Расшифровывая подтекст

Даты. Б.-Г. датирует события «Сиятельного клиента» сентябрем 1902 г. Поскольку точную дату называет Ватсон, у нас нет причин ставить ее под сомнение. Впервые опубликован в ноябре 1924 г. Синопсис. Шерлока Холмса нанимает агент сиятельного клиента для помощи в предотвращении брака Вайолет де Мервилль с Адельбертом Грюнером, австрийским бароном, подозреваемым в убийстве предыдущей жены. Грюнер полностью очаровал мисс де Мервилль; она совершенно одержима им и неспособна думать о нем плохо. Задача Холмса кажется невыполнимой, но все быстро меняется, когда его знакомят с мисс Китти Уинтерс, последней любовницей барона Грюнера, женщиной, которой тот пренебрег. Через мисс Уинтерс Холмс узнает о дневнике барона, который, как он подозревал, проведет мисс де Мервилль по долгой дороге убеждения в ее глупости. Получение этого доказательства окажется настоящей проблемой, особенно когда на Холмса набросятся двое головорезов Грюнера, чтобы убрать его. Подтекст. " — Теперь это не может повредить, — был ответ мистера Шерлока Холмса, когда в десятый раз за много лет я попросил его разрешения обнародовать эту историю.» Так начинается «Сиятельный клиент», в котором нам дана интересная возможность взглянуть на поздние годы Холмса и Ватсона. Если истори впервые опубликована в 1924 г., мы можем допустить, что впервые Ватсон попросил об этом в начале 1914 или в конце 1913 г. Уже прошло около 10 лет с тех пор, как Холмс удалился от дел. Становится очевидно, что Холмс и Ватсон были в тесном контакте между 1913 и 1924 гг. Мы ранее рассматривали возможность, что Ватсон отдыхает с Холмсом в деревне, а здесь мы видим достаточное свидетельство того, что именно так Ватсон и сделал. Мы еще вернемся к этому, но сначала позвольте рассмотреть очень любопытное заявление, касающееся привычек Холмса и Ватсона Доктор говорит: «Мы с Холмсом имели слабость к турецким баням». Это совершенно удивительное заявление, особенно учитывая современное дополнительное значение общественных бань (общественные бани долгое время были местом встреч для геев). Долгие годы бани рассматривались гей-сообществом как безопасное убежище (хотя первый зафиксированный рейд в публичные бани произошел в 1903 г. в Нью-Йорке). На самом деле, гейские бани в Лондоне восходят к 15 в., их популярность возросла во второй половине 19 в., когда гомосексуальные действия считались незаконными. Это, конечно, не значит, что все бани были часто посещаемы гомосексуалами. Однако такая репутация бань была хорошо известна в 1902 г.; настолько, что турецкие бани в Лондоне резко потеряли популярность из-за давления полиции и политиков. Учитывая это, вернемся к следующему высказыванию Ватсона: «После курения в приятной расслабленности предбанника я находил его менее скрытным и более человечным, чем где-либо еще». Хотя мы не можм сомневаться, что Холмс и Ватсон посещали бани ради их целительных качеств, мы также должны предположить, что их откровенное наслаждение турецкими банями основано на другом их свойство. На самом деле, у нас нет сомнений, что Холмс был весьма любезен, поскольку хорошо можем представить, каким расслабленным он становился во время этих визитов. Действительно, Ватсон продолжает: «На нижнем этаже в начале Нортумберленд-авеню есть изолированный угол, где бок о бок стоят две кушетки, и именно на них мы лежали 3 сентября 1902 года, когда начинается иое повествование.» Легко можно представить Холмса и Ватсона, одетых только в полотенца, общие для посетителей бань, лежащих бок о бок и наслаждающихся послевкусием их… лечения. Действительно, у нас нет сомнений, что по крайней мере Холмс совершенно обнажен, потому что далее Ватсон говорит: «Я спросил его, есть ли что-то волнующее, и вместо ответа он выпростал свою длинную, тонкую нервную руку из-под простыни, в которую завернулся, и вытащил конверт из внутреннего кармана пальто, висевшего рядом с ним». Очевидно, что эта полностью открытая сцена рассказа была бы весьма желательна для показа в индустрии гей-порно. Холмс, на самом деле, слегка взволнован, пока Ватсон читает данное ему письмо. Оно весьма туманное, без деталей, поэтому детектив может лишь предполагать, заявляя: " — Я склонен надеяться, что это не ложный след, и ему действительно нужна наша помощь». Последующий диалог, нужно согласиться, весьма многозначителен. " — Наша?  — Ну, если вы будете так добры, Ватсон.  — Сочту за честь». Уже давно Холмс бросил притворяться, что ведет собственную практику. Его работа стала работой Ватсона, а работа Ватсона — его, поэтому Холмс, не колеблясь, говорит «наша помощь». Изумительно, не так ли, что Ватсону нужны подтверждения (и этот факт нам еще понадобится, когда мы продолжим наше исследование, поскольку скоро выяснится, что их уютное существование на Бейкер-стрит изменилось) и что Холмс должен давать их с такой готовностью. Холмс предлагает другу час, на который они «выкинут это дело из головы». Совершенно очевидно, что он имел в виду провести указанный час в банях, расслабляясь и занимаясь… другими делами. Вскоре после их визита, Ватсон сообщает нам: «В то время я жил в собственных комнатах на улице Королевы Анны». Это заявление привело ко многим предположениям со стороны исследователей. Действительно, некоторые даже решили, что Ватсон в третий раз женился. Мы, однако, сделаем другой вывод. Хотя нет сомнений, что в Лондоне есть улица Королевы Анны, мы подозреваем, что на самом деле Ватсон здесь говорит шифром. Мнение автора таково, что Ватсон уже начал переезд из Лондона в Сассекс, туда, где друзья купили виллу еще до периода правления королевы Анны. Ватсон, желая начать практиковать, отправился раньше друга, чтобы утвердиться самому. Холмс знал, что уход от дел близок (хотя ему пока приходится решать с точной датой), поэтому позволяет другу переехать в Сассекс раньше него, понимая, что это будет лучшим способом действий. Доктор, как мы скоро узнаем, немного времени проводит в Сассексе, предпочитая спать на Бейкер-стрит. Эта теория, нужно заметить, объясняет желание друзей назначить дневное рандеву в турецких банях. Несомненно, Ватсон только что приехал в город и, несомненно, миссис Хадсон находится на Бейкер-стрит. Куда же еще могут они ускользнуть, чтобы насладиться уединением? Мы также должны предположить, что ранний отъезд Ватсона в Сассекс был частично желанием друзей минимизировать скандал. Весьма возможно, что публика (и, возможно, Скотланд-Ярд) начала осознавать глубину их отношений. Эта уловка, однако, не срабатывает, поскольку вскоре после возвращения на Бейкер-стрит нам представляют клиента, полковника сэра Джеймса дэймери, который заявляет: " — Конечно, я был готов найти здесь доктора Ватсона, — заметил он с ленивым поклоном». Совершенно очевидно, что Холмс и Ватсон никого не обманули. Сэр Джеймс не остается надолгл в их компании. Он коротко сообщает о желании своего клиента разлучить мисс Вайолет де Мервилль с наглым бароном и просит помощи Холмса в поисках способа раскрыть его настоящий характер. Холмс соглашается, и сэр Джеймс уходит. После его отбытия и после ухода детектива на поиски каких-то способов уличить барона, Ватсон говорит: «У меня не было возможности немедленно последовать за моим другом, поскольку у меня были собственные профессиональные дела, но я встретился с ним, как мы условились, в тот же вечер у Симпсона, где, сидя за маленьким