meeting road —date

Чжинхван приходит где-то за полночь, абсолютно забыв и наплевав, что Чживон, допустим, волнуется, допустим, не находит себе места и, допустим, обзванивает всех его знакомых. Поэтому, когда Чжинхван появляется на пороге квартиры, шатаясь и пытаясь повесить пальто на вешалку, он подлетает к нему сразу же, а потом отчаянно делает вид, что всё хорошо. — И где ты был? — настолько равнодушно, насколько возможно. Он серьёзно не знает, зачем они разводят этот маскарад (возможно, только Чживон разводит, потому что в глазах напротив сложно не заметить плещущейся обиды), но от этого почему-то легче думать, что всё под контролем. Чжинхван неопределённо жмёт плечами, наплевав на всё и кинув пальто просто на полку под одеждой. Чживон недовольно цокает языком. — Пил. — Это я вижу. Ещё он видит, что он дошёл до той стадии, когда его может ранить любая фраза, но почему-то не предпринимает совсем ничего. Чжинхван пьяный до помутнения зрачков и до обиженно-кротких взглядов ему в лицо, проходит мимо него, касаясь грубо плечом, и плюхается на диван в зале. — Мне можно! Я взрослый! Чживон почти улыбается от таких детских оправданий. Он скользит в гостиную вслед за ним, садясь на корточки перед самым лицом. — И с кем же? — С ребятами с работы, — а вот его бывших коллег Чживон учесть почему-то забыл. Чжинхван неопределённо стонет, переворачивается на бок, чтобы смотреть ему в глаза, и выдыхает перегаром. — Ну, с прошлой работы. Нас же всех уволили. Он тянет улыбку, переворачивается на спину и заливается смехом. Ну вот, думает Чживон, уже совсем. Надо бы его спать уложить. Он убирает прядь чёлки с его лица, коснувшись пальцами лба, и это движение Чжинхван, вероятно, расценивает как предательство, потому что хватается за его руку прежде, чем он делает что-то ещё. — Вот что ты сейчас сделал? — причём, с таким взглядом, будто он котёнка убил. Но, кстати, если расценивать Чжинхвана как котёнка, а нелепое движение рукой как убийство (потому что чёрт его знает, что творится в его пьяной голове), то, в принципе, всё логично. — Что ты вообще вот делаешь? — А что я делаю? Чжинхвану не находится что ответить, поэтому он вздыхает часто, дует губы и выглядит так, будто вот-вот заплачет. Чживон всё-таки даёт ему время найти ответ, время прийти к нему. И пока проходит это самое время, он думает, что коснуться его ещё раз — совсем не плохая идея. — Нет, — на этот раз он его останавливает. — Ты знаешь, сколько мне лет? Знаешь, на сколько я тебя старше? Чживон улыбается. Это тоже трогает его сильнее, чем если бы он был трезвым. — Всего на год, хён, — а потом ещё одна попытка коснуться, пресекаемая на корню. Чжинхван смотрит самым грозным и серьёзным своим взглядом, на который вообще способен в таком состоянии. — Этот год многое решает, — утвердительно, уверенно. Чживон расползается на ещё одну улыбку. — И что ты этим хочешь сказать? — Что ты не имеешь права так со мной поступать! — Да как поступать, хён, боже? — он мягко оглядывает его лицо, выражение которого меняется буквально за секунду. Ещё через секунду Чжинхван обиженно стонет, отпуская его руку и утыкаясь носом в подушку, будто не желает с ним более говорить. Ну, и вот что ему с ним делать? — Вот так, будто ничего не делая, меня в себя влюблять. Это произносится приглушённо из-за подушки, немного по-смешному из-за пьяного голоса Чжинхвана, но это врезается в Чживона с разгона, как влетевший грузовик, отключает функцию дыхания и оставляет несколько вмятин изнутри слева на груди. Это то, что они никогда бы не сказали друг другу, если бы не напились. Один из них или оба — уже не важно. Это произнесено. Это сказано в тёмной, освещаемой одним телевизором, про который уже все забыли, комнате. Это вытрепало из Чживона всю душу. Он сидит ошарашенный перед ним, оба они боятся посмотреть друг другу в глаза (вообще, Чжинхван сейчас будет посмелее Чживона, но даже в таком состоянии ему страшно увидеть, что происходит с Чживоном, с ним, с ними). Через какое-то необозначенное время он решается протянуть ладонь, чтобы погладить Чжинхвана по волосам и немного облегчённо выдохнуть. Это то, что они никогда бы не сказали друг другу в трезвом состоянии. Но то, что выедало изнутри душу обоим желанием прорваться и когда-то всё-таки быть сказанным. — Хён… — Нет, — снова приглушённо и, возможно даже, плача (Чживон точно не скажет). — Не надо, я всё знаю. Чживон улыбается: ничего ты не знаешь, хён, вообще ничего не знаешь. — А я всё-таки скажу, — он наклоняется так, чтобы выдохом касаться кончика его уха, и шепчет: — Что тоже тебя— Недосказанное. Потому что не может Чживон вот так просто и так запросто вычленить из себя самое главное. Но Чжинхван понимает, Чжинхван поднимает на него чуть заплаканный и растерянный взгляд. — Ты врёшь, я знаю, — а потом качает головой. — Или не врёшь, и я ничего не знаю. Что-то же между нами есть? А что между нами есть? — Расстояние, — пожимает плечами Чживон. Чжинхван несколько мгновений выжигает свой