Драконьи сны

Динео При дворе короля Хайдены ничего не умели лучше, чем притворяться. Слыша за спиной весёлый смех и музыку, Динео ещё раз убеждался в этом. Никто как будто ничего не заметил. Все отвернулись, когда нужно. Все сделали вид, будто ничего не происходит, и продолжали веселиться. Страх учит быстро. И в лучшие времена балы и приёмы раздражали Динео. Особенно те, где он обязан был присутствовать, да ещё, согласно статусу в ордене, рядиться в эти проклятые красные шелка. Целое состояние, потраченное на то, чтобы быть похожим на пустую кожу, прожорливого душителя, нападающего исподтишка. Теперь, когда шли бои за его родные края, столь бессмысленное расточительство вызывало у Динео тошноту и тихую ярость. Приходилось терпеть: шум привлекал внимание, которое он ещё не готов принять и вынести. Но ослепнуть и оглохнуть он тоже не мог, и потому, когда бледный как полотно придворный лекарь выскользнул прочь, в спешке громко хлопнув дверью, уже был зол как потревоженный лич. Там, за этими стенами, никому нет дела до войны. Война – это где-то далеко, и сражаются в ней мёртвые. Живым нет нужны в чём-то отказывать себе. Они внесут свою лепту. Но не сегодня, потому что смерть – она тоже далеко. Все верят: умирать им завтра, а сегодня можно есть, пить и веселиться, пока умирают другие. Приятно будет проводить их в день завтрашний. Однажды Динео непременно это сделает. А если не он, то кто-нибудь ещё, Хайдена недостатка в толковых проводниках не знает. Хриплое дыхание заставило Динео смягчиться и проглотить клокочущую в горле ярость. Придёт время, и война напомнит о себе всем, и этих праздных гуляк не минует, но у него есть обязанности, которые следует выполнять сейчас. Иначе и у рыцарей не хватит сил, упустят они извивающуюся тварь. Лови её тогда по всему дворцу, а потом уверяй этих расфуфыренных ярмарочных кур, что им почудилось. О том, скольких беглец успеет ощипать и скольких передушит, не хотелось даже думать. Такое не объяснишь и не оправдаешь ничем. Останется только с презрением отказаться слушать жалобы и требования справедливости, а сколько раз такое пройдёт без последствий? Засучив рукава вопиюще роскошной и столь же неудобной мантии и сдвинув наверх маску, Динео зубами вытянул пробку из заговорённого фиала. Кровь внутри надлежало использовать в самых крайних случаях. Сейчас ещё есть другой выход, но у Динео терпение лопнуло давно. Он зол и устал. С него хватит. Кровь из фиала неохотно размазалась по ладони. Динео, не обращая внимания на лязгнувшие зубы, накрыл лицо хрипящей нежити. Зашептал молитву, глядя в вытаращенный жёлтый глаз между своих пальцев. Когда приказывать, пугать или упрашивать уже бессмысленно, а сила только даст отсрочку, остаётся только звать помолиться вместе, восславить то, что в этом не нуждается, излить душу, как гной из раны и на двоих разделить надежду, которой мало даже для одного. В молитве с древних времён люди находят утешение и силы. Тот, кто считает, что в смерти всё иначе – глуп и самонадеян. Хотелось зажмуриться, отнять руку от искажённого яростью лица. Зажать уши и не слышать потока богохульств, которое изрыгала схваченная тварь. Хотелось посмеяться над тем, как удивились бы те, кто детей пугает некромантами, услышав молитву из уст мерзкого труповода. Но Динео смотрел, слушал и читал молитву. Притворщик уже не богохульствовал, а только выл, и оба рыцаря вторили некроманту, как могли, где находили дыхание и нужные слова. Кому нужны слова, хватит порыва души. Вокруг вместо дома богов – дом отчаяния и порока, да не привидится возвышенность здесь ни одной живой душе. Но возымела действие молитва. Замолк пленник, выровнялось его дыхание и закатился безумный глаз. Разжались зубы, которыми всё-таки впился притворщик в мякоть ладони некроманта, и кровь потекла ему на подбородок, марая жёсткий гофрированный воротник, свалившийся с плешивой головы парик и мраморный пол под всем этим. Расползающаяся лужа задела краем подол мантии Динео. Плевать: цвет подходящий, никто не заметит, даже если посмеет разглядывать. Боль напомнит о себе позже, а