневниковыми записями, которыми была забита одна из наших кладовок». Заметим, Ватсон говорит, что одна из их кладовок была обращена в склад. Поскольку мы не можем вообразить, что на Бейкер-стрит было больше одной кладовки, делаем вывод, что в склад была обращена старая спальня Холмса. С этого места дело быстро движется к развязке. Холмс, убедив Лестрейда ехать с ним в Чизвик, готов схватить человека, разбивавшего бюсты Наполеона. Приехав к дому владельца бюста (одного из шести), он ждет недолго. Скоро Ватсон сообщает: «Тигриным прыжком Холмс оказался у него на спине». Здесь нужно отметить язык Ватсона. Действительно, несомненно, что Холмс способен броситься, как тигр, однако эта фраза, пришедшая Ватсону на ум, весьма показательна. Можно только представить, чтО привело к появлению такого необычного сравнения. Лестрейд считает, что дело раскрыто, однако у Холмса в рукаве есть еще один туз Это приходит в голову, когда Лестрейд приезжает на Бейкер-стрит поделиться записями о деле. Вскоре мы видим, однако, что Холмса менее всего интересует рассказ Лестрейда, а Ватсон говорит: «…но, знавший его так хорошо, ясно видел, что мысли его были далеко…» Несомненно, что любому другому внимание Холмса показалось бы совершенно искренним. Действительно, Лестрейд ни разу не остановился в своих объяснениях, заподозрив, что ему не уделяют внимания. Поэтому мы должны предположить, что минутное изменение в Холмсе, разоблачившее его, было таким, что лишь Ватсон, единственный человек, близко с ним знакомый, мог его почувствовать. Настроение Холмса сохраняется, но внимание заметно отвлечено звонком в дверь. Затем нам представляют последний ключ к этоу самому странному делу. Действительно, прибытие мистера Сэндефорда, владельца шестого и последнего оставшегося бюста Наполеона, дает Холмсу возможность завершить расследование. К огромному удивлению Ватсона и Лестрейда, Холмс покупает бюст у Сэндефорда и, как только тот уходит, разбивает бюст ручкой хлыста. Из осколков детектив извлекает круглый темный предмет, который оказывается ничем иным, как знаменитой и считавшейся утерянной черной жемчужиной Борджиев. Это так поразило Ватсона и Лестрейда, что доктор говорит: «Мы с Лестрейдом мгновение молчали, а потом, повинуясь спонтанному порыву, разразились аплодисментами, как при счастливо разрешившемся кризисе пьесы». Но особенно изумительна реакция Холмса на эту овацию, что подтверждается комментарием: «Краска залила бледные щеки Холмса, и он поклонился нам, как драматург, получивший признание публики. Это был тот момент, когда он на мгновение перестал быть рассуждающей машиной и показал свою человеческую любовь к восхищению и одобрению. Такую исключительно гордую и скрытную натуру, отворачивающуюся от публичной известности, тронуло до глубины души спонтанное восхищение и признание друзей». С пройденными годами мы все больше видим сердце Холмса. Здесь это тоже проявляется в живых деталях, и все же весьма замечательно, что он так тронут признанием близких. Ватсоновское описание друга здесь тоже весьма красноречиво, поскольку оно ясно показывает человеческую сторону детектива, которую до сего времени видел только Ватсон. Нам показали Холмса человеком, и ничего не остается, как ощутить благодарность, что Ватсон позволил публике взглянуть на это; это дар. Однако, история этим не заканчивается, поскольку после проговаривания цепи событий, приведших Холмса к его выводам, Лестрейд отвешивает нашему детективу огромный комплимент, заявив: " — Мы в Скотланд-Ярде не завидуем вам. Нет, сэр, мы очень гордимся вами, и если вы завтра придете, не будет человека, от старейшего инспектора до самого молодого констебля, кто не будет рад пожать вам руку.» На что Холмс отвечает: " — Спасибо, — сказал Холмс. — Спасибо! — и он отвернулся, а мне показалось, что он более тронут простыми человеческими эмоциями, чем я когда-либо видел». Каждый может прекрасно представить себе гордость сердца Ватсона, когда он писал эти слова, поскольку хотя он и знал настоящую глубину сердца друга, ему должно было быть очень приятно наконец разделить этот аспект его личности с публикой. То, что Холмс способен на «простые человеческие эмоции» более не подвергается сомнению, и нам ничего не остается, как ощутить, что это более всего заслуга Ватсона. Действительно, отношения Холмса с Ватсоном открыли его сердце миру.