столиком у окна и глядя на бурлящий поток жизни на Стрэнде, он рассказал мне, чтО произошло». Здесь мы снова видим доказательство, что Ватсон был в процессе становления своей новой сельской практики в Сассексе, поскольку какие еще профессиональные дела могли у него быть? Он бросил практику в Лондоне. Его писательство в подвешенном состоянии. На самом деле, единственная профессия, оставшаяся у Ватсона, — это практика Холмса. Значит, мы должны сделать вывод, что Холмс поручил все приготовления надежным рукам Ватсона. У нас нет сомнений, что тот подготовил каждую деталь их переезда в Сассекс и что Холмс ждет, пока осядет пыль, прежде чем окончательно покинуть Бейкер-стрит, последовав за Ватсоном туда, где будет их новый дом. На самом деле, нас не удивляет, что этот процесс занял более года. Возвращаясь к Симпсону и отчету Холмса о беседе с бароном, детектив, описывая встречу с Грюнером, говорит другу: " — Ну, Ватсон, люблю приходить в объятия моего мужчины». На что мы можем лишь покачать головой и улыбнуться. На самом деле, Холмс, мы слишком хорошо вас понимаем. Их дискуссия продолжается, к ужасу Ватсона, Холмс передает угрозы Грюнера. К концу обеда детектив предлагает: " — Когда допьете кофе, лучше всего вам будет пойти со мной домой…» Заметим, что Холмс не говорит, чтобы Ватсон вернулся на Бейкер-стрит. Он явно предлагает другу вернуться «домой», подразумевая, что, хотя доктор и переехал в Сассекс, они оба все еще считают домом Бейкер-стрит. Есть старое изречение, что дом там, где сердце, и здесь совершенно очевидно, что для Ватсона дом там, где Холмс. Ватсон действительно возвращается на Бейкер-стрит, но на следующий день Холмс отправляется расследовать дело в одиночку (возможно, оставив друга переводить их банковский счет в сассекский филиал). Вечером Ватсон сообщает:"Я не видел Холмса до следующего вечера, когда мы снова обедали в нашем ресторане на Стрэнде». Заметьте здесь слова доктора. Он ясно упоминает «наш» ресторан. Невозможно прочитать этот абзац и не признать связи Холмса и Ватсона. Очевидно, что они пара. Их ужин заканчивается тем, что Холмс строго предупреждает: " — Я буду на связи с вами, Ватсон, потому что очень возможно, что вы сыграете свою роль, хотя еще более возможно, что следующий шаг сделают они, а не мы». Очевидно, что Холмс все еще кует звенья своей цепи и что Ватсог все еще весьма истощен переездом, потому что два дня спустя он говорит. «Думаю, я мог бы показать каждый камень в мостовой, на которой я стоял, когда мой взгляд упал на плакат, и ужас пронзил мою душу. Это было между Гранд Отелем и станцией Чаринг-Кросс, где одноногий торговец предлагал вечерние газеты. Дата стояла два дня спустя после нашего последнего разговора. Черным по желтому, ужасная новость на передовице: СМЕРТЕЛЬНОЕ НАПАДЕНИЕ НА ШЕРЛОКА ХОЛМСА.» Мы можем хорошо представить ужас доктора, поскольку он пренебрегал другом в пользу планирования их будущего, а теперь, в этот единственный момент, увидел хрупкость этого будущего. Действительно, реакция Ватсона весьма показательна, он говорит: «Думаю, я несколько секунд стоял, окаменев. Потом в замешательстве схватил газету, несмотря на возмущение человека, которому не заплатил, и наконец, встал в дверях аптеки, пока просматривал фатальный абзац». То, что Ватсон так обезумел, что украл газету, не осознав этого, совершенный показатель важности Холмса. Очевидно, доктор в шоке, возможно, в ужасе от перспективы потерять друга. Однако, его шок долго не продлился, сила его беспокойства превосходит его инертность, Ватсон говорит: «Нет нужды говорить, что едва мои глаза глянули на газету, я прыгнул в экипаж и отправился на Бейкер-стрит.» Образ Ватсона, бешено