взгляд в его зрачках. — Так избавься от него. Чживон выдыхает ему в губы, а потом ныряет в него, в это чувство, захватывающее с головой, топящее его с такой неистовой силой, с которой Чжинхван впивается в его губы, будто боится потерять навсегда. Вылизывает губы, душу. Чживон напористый, он убирает руки, упираясь ими в диван, и, когда хочет лечь к Чжинхвану, его останавливают. Одной только ладонью в грудь — поразительная сила влияния. — Что? — шёпотом. — Что такое? — Не знаю, — всё ещё глуша в себе слёзы, скомкано и запутано. — Я уже ничего не знаю. Я так хочу тебя. — Ну, так бери, — ведь вот я, весь твой, готовый оберегать и приносить горячий шоколад в постель, когда заболеешь, а ещё включать любимые мультфильмы и касаться губами лба, будто бы проверяя температуру, но на самом деле не сумев подавить в себе желание коснуться. Вот я, твой. Чжинхван хватается пальцами за ворот его футболки, приближаясь, облизывая губы. — Я хочу, — твёрдо, ни капли не сомневаясь. — А могу? — Можешь. — Имею право? — Полное. Чжинхван теряется. Сглатывает, опуская голову и вдыхая запах Чживона: постиранная вчера футболка, уже впитавшая в себя парфюм, пот и запах зубной пасты, почему-то зубной пасты. — Ты тоже имеешь на меня право, — не смея поднять взгляд, чтобы столкнуться с улыбающимися (не насмехающимися, но пьяным Чжинхван не видит различий) глазами. — Вот я и хочу им воспользоваться, — тихо смеётся Чживон, — но ты мне не даёшь. Чжинхван откидывается на подушки, чувствуя себя хорошо и плохо одновременно, чувствуя, что происходит что-то знаменательное, а он пьяный и неспособный понять это сполна. Не понимающий, что из-за его состояния это и происходит. Совсем ничего не понимающий, кроме одного: он в Чживона сильно, до одури, пьяняще и дурманяще. — Тогда остальные не имеют на нас прав? — чуть поворачиваясь, чтобы видеть в полумраке его лицо. — Не имеют, — качает головой Чживон. — Потому что тогда я не буду полностью иметь на тебя права. Чжинхван улыбается. Они ведут себя как дети. Но от этого ещё более тепло и странно на душе. Он никогда ещё такого не ощущал и даже не знает, как это описать. Возможно, как полное и абсолютное желание быть связанным с Чживоном. Но это и в четверть не описывает всего этого, творящегося внутри него, разбивающего на осколки всё прошлое и минувшее. Чживон касается губами его щеки, касается пальцами его руки и аккуратно стягивает с дивана, на что Чжинхван недовольно бурчит и дует губы. Но теперь они сидят напротив друг друга, и Чживон имеет чуть больше возможностей довести его до смущения. Вот так они и сидят, прижавшись друг к другу, теряя друг от друга всё, что только можно, но не имея сил в этом признаться. Чживон предлагает ему пойти в кровать. — Нет, — отпирается Чжинхван, немного раздражённо дыша ему в шею. — Тогда что? — А ты будешь рядом? — Чживон сжимает в руках его хрупкие плечи и отвечает тихое «да». — И ты будешь спать? Ты ведь почти никогда не спишь со мной. Я знаю, я чувствую. Что же ты делаешь? — Смотрю на тебя, — почему-то это день откровений. Наверное, потому что хён откровенен в своём состоянии, а Чживон не хочет заставлять его чувствовать себя неловко. — Но сегодня ты будешь спать? — Да, если ты хочешь, — Чжинхван упирается ладонью ему в грудь, смотря сурово и серьёзно. — Этого должен хотеть ты, а не я, — говорит, — это ведь у тебя экзамены, к которым ты совершенно не готов. И я точно не буду тебе помогать и приносить плед, если ты засидишься в гостиной с ноутбуком, и не буду делать тебе поздно ночью эти чёртовы тосты с шоколадной пастой, не буду курить с тобой на балконе в полчетвёртого ночи, не буду тебя целовать тем более. Чживон улыбается ему, облизывая губы. — И не надо смотреть на меня так, я не буду с тобой целоваться, — очень серьёзно, будто бы это правда. — Конечно, — отвечает Чживон, обнимая его сильнее. — Всё это буду делать я. — Потому что у меня защита курсовой? — Потому что хочу, — пожимает плечами, целуя куда-то в щёку. — А больше причин не надо. Чжинхван замолкает, позволяя себя обнимать и душить чувствами, обмякает в его руках мягкостью и теплом, нависшей внезапно усталостью. Они сидят так, кажется, настолько долго, что затекают мышцы. Поэтому Чживон снова предлагает: — Пошли спать, хён. И на этот раз у него не находится сил отнекиваться. Так что Чживон относит его на (свою) кровать, ложась рядом, и спокойно дышит в затылок. Ему кажется, что слов на сегодня достаточно. И непонятных смятых дыханий, улыбок в шею и скрытых чувств тем более (на всю жизнь достаточно). Только вот Чжинхвана недостаточно (и, кажется, никогда не будет). Он прижимает его к себе ближе, укладывая подборок на плечо, прекрасно зная, что на утро они проснутся в совершенно непонятном положении, и Чжинхван от этого будет смущаться и не знать, куда себя деть, а Чживон засмеётся, прижмёт его к себе. Потому что имеет на это право — причём, полное. Абсолютное. И теперь это право закреплено между ними одной только им понятной обозначенностью.