Драконьи сны

Виктор О друге в его доме более ничто не напоминало. Тело кремируют завтра, но память явно кремировали, едва Руслан покинул эти стены. Не то чтобы Виктор не понимал Карину – каждый горюет по-своему, кому-то малейшее напоминание о близком человеке причиняет невыносимую боль. Но, к сожалению, он слишком хорошо знал её. Хотел бы знать хуже, ещё больше – снова, как в далёкой юности, очароваться, увидеть то прекрасное создание, в которое влюбился... но назад ничего не вернёшь. – Осуждай потише, – не потрудившись обернуться, буркнула Карина. – Его нет, а нам жить негде. Дальше по съёмным углам предлагаешь мыкаться? Виктор понимал, и даже не осуждал. Съёмные углы – это и правда скверно, особенно для матери с ребёнком. Брат звал Карину с дочерью под свою крышу и при жизни, и при добром здравии. Дождался, как водится, только после смерти, не успев остыть. До этого и съёмный угол был Карине за благо, ведь он давал возможность то и дело громко стонать о непомерной арендной плате, но гордо отказываться от помощи. Невесело улыбнувшись, Виктор присел на табурет в углу маленькой кухни, и задумчиво взглянул на обращённую к нему, исполненную веры в собственную правоту спину женщины, которую всё ещё любил. Она нарочито громко гремела чашками, которые перемывала, вытащив из шкафчика и объявив пыльными. Того и гляди разобьёт какую-нибудь. Добро, если не об стену за спиной у Виктора. Он пришёл сюда, чтобы вернуть ключи и спросить, когда можно проститься с покойным другом. Если бы дверь открыла Карина, то дальше прихожей он бы не прошёл. Но дверь открыла не Карина. Виктору много раз говорили: у него тяжёлый взгляд. Даже когда он не всматривается. Вот и Карина, упустив наконец одну из чашек на дно раковины – судя по звуку, та всё-таки не разбилась, – резко обернулась. Глаза у неё были злые, в них притаился призрак слёз. Карина напоказ, громко и многоречиво ненавидела плакать, но делала это часто. – Он умер, тебе понятно? – выкрикнула она, будто выплюнула в лицо сидящему у стола мужчине эти слова. – Со всей очевидностью, – кивнув, согласился Виктор. И подивился: дочери поблизости нет, могла бы уже и перейти к выпроваживанию неудобного гостя, но почему-то не переходит. – Тогда прекрати винить меня! Я не выжила его отсюда! Виктор поднялся, и Карине пришлось посмотреть на него снизу вверх. С тех пор, как он без памяти влюбился в эту девушку, прошло десять лет, но кое-что за это время не изменилось, она по-прежнему не доставала своей рыжей макушкой ему до плеча. Не изменилось и другое: Карина так и не научилась смотреть ему в глаза. – Я, кажется, ни слова не сказал, – тихо напомнил Виктор, когда она отвела взгляд. Ему не нужно было говорить, чтобы остаться виноватым во всём, что бушевало в душе у Карины. Это за десять прошедших лет Виктор усвоил накрепко, и научился держать оборону. Карине нужен скандал. Сорвавшись на крик и опустившись до оскорблений, слыша в ответ то же самое, она почувствует себя лучше. Беда в том, что Виктор слишком хорошо знал её, чтобы позволить так легко избавиться от мешающих чувств. Добившись своего, она на радостях непременно позвонит подругам и навестит винный магазин в конце улицы. Разговоров на посиделках будет много, всё больше – о всех мирских несправедливостях, среди которых Виктору до сих пор соперниками были только мужья и любовники подруг Карины. Он ей давно не муж, и даже не любовник. Но лучше то, что будет сейчас, чем пустые винные бутылки и пьяные разглагольствования при ребёнке. Не говоря уже про то, что будет утром. – Иди к чёрту! – взвизгнула Карина, и ударила его по лицу. Один раз Виктор всегда позволял ей это сделать. Иногда, если дело действительно было плохо – два. Но потом ловил тонкие запястья и сжимал их, позволяя биться, кричать, материться и проклинать его, или бороться молча. Ярость иссякала быстро, и