к вечеру рана загноится, что с ней ни делай. Осталось уповать только на красный камушек в потайном кармашке на широком парадном поясе, да на немалый опыт. Не окажись чего-нибудь из этого в наличии – и сразу после смерти, не самой быстрой и не самой лёгкой, зато неизбежной, смердеть будешь, будто пятидневная падаль. Таковы они, притворщики. От тех огромных слюнявых ящериц, что ползают по берегам далёких южных островов, отличаются только подвижностью. Тревожиться бессмысленно: что должно произойти, произойдёт. Переводить впустую пока ещё здоровую кровь – бессмысленно вдвойне: слишком дорога она там, где жизни не хватает. − Пей, − переводя дух, шепнул Динео. − Это поможет. По перепачканному лицу текли слёзы. Притворщик может сколь угодно долго удерживать личину человека, и никто не узнает о подмене, но сейчас он переигрывал. Тот, кем он притворялся, ещё в далёком детстве разучился плакать. Но, утирая кровь и слёзы с обретающего прежние благородные черты лица, Динео знал: это не притворство. Несчастный измучен до последнего предела и уже много дней существует в постоянном страхе. Бежать ему некуда, прятаться негде, а помочь ему не пожелает никто. Зачем? Мёртвые – они не знают ни горя, ни страха, ни боли. Им только голод знаком, да слепая ярость. Определённо, это так. Но чувства умирают тяжело. За них цепляются до последнего, отрицая собственную смерть. Чтобы чувства угасли, мёртвым нужно время. Как и живым. Но кто же даст время ожившему трупу, весь смысл которого – в служении хозяину? Этому притворщику бессильно помочь даже время. Слишком тяжело давалось ему посмертие. Слишком многого требовало. − Отпусти... − просил охрипший от давно затихших криков голос. − Умоляю, отпусти, дай уйти... У Динео предательски дрогнули руки. Видят боги, он отпустил бы. Но слишком хорошо понимал, что случится после, и кто за его своеволие отвечать станет. − Можно не держать, − оставив мольбы без ответа, сказал молодой некромант рыцарям. − Ступайте: нам нужно закончить. Они отпустили притворщика и отступили. Далеко не уйдут, им приказано глаз не спускать с обоих. Но хотя бы поближе к дверям убрались. Один сглотнул, задев взглядом окровавленную руку Динео. Странно, что делает такая молодая кровососущая нежить во дворце. Давно ли посвящён этот мальчишка, плотно ли за ним, когда уходил на волю, притворили двери дома Солнца? Стоило присмотреться. Позже, когда с важными делами будет покончено. Будет ли с ними покончено хоть когда-нибудь? В доме Червя каждый послушник твердил наизусть десятки подчиняющих заклятий. Одно остановит упрямого, но медлительного ходока. Другое – скрутит быстроногую кровянку. Третье будет в самый раз для удравшего разносчика или разбушевавшейся аниуки. Найдётся даже такое, которое впору самой госпоже боли. На всякого, кто смерть прошёл, управа есть, и каждого некроманта натаскивали выбирать нужную моментально, не уставая напоминать: однажды это спасёт жизнь. Быть может, даже вашу, любил добавлять лысый, тощий господин Зарит, после чего с минуту кашлял в испятнанный кровью платок. Бессильный справиться с болезнью, он всё-таки оставил главное. Учеников, способных сберегать жизни. Даже свои. Динео был одним из них, и справедливо полагал, что лучшим. Другому и не разобраться в том, что наслано уже на этого притворщика. Казалось бы, невелика птица. Мелкая, подлая и изворотливая нежить, вор и убийца, из кого ни собирай её. Такому много не нужно. Даже на словах договориться можно поначалу. Но заклятий на этой полудохлой от ужаса и усталости твари − на батальон его собратьев хватит. Задень не там, тронь не то – и рухнет вся конструкция, погребёт под собой и пленника, и всех вокруг заденет да посечёт. Озирая проделанную лично гроссмейстером работу, примеряясь к ней, Динео подавлял улыбку. Дело рук великого господина мёртвых вызывало благоговейный трепет. Сколько времени и усилий ушло на то, чтобы сплести эту сеть, сколько стараний приложил Мятежный дух, чтобы заставить притворщика поступать так, как нужно. Сказано всё, да так, что слова лишнего не вставишь. Заметным будет оно, как