Драконьи сны

Виктор Темнота отступала медленно, нехотя возвращая украденное зрение, показывая то яркий свет, то синий сумрак. Потом спохватывалась и снова накрывала с головой. Тогда над всем царили только звуки. Что-то шипело, что-то пищало. Шаркали вокруг шаги, бормотали что-то неразборчивое приглушённые голоса. Паря в пустоте, не имея сил пошевелиться, Виктор не мог вспомнить, что привело его сюда. Не знал, как выбраться. Как быть теперь, тоже не знал. Казалось, мир отверг его, отбросил прочь, не объясняя причин, не желая даже взглянуть в его сторону. Что совершил он, чтобы заслужить такое, Виктор тоже не помнил. Догадывался: что угодно, ведь он всего лишь человек, и способен если не на всё, то на многое. И глупое, и благородное, и опасное. Иногда Виктор чувствовал боль. Далёкую, вялую от усталости, давнюю. Она лениво набирала силу и, не добившись отклика, отступала. Должно быть, он попал под машину. Или столкнулся с подвыпившей шпаной в переулке. А может просто свалился с лестницы в тёмном подъезде. Мало ли что может случиться в мире, где на счастье, а значит и его отсутствие, имеет право каждый. Вот только что теперь, лежит ли Виктор там, где всё случилось, ожидая смерти, или его нашли, и теперь вокруг чуткая стерильная тишина? А может быть, он просто спит и не может проснуться? Мир смилостивился и начал проступать сквозь темноту, когда кто-то взял Виктора за руку. В этой ладони собственные пальцы казались ледяными, а сжать их не представлялось возможным. Рука была не женской. Глупо надеяться, что Карина станет сидеть у изголовья бывшего мужа. Такого не было и в лучшие годы. Не была это и рука ребёнка. И правильно: нечего Ксении здесь делать, где бы это «здесь» ни было. Неизвестный плыл где-то в недостижимой вышине тёмным силуэтом грозового облака, укрывая Виктора в редкие минуты прозрения от яркого света с белоснежного потолка. Разглядеть себя не позволял, исчезал, когда ненадолго прояснялось зрение. Но всегда возвращался, чтобы снова взять за руку, удержать от падения в темноту. − Герой вернулся, − сказал он, когда Виктор увидел его в первый раз. Что за странное приветствие. При первом взгляде несколько мгновений казалось, будто одет незнакомец в золотой доспех из множества искристых звеньев. Но ничего подобного и близко не было. Всего лишь игра света. Склонившийся над Виктором человек был молод лицом, но сед как лунь, и одет был в зелёную медицинскую форму. Кожа его была темна как бронза, а глаза... они бы подошли скорее волку, чем человеку. Улыбка на его губах была достойна милосердного божества. Виктор готов был поверить, что вообразил его, но тепло его руки не могло почудиться. Подтверждая свою принадлежность к миру реальному, этот человек появлялся рядом снова и снова. Закрывал от света. Причинял боль и приносил облегчение. Немногие видения способны на такое постоянство. – Почему герой? – спросил Виктор, впервые после пробуждения сделав глоток воды. Незнакомец снисходительно улыбнулся и не ответил. Не отвечал он и на другие вопросы. Удостоил внимания только один. – Зови меня Десанн, – сказал он, когда Виктор спросил его имя. Странное имя. И сам Десанн казался Виктору странным. Нет, он не раз видел похожих людей, вживую реже, по телевизору или в сети − чаще. Этот, должно быть, как и многие другие, учится в одном из отечественных вузов, чтобы по окончании вернуться в родную страну, где-нибудь в Африке, уже востребованным специалистом. В той стране его имя наверняка не вызывает удивления. Может быть, даже широко распространено. Нет, странным Десанн казался вовсе не из-за внешности. Даже не из-за того, что говорил