несущегося к Холмсу, неуверенного в его благополучии, очень трогает. Действительно, читателю ничего не остается, как ощутить беспокойство и страх, тяжело давящие на плечи Ватсона. Прибытие доктора на Бейкер-стрит происходит быстро, и, расспросив хирурга, Ватсон сообщает: «С этим разрешением я вошел в затемненную комнату. Страдалец не спал, и я слышал мое имя в хриплом шепоте. Занавески были на ¾ опущены, но один солнечный луч косо лежал, освещая забинтованную голову раненого. Алое пятно просочилось сквозь белую повязку. Я сел рядом и опустил голову». Весь этот абзац ошеломляет. Мы почти можем видеть напряжение в шагах Ватсона; слышать облегчение в хриплом шепоте Холмса при прибытии друга. Ватсон весьма деликатен в этой сцене, особенно заботясь об описании раны Холмса (которая в то время, должно быть, ужаснула доктора так, что он потерял дар речи). Наконец, мы видим его, осторожно садящегося рядом с Холмсом, возможно, протягивающего руку, чтобы переплести пальцы с пальцами Холмса. В действиях обоих — явные свидетельства того, что это не встреча всего лишь друзей. Эта сцена говорит не только о страхе и беспокойстве Ватсона, но о его любви и преданности, и о благодарности Холмсу, что он пустил его в свою жизнь. Холмс даже заходит так далеко, что уверяет друга, делая, без сомнения, облегчить вину и ужас, которые сжимают его сердце, говоря: " — Все хорошо, Ватсон. Не смотрите так испуганно, — пробормотал он очень слабым голосом. — Это не так страшно, как кажется». Это ломает онемелость Ватсона, он отбрасывает условности и клянется: " — Конечно, их послал тот мерзавец. Одно ваше слово, и я пойду и отколочу его до потери сознания». Мы, конечно, не сомневаемся в словах Ватсона, потому что легко представить его, жаждущего отомстить за друга. Легко вообразить, как его гнев переходит к убийственным действиям, стОит Холмсу слово сказать. Холмс этого слова не говорит, прося друга преувеличить его рану в качестве части плана, который не раскрывает. Ватсон соглашается, напоминая читателю о любви детектива к драматическим развязкам. Совершенно очевидно, что доктор не ощущает никакого вреда от того, чтобы быть вовлеченным в заговор детектива, он говорит: Я был к нему ближе, чем кто-либо еще, однако всегда осознавал пропасть между нами». Можно сказать, что Ватсон благодарен за эту близость, поскольку совершенно очевидно, что Холмс ревностно охраняет свое сердце. На протяжении всего Канона (и, соответственно, жизни Холмса) никто, кроме Ватсона, не может похвастаться близостью с ним. На самом деле, Ватсону дарована привилегия доступа к сердцу, которое видели немногие. Действительно, дальше мы видим доказательство готовности Ватсона помогать Холмсу без требования объяснений, он заявляет: " — Я здесь, чтобы быть полезным, Холмс». Мы не сомневаемся, что здесь, в первый раз после нападения, Холмс желает, чтобы его раны были не такими серьезными. Можно нарисовать себе дюжину сценариев, возникших в его голове при заявлении Ватсона. Детектив, конечно, находит другой способ использовать доктора, поэтому тот посещает дом барона Грюнера под видом знатока китайской керамики. Его уловка срабатывает: несмотря на подозрения барона, Ватсон отвлекает его, позволив Холмсу взломать кабинет Грюнера и скрыться с дневником. С помощью этого дневника дело завершается, мисс де Мервилль разрывает помолвку с бароном, просмотрев его содержание. Итак, дело закончено, Ватсон, что странно, все еще скрывается на Бейкер-стрит, несмотря на попытки убедить читателей в обратном. Действительно, хотя мы не сомневаемся, что Ватсон в то время живет вдали от Бейкер-стрит, мы ни на секунду не верим, что он переехал на улицу Королевы Анны.