нос на лице, смысл исказит, изрёкшего с головой выдаст... Динео чувствовал, как, несмотря на все усилия, улыбка его становится шире. Взгляды рыцарей обжигали прикрытую красным шёлком спину, но оба слепы и глухи к тому, что происходит прямо у них под носом. Даже если обоих для допроса отдадут лучшим чтецам душ, они ничего не расскажут. Тем лучше для них: останутся непричастными, когда дойдёт до разбирательств и наказаний. Динео мечтал вмешаться в работу гроссмейстера и остаться незамеченным, пока не станет слишком поздно. Но не желал, чтобы кому-нибудь досталась хоть искра его славы. Или хоть капля от меры наказания. Нет, кругом будут только беспомощные наблюдатели, столь недалёкие, что не сгодятся даже в свидетели. Притворщик поднялся, не взглянув на протянутую руку, и лицо его было непроницаемо, как посмертная маска. Если бы не кровь на полу и нелепом гофрированном воротнике, легко было представить, будто ничего не случилось. Как это было бы удобно. – Будь проклят тот день, когда ваши предки ступили на землю Хайдены, – прошептал притворщик. Да, тот, чьё лицо он носил, не раз об этом думал. Сказать в лицо гроссмейстеру смог только однажды, повторить ему не позволили. – Однажды вы сожрёте нас всех, и вам будет мало. Тут не с чем было спорить и нечего ответить: тот, кого больше нет, прав, именно такая судьба ждёт несчастную Хайдену. Однажды здесь не останется никого, кроме мёртвых, и будут они пожирать друг друга и рваться на поиски свежей крови на запад и юг, полезут через горные хребты на востоке и переплывут холодное море на севере. Однажды Хайдена станет огромной гноящейся раной, источающей смертоносные миазмы и не поддающейся никакому лечению. За исцеление её молиться станут в каждом уголке земли, но с отвращением отвернутся боги, не желая слушать. Поклонившись притворщику, Динео сдвинул на лицо фарфоровую маску. Оплакивать судьбу Хайдены поздно, она обречена, и смерть её ждёт непростая, но скорая. Не с нежитью об этом спорить. За чьим бы лицом она ни пряталась. Вернулся лекарь, приведя с собой двух дюжих помощников. За ними безмолвными тенями проскользнуло несколько слуг, среди них − дрожащая от страха девушка с ведром и тряпкой. Динео до них не было дела, он развернулся и вышел прочь, миновав застывших у дверей в почётном карауле рыцарей. Один из них последовал за ним, второй остался. Приказы гроссмейстера нужно выполнять. Динео было велено принимать участие в придворной жизни. Быть на виду. Заботиться о притворщике и других тайных обитателях дворца. Никто не знал точно, сколько их всего, но если бы не эти обитатели, то хуже могла быть только служба в великом мортуарии, где сталкиваются все амбиции королевства. Сопровождаемый рыцарем, в котором ощутимо шевелилась жажда, Динео вышел в бальный зал, где ненадолго умолкла музыка, уступив смеху и беспечному щебету, а воздух был тяжёл от аромата духов. По случаю весны из моды вышли яркие цвета, уступив тем, что чаще встречаются в спальнях, чем на балах. Среди всех этих розовых, бледно-зелёных, голубых и едва-едва жёлтых нарядов красная мантия Динео выглядела неуместно. Почти как кровь на вывешенной после первой брачной ночи простыне. Но нарядиться в белое уже не позволяли ни возраст, ни статус. Традиции. Из той же области, что и вывешивание простыней. На Динео никто не таращился. Некому было заметить кровавое пятно на красном шёлке, а вот уступали дорогу, кланялись и приседали в реверансах почти все. При этом смотрели многие не на него, а на рыцаря, у которого скоро появится в глазах стеклянный блеск. Отвечая на любезности, вымученные или искренние, Динео очень сожалел, что за спиной – не Нарн, а этот юный кровопийца, которому и крови не дашь теперь, не вызвав отравления. Какие же они по молодости нежные бывают, возни – побольше, чем с иными орхидеями. Уж лучше, право, о живых заботиться как следует. – Как, держишься ещё? – не оборачиваясь, спросил Динео. Ему не ответили. Ещё один признак молодости: первые полгода речь некоторым кровопийцам не даётся, и лишь на второй год восстанавливается полностью. Если не