без малейшего акцента, и ни разу не перешёл на ломаный английский. Было в нём что-то... неправильное. Едва заметное, не поддающееся ни описанию, ни осмыслению. А может и не в нём, а в том, что ни одно лицо, кроме лица Десанна, Виктор не мог запомнить. Не был даже уверен, что видел другие лица с тех пор, как очнулся. В мире будто не осталось никого, кроме них двоих. Это пугало. Разговорился Десанн, когда отступила последняя тень боли и выяснилось, что всё-таки не опустел мир. Вокруг прибавилось лиц, все улыбались, иногда через силу, и понижали голос, обращаясь друг к другу. Но имена всех этих людей в памяти не задерживались. Там по-прежнему безраздельно властвовал Десанн, забыть его при всём желании было невозможно. – О тебе по телевизору рассказывали, – сообщил он. – Готовься: хотят и показать. А уж подробностей потребуют непременно. Вспомнить бы эти подробности. Понять бы, что в них такого особенного. Десанн говорил, что по частям Виктору собрали правую руку. Советовал порадоваться, что не ампутировали. Виктор порадовался. Но если руку собрали и сшили, то до памяти никому не было дела, и от неё остались жалкие лохмотья. Ночами снился снег и перевёрнутая пропасть неба с тысячами звёзд, вой стаи и дымящаяся кровь. Сон от таких видений убегал, бросая созерцать потолок. На этом всё. Десанн смилостивился, когда сменилось окружение, стало тише и исчезло висящее в воздухе напряжение. Он стал появляться реже и не задерживался надолго, но однажды принёс планшет. Фотографии были сделаны в темноте, но оставались невыносимо яркими. Кровь на истоптанном снегу. Много крови. Кровь на ощеренных зубах огромной, тощей, страшно грязной собаки. А вот ещё одна, тоже в крови. И ещё. Четыре собачьих трупа на окровавленном снегу. В памяти что-то болезненно шевельнулось. В тот вечер было ветрено, и снег стаей белых мух бросался в лицо, норовил застелить глаза, сбить с пути. Было темно, погасло несколько фонарей вдоль заснеженной улицы. Собачий лай доносился, кажется, издалека, быть может, из-за какого-то забора, ведь вокруг – приземистые частные дома, и совершенно не понятно, что за нелёгкая занесла Виктора в эти края. Лицо Десанна не выражало ничего. Меняя фотографии на экране планшета, он не давал никаких пояснений. Будто не сомневался: эти картинки говорят сами за себя. Они говорили, и говорили отчётливо: Виктор должен быть мёртв. Он, а не эти псы. – Ты убил их, – сказал Десанн, устав молчать. Случилось это на следующий день после просмотра фотографий. – Они набросились, и ты их убил. Всех четверых. Голыми руками. Слышал бы ты, что о тебе на той улице теперь рассказывают. От этих шелудивых псин никому там спасу не было, а жаловаться уже просто некому. Старушки за порог выйти боялись, матери детей гулять не пускали... Бред. Никогда Виктор не знал за собой такого. Более того – ни разу ещё жизнь не сводила его с собакой, которая, порычав на него для порядка, не замахала бы потом хвостом. Даже бродячие, оголодавшие и напуганные, не были исключением. Всё когда-то случается в первый раз, и никто не может вообразить, за каким поворотом ждёт его расплата за веру или неверие. Иные успевают разглядеть ту расплату перед самой смертью. Так могло бы случиться и с Виктором. Чудо, что не случилось. − Я рад, что ты остался жив, − сказал Десанн, сжимая руку Виктора. Здоровую, левую руку. − Кабы не ты, лежать бы мне сейчас тремя этажами ниже, в холодильнике. Не простил бы себе твоей смерти. Значит, вот почему герой? Но Виктор не помнил ничего подобного. Не помнил, что он делал там, среди частных домов, на кривой заснеженной улочке. Не помнил встречи с Десанном до