оставались только слёзы. Тогда Карину разрешалось обнять, и если позволит, не вывернется, не убежит, захлопнув за собой дверь так, что с потолка посыплется побелка, то оставалось только ждать, когда она прекратит рыдать и всхлипывать у него на груди. – Будь ты проклят, - выплакавшись, уже спокойно сказала Карина. – Вечно заставляешь совестью мучиться. Один, чтоб тебя, из всех. Когда она ушла, Виктор со вздохом закрыл позабытую воду. Да, в этом доме уже не отыскать даже тени друга. И это был единственный дом, где ему были рады. Не последнее дело для того, кто рос сиротой. Теперь, по решению семьи, Карина будет наследовать брату. Была бы воля любимой женщины – и не пускала бы вообще, запретила приближаться, попадаться на глаза и обитать на одной с ней планете. Но кроме воли есть ещё закон, с которым Карине лучше не связываться. Тихих шагов за спиной Виктор не услышал, и на голос обернулся слишком резко. – Почему мама кричала? Она стояла в дверях кухни, прижимая к груди плюшевого зверя неизвестной породы, и в недоумении смотрела на Виктора огромными чёрными глазами. Маленькая и хрупкая, как фея из сказки, с выбившимися из косички чёрными кудряшками и маминой брошкой, приколотой к застиранному домашнему халатику. – Не знаю, Ксю, – признался Виктор, принимаясь убирать чашки обратно в шкафчик. – Кажется, мама решила, что дядя Руслан её не любит. В то, что Карина любила своего брата, не приходилось сомневаться. Они шумно ссорились, доверяли друг другу самые сокровенные тайны, за глаза друг о друге не говорили доброго слова, но первыми бросались на выручку в случае беды. Любовь не выдержала испытания болезнью Руслана: видя, как угасает брат, Карина не пожелала остаться с ним до конца и отступила. Приходилось признать: испытания дружбой Руслана и Виктора любовь сестры и брата тоже не пережила достойно. Даже родители корили сына за дружбу с «детдомовским голодранцем», а развод дочери встретили с чувством глубокого удовлетворения. Поразительно, но так же, как Карина не выдерживала его взгляда, Виктор не мог выдерживать взгляда её дочери, девятилетней Ксении. Под этим взглядом его не оставляло чувство: сделал не всё, что мог, и теперь уже поздно. – Но дяди Руслана больше нет, – удивилась Ксения. – Мама в это не верит, – поворачиваясь к ней, пояснил Виктор. – Она слишком любит его, чтобы поверить. Девочка задумалась, трогательно прикусив губу. Привычка, перенятая у матери. Потом кивнула: – Мама говорит, что мы должны жить здесь. Но она боится спать по ночам. Я всё время слышу, как она встаёт и ходит. Смотрит телевизор. Выходит на балкон. Утром у неё лицо усталое, и она всё время сердится. Смущаясь, Ксения плотнее прижала к себе игрушку. Помедлила, и наконец, уставившись на свои пушистые розовые тапочки, тихо спросила: – Почему ты не живёшь с нами? Этот вопрос в её устах всегда заставлял сердце Виктора проваливаться в бездонную пропасть или подскакивать к самому горлу. Большого труда стоило сохранять спокойствие. Ещё труднее было отвечать. Присев на корточки, он заглянул Ксении в глаза. – Потому что мама меня не любит, и ей будет плохо, если я буду жить с вами. Она не сказала, что ей плохо от того, что он не живёт с ними. Задала новый вопрос: – А ты любишь маму? Снова сердце пропустило удар и забилось в горле. Неудачный побег, но попытка была хорошей. Ещё один непростой вопрос, на который есть простой ответ. Девочка снова прятала глаза. Наверное, такие разговоры с матерью заканчивались печально. Может, молчанием. Может, криками. А может, пространными рассказами о том, кто виноват во всём на свете. – Люблю. Врать ей Виктор не привык, иначе давно лишился бы её доверия, и Ксения не обняла бы его, как сейчас, не уткнулась в плечо и не шепнула бы: – Я люблю тебя, папа. – И я тебя, принцесса, – прижимая её к груди, ответил Виктор. – Больше всего на свете.