голодают и не остаются одни. Этот к тому же позволил себе растеряться: приотстал, с шага сбился. Хорошо, что спотыкаться не начал, вот была бы потеха. Держаться он почти перестал, но гордость не позволяла это признать. Эх, молодёжь... каким же старым рядом с этим рыцарем чувствовал себя Динео. О собственной молодости, глупости и наивности вспомнить его заставлял только Нарн. Но он далеко. Его вместе с князем Лиором отослали в Нерат, давая понять: сопровождать Динео на поборы и по иным делам очень долго не придётся. У него отнимают союзников. Одних запугивают, других отсылают подальше. Кое-кого и убить пытались. Родился Динео, может, и в дремучей глуши, но тут большого ума, чтобы понять, не требовалось. Почуял что-то гроссмейстер. Но озаботиться всерьёз ещё не подумал. Решил – и так сойдёт, невелика опасность в полудохлом, полуграмотном послушнике дома Червя, будь он хоть трижды самородком. Оставить его одного, сослать туда, где он уместен, как старая падаль на кухне – и дело сделано, враг обезврежен, если годился во враги вообще. – Тебе нужно поесть, – остановившись и усмехнувшись под маской, когда рыцарь от неожиданности задел его плечом и наступил на подол мантии, сказал Динео. – Разберись уже с этим, твоё присутствие начинает меня раздражать. Нарн отшутился бы в ответ на этакий каприз. Эжени – сообщила бы, с какой именно дворцовой башни ей плевать на чьи-то чувства, тем более его. Любой другой мог огрызнуться или промолчать, продолжая исполнять свой долг. Но этот слишком молод и неопытен, и потому послушался. Наверняка подумал, что красный наряд затеряться в расцвеченной весенними красками толпе не даст, а убежать подопечный не успеет. Куда ему, если даже от ходьбы иногда задыхается. И вот уже за спиной пусто, а с убранного гирляндами из перевитых лентами еловых ветвей балкона звучит музыка, и встрепенулись гости, кто-то засмеялся и захлопал. Вздохнув с облегчением, Динео поспешил убраться с середины зала, чтобы не мешать танцорам... Далеко уйти ему не дали. Она носила кремовое платье с белым кружевом, и весело искрилась на её корсаже пряжка в виде букета полевых цветов. Ещё не поднимая глаз, Динео знал: она опять пьяна, но запаха вина в её дыхании снова нет. Он ненавидел её за это, но она не знала, а отказать ей у Динео никогда не находилось сил. Воистину, вот наказание, которое он заслужил. На её лице застыла улыбка. Многие всё за такую отдать готовы, а у Динео сердце замирало от ужаса. За её улыбку дрались на дуэлях, а он смотрел и видел шрам, обезобразивший прекрасное лицо. Больше правды в балаганной маске, чем в улыбке этой несчастной женщины, но даже если она закричит, никто в этом зале не обернётся. Даже не вздрогнет. Когда она вошла сюда впервые, все восхищались ею и завидовали. Теперь, когда её настигло горе, все это чувствуют, и в душе ликуют. Он был готов убить их, чтобы не видеть больше этой улыбки. Пусть упадут все замертво, как нежные цветы под взмахами косы. Пусть рассыплются в пыль стены королевского дворца. Пусть не останется вокруг ни капли жизни, лишь бы она дала волю слезам, излила горе своё и страхи, очистила гноящуюся рану в душе и спаслась из объятий вероломного божества иллюзий. На них скрестилось множество взглядов, и плакать она не будет. Динео мог только взять её за руку и позволить вести себя: с танцами у него сложилось немногим лучше, чем с грамотой. Её атласная перчатка быстро напиталась кровью из его раны, но она этого не заметила. В последние дни она ничего не замечает. Даже собственного сына. – Ваше величество... Она рассмеялась. Так звенит разбившийся хрусталь, и сердце обливается кровью от впившихся в него осколков. – Я же просила, много раз. На её игривый тон Динео внимания не обращал давно. Но если она настаивает на том, о чём просила много раз... – Ирэн, что ты творишь? – спросил он напрямую. Она, и не подумав смутиться, пожала плечами. – Разве не то же, что творю всегда? – Ты убиваешь себя, – сжав её руку крепче, позволил себе возмутиться Динео. Она в ответ лишь улыбнулась шире. – Разве не приведёт смерть меня к тебе в руки? Хотелось