того, как впервые разглядел его лицо на недосягаемой высоте, под самым потолком. На память о случившемся осталось только то, что скрывали повязки. Их меняли уже не раз, но взглянуть на то, что под ними, не хватало духу. Насмотрится ещё, до конца жизни – успеет много раз. – Ты о родных не спрашиваешь, – сказал Десанн в один невыносимо солнечный день вместо приветствия. – С тех пор, как очнулся. Я понимаю, прошло не так много времени... А сколько прошло времени? До сих пор мысль об этом Виктора не посещала. Он всё ещё готов был к тому, что проснётся и обнаружит, что опоздал на работу. Ему казалось, что от последнего разговора с Ксенией по телефону его отделяет одна ночь, и звонить снова ещё рано, ведь дочь в школе, что подумают её учителя и одноклассники? А Десанн продолжал. Не дожидаясь ответа, не вспоминая больше о времени, но разрушая веру в то, что ещё можно проснуться и отделаться опозданием на работу. – Они приходили. Или их приводили, не знаю, как правильнее. Ты тогда ещё не очнулся, их не пустили. Сначала пожилая пара. Потом молодая женщина. Всех приводила девочка, лет десяти. На тебя очень похожа. Сердце сжалось. Ксения, выходит, и мать, и бабку с дедом сюда притащить успела. Нетрудно догадаться, как ей это удалось. Ещё проще представить, во что ей обошлось это упрямство. Конечно же, ей не следовало... но Виктор не собирался врать себе: ему было приятно узнать, на что пошла любимая дочь, чтобы повидаться с ним. Десанн следил за ним с задумчивой улыбкой. – Сперва подумал, что племянница. Или даже младшая сестрёнка. А оказалось – дочь. Слышал бы ты, с какой гордостью она это сказала. А я смотрел и не мог не думать, во сколько же ты её сделал? Лет в пятнадцать, наверное. «В четырнадцать, – отворачиваясь и чувствуя, как жар бросается в лицо, подумал Виктор, – и по пьяной лавке. Почти ничего не помню». – Прости, – тронув его за плечо, проговорил Десанн, – не моё это дело. Молчание получилось неловким. Странно, ведь Виктора совсем не задели слова Десанна. Он не сказал ничего, что не произнесли уже другие. Он был куда добрее всех, кто знал, что Ксении Виктор не отчим. – Завидую я тебе, – со вздохом признался Десанн. – Завидую и восхищаюсь. Такая любовь задаром не даётся. Потом в его руке появилась помятая страница альбома, с ярким рисунком. – Вот это она принесла, когда пришла с пожилой парой. Просила передать тебе. Говорила, что тогда тебе станет лучше. Никто её не слушал. А я послушал и положил тебе под голову. Сперва и не присматривался, а потом... это ведь не она рисовала? Виктор покачал головой, принимая рисунок из рук Десанна. Конечно, не она. Рисует Ксения не очень. А вот руку покойного друга не узнать невозможно. Вот только откуда взялся этот рисунок, ведь книжку, которой он служил обложкой, Карина давно выбросила. «Вторая сказка попугая», – гласило выведенное поверху название. А ниже улыбалась белокурая и голубоглазая красавица-Розалинда, и огромный разноцветный попугай, в крике раскрыв клюв, восседал на её левой руке, будто ловчий сокол. «Вот только это никакая не мудрая Розалинда, – подумал Виктор, опуская руку с рисунком. – Руслан мне говорил, что называет её Даллой. Но никогда не рассказывал, кто она такая. Только улыбался и качал головой, и тогда я думал... что так выглядит та женщина, которую он до сих пор не встретил». На шее у Десанна тускло блеснуло странное украшение. Три разномастные монеты на кожаном ремешке. Истёртая серебряная, выщербленная медная и большая, тяжёлая золотая с изображением солнца. – Мои долги, – перехватив взгляд Виктора, смущённо улыбнулся Десанн. – Однажды я расплачусь по ним. Однажды.