meeting road —date

Ближе к четырём утра Чжинхван перекатывается на другую сторону кровати, поэтому Чживону выдаётся возможность вылезть в прохладу занимающегося утра. Он выскальзывает в толстовке, домашних шортах и тапочках на балкон с пачкой сигарет, дрожащими руками закуривает и выдыхает вместе с паром. Солнце гладит тонкими лучами по ладоням. Чживон поджимает плечи к ушам от холода, топчется на месте, но после одной скуренной сигареты отчего-то это становится легче. Руки уже привыкают. К холоду или Чжинхвану — непонятно. Его запах впитывается, залезает под кожу, проникает внутрь, и это не совсем нормально (совсем ненормально), но так Чживон чувствует себя лучше. Он будто согревает изнутри, подпитывает. Даёт надежду. Чживон в лучшем случае спал три часа за эти два дня, но в постели хёна никак не засыпается, хотя до этого момента он мог заснуть в любом месте. Видимо, неудобно и непривычно. Это не из-за частого прерывистого дыхания в шею, мягкого сопения и неразборчивой тихой речи сквозь сон, которую он мурлычет ему чуть ли не на ухо. Чживон забирает из комнаты чжинхванов плед, заворачивается в него, садясь на кресло в углу, и встречает рассвет. С почти полной пачкой мальборо и почти пустой головой. Поэтому он не замечает, как Чжинхван, потирая глаза и еле волоча ноги, спотыкаясь об одеяло, в которое завернулся как в кокон, заходит на балкон и щурит на него глаза. — Бобби! — с непривычки (так его называли только Ханбин и Донхёк) и от неожиданности он дёргается на месте и роняет сигарету на пол. — Ну, Чжинхван, — тянет недовольно, но не успевает поднять: губы хёна уже обхватывают фильтр. — Ты говорил, что бросил. — С тобой бросишь, — усмехается. — Что ты делаешь? Чживон неопределённо пожимает плечами. Он сам не знает. Чжинхван отдаёт сигарету и кутается в одеяло, поджимая плечи. Солнце медленно поднимается над крышами высоток, бросает блёклый свет на стены зданий. Чживон впитывает тепло кожей, раскрывая объятия. — Тебе не холодно? — Нет, — возможно, только чуть-чуть, как раз настолько, чтобы можно было согреться твоим одеялом на своих коленях. Но Чживон никогда этого не скажет. — Ты уверен? — а он будто специально подбирает слова, чтобы услышать именно это. Провокатор. Чживон не отвечает. Он щурится яркому солнечному свету, слепящему прямо в глаза, и поджимает голые колени к груди, оставив тапочки на холодном бетонном полу. Поэтому снова не замечает, как из его пачки бесцеремонно достают сигарету и так же бесцеремонно прикуривают. — А спросить разреше-ения? — Я не думаю, что ты против, — улыбается Чжинхван. У него проблемы на работе, ненаписанная курсовая и плохой сон. Чживон не будет против. Но видеть курящего Чжинхвана настолько невероятно, что он не отрывает глаз. В неясном утреннем свете он придерживает одной рукой край съезжающего одеяла, в другой между пальцами зажата сигарета, и он настолько красиво подносит её к губам, что у Чживона слетают все имевшиеся до этого предохранители. — Хэй, — кажется, его никогда закончилось слишком рано. — Не стой на ветру. «Иди сюда», — недоговорённое. Чжинхван кусает прожженные дымом губы. Передаёт Чживону сигарету и умудряется втиснуться в широкое плетённое кресло с одеялом и ногами. Правда, одеялом приходится поделиться: ноги у Чживона уж больно холодные. Они встречают рассвет улыбками, так и несказанными вслух фразами, тишиной, в которой медленно дотлевала ночь, оставшаяся внутри горьким, но приятно жгущим осадком. Чжинхван кладёт голову ему на плечо — для удобства — говорит: «Тебя надо бы побрить» и проводит тёплой ладонью по его щетинистой щеке (где-то внутри обрушиваются звёзды). И Чживон хочет ответить что-то в этом же духе, но не находит — как ни удивительно — на лице хёна ни одного изъяна. Поэтому он говорит: — Приготовишь мне тосты с шоколадной пастой? Чжинхван улыбается, чёлка падает ему на лоб и лезет в глаза, но он так и не убирает руку с его щеки. Отчего-то им двоим кажется, что именно сейчас им нужно вымолчать всё то, что они друг другу наговорили. За всю неделю, за весь месяц, год, жизнь. Он вспоминает, как в шесть лет кинул в него маминой вазой, а в шестнадцать грифом гитары по носу, поцарапав струной щёку (она до сих пор осталась на коже блёклым воспоминанием о юности). Вспоминает, как полгода назад накричал за то, что лез в личное пространство, месяц назад — за позднее возвращение домой, неделю назад — фыркнул на аниме на экране компьютера. Они молчат. Чжинхван греет его взглядом, убаюкивает мерным дыханием. Сколько они смотрят так друг на друга — неважно. Важно, что потом Чживон обхватывает его ладонь своей большой (что-то рушится внутри него невероятными песчаными замками) и чуть касается губами, когда убирает на колено, скрытое одеялом. — Надо закурить, — почему-то шёпотом. Чжинхван молча кивает в ответ, и эту сигарету они делят напополам. Когда они в очередной раз передают её из рук в руки, их пальцы соприкасаются (души, кажется, тоже), а у Чживона что-то подкатывает к горлу и с нажимом давит. Невысказанная фраза. Просьба? Шутка? — Ты знаешь, — в повисшей на это время тишине слова кажутся ещё более важными, — в фильмах ведь показывают сцены, когда люди целуются, перед этим закурив, и как-то это получается красиво. Чжинхван молчит. Чжинхвану совсем нечего сказать на это. Будто только что его Чживон не предложил ему поцеловаться ради эксперимента или прикола, будто они не сидят плечом к плечу, разделив одно утро на двоих, будто этой ночью они не спали в одной постели. Чживон вот точно не спал, Чжинхван знает. Как-то почувствовал. Стоит в следующий раз поспать на его кровати. — Не видел? — хён мотает головой, но заглядывает в глаза так, будто хочет попробовать. Это ведь так просто. У Чживона давно не было девушки, у Чжинхвана — тоже. Он говорил, что Еджин с его работы красивая, но дальше этой фразы не зашло. Так что он справедливо рассуждает, что им обоим нечего терять. — Кто затягивается? — охрипшим голосом. Как будто волнуется. Чживон улыбается и трясущейся рукой подносит сигарету к губам, и тогда Чжинхван наклоняется, еле касаясь губами его щеки. Ломается, ломается, ломается. Преграды — выстроенные стены в пять метров, чтобы никто и никогда, а тем более хён, он ведь мелкий, не дотянется. Но — каким-то образом умудряется. Он затягивается, выпускает немного дыма — Чжинхван растерянным взглядом следит за его губами — и закрывает глаза. Всё? Конец? (Начало). Сначала он чувствует резкий привкус сигаретного дыма, потом его нижней губы касается что-то горячее и мокрое — язык. Он скользит вдоль, останавливается у уголка губ. Чживон медленно сходит с ума. Руки неизвестно куда — в волосы, на шею, на талию и колени, сжимают, гладят. Жарко, душно, тесно в одеяле. Чжинхван открывает рот, чтобы обхватить губами чживонову нижнюю губу, и он этим пользуется, нагло и смело. Запускает язык медленно, скользит по дёснам, зубам, касается кончиком нёба. Кажется, Чжинхван стонет. Или хочет что-то сказать, но не может, и Чживон ему ни за что не даст это сделать. Сидеть так оказывается слишком неудобно, поэтому Чжинхван садится ему на колени, одеяло съезжает с плеч и падает верхними краями к ногам, а им всё равно нестерпимо жарко и до невероятности мало. Руками по спине, пальцами по позвоночнику, залезть под широкую футболку, погреть руки, спуститься к пояснице и снова к шее, чтобы сминать разгорячёнными пальцами. Жадно облизывать губы в стремлении испробовать всё, что до этого было неведомо. Задыхаться, задыхаться, задыхаться. Потому что оторваться практически невозможно. Только чтобы глотнуть воздуха и скользнуть вниз по подбородку, задевая щетиной нежную кожу, облизывать и кусать, целовать-целовать-целовать, пока не закончится воздух в лёгких. Всего лишь одни губы. Всего лишь один человек. Чживон запускает ему руку в волосы, и Чжинхван, выгибаясь, тихо стонет. Но он слышит. Закончился дым, закончился воздух. Закончилась сигарета, упавшая на пол и дотлевшая там же. Не закончилось только желание зацеловывать каждый сантиметр кожи, оставлять на ней себя, клеймить. Чживон не хочет говорить никогда. Но он думает, что это желание никогда не закончится. Чжинхван неловко опускает голову, чтобы спрятать лицо, поджимает колени, сжимая чживоновы бёдра (он тихо взвывает). Так они сидят ещё с минуту. Пока Чжинхван резко не поднимает голову в испуге и так же резко не выбегает c балкона куда-то в ванную, чтобы, очевидно, прижаться спиной к двери, закрыть поалевшие щёки руками. Чживон ничего не понимает. Пока не опускает взгляд на шорты.