схватить её и встряхнуть посильнее. Хотелось ударить. Хотелось много чего, но Динео понимал: Ирэн не здесь. Её давно уже нет нигде, и искать бессмысленно. Она убила себя много дней назад, когда слёг её муж. Пусть вскоре болезнь отступила, и король вновь появляется на людях, собирает совет и подписывает указы, вот только королеву это Хайдене не вернёт. Те, у чьего изголовья появлялась госпожа Селиш, очень редко возвращаются к жизни, если принимают её дары. – Ты даже не пытаешься, – снова рассмеявшись, отчитала его Ирэн. – На каком кладбище мне искать тебя? А дорого бы дал Динео, чтобы оказаться на кладбище. Подальше от дворца, если возможно. Лучше всего – на том, что помнил разорённым и перекопанным, ощетинившимся щепой от разбитых гробов и благоухающим сырой землёй и тленом. Рвёт последние листья с чахлых деревьев осенний ветер на осквернённом погосте. Скрипят и стонут они, раскачиваясь, как безумцы, и в воздетых к безучастным небесам ветвях запутались заблудшие души. Плачут они, обвиняют всех, кто их слышит. Всех обвиняют в том, что не могут уйти и должны ждать страшного суда там, где им уже нет места. Кажется, поддавшись воспоминаниям, он оступился. Или даже наступил Ирэн на подол, а то и на ногу. Её руки сжались, будто она пыталась не дать Динео упасть. Не вышло бы: несмотря на малый рост и худобу, он всё равно тяжелее и увлёк бы её за собой. Но, к счастью, отпустила память, вернула на этот свет и оставила посреди разукрашенной тёмной зеленью и первыми весенними цветами залы. Казалось, миновала вечность, а на самом деле сердце не успело десятка ударов сделать. – Где ты? Она снова улыбалась и смотрела с любопытством, как юная девушка. Её сыну в этом году исполнится двенадцать лет, но вряд ли Ирэн об этом вспомнит без подсказок. «Где ты?» - хотелось отозваться эхом. Но Динео молчал. Она обиженно нахмурилась. – Это невежливо. Сколько отказов я от тебя слышала, а теперь ты и говорить со мной не хочешь? Отказы. За них Динео много раз был наказан. Не самой Ирэн, а гроссмейстером, который тоже полагал, что это невежливо. Но сам Динео понимал: позволь он королеве то, о чём она просила – и запах зелья госпожи Селиш, исходящий от неё, будет будить в нём злость и жажду мести. Говорят, запах этот не учует тот, кто не знает вкуса. Динео знал. Немало выпил в своё время, когда госпожа Селиш колдовала над ним, умирающим от болезней и голода изуродованным подростком. Горькое молоко из красных цветов забирало боль и уносило прочь печали, даря блаженное спокойствие и приятные сны. Но вынимало душу из безвольного от блаженства тела, и забывало возвратить на место. Вернуть утраченное стоило огромных сил и страшных мучений. Отказы. Королева будет слышать «нет», пока не останется в прошлом зелье. Будет непросто, но Динео готов был ждать. Готов был помочь, удержать от отчаяния, принять на себя её боль. На всё готов был ради этой женщины. Но только не на то, о чём она его просила. Мольбы, приказы, посулы, угрозы – всё это Ирэн не помогало, и не поможет впредь. Пока цветут в её душе те красные цветы, так будет. Увянут ли они когда-нибудь, удастся ли вырвать их ядовитые корни? – Мне нужно многое тебе поведать... – склоняясь ближе к ней, насколько позволяли танец и приличия, сказал Динео. Потом он говорил, а она слушала, и кровь насквозь пропитала атласную перчатку на руке королевы. Динео чувствовал, как зарождается в нём жар. Достигла цели отрава притворщика, и значит, нужно поспешить. И некромант спешил, не замечая, что вокруг уже нет больше пар, и музыка звучит только для них, не замечая зачарованных взглядов и восторженного шёпота. Слухи до гроссмейстера дойдут уже к вечеру. Он будет доволен. Это хорошо. На мгновение Динео показалось, что он видит себя со стороны. Пустая кожа, обнимающая королеву. Осталось только накрыть ей голову и держать, пока перестанет биться, а потом – утащить за собой в укромное место, где темно и сухо, и пожирать, не опасаясь врагов или соперников. Соперников вокруг много. Они тоже пусты и бледны от голода. Они завидуют удаче охотника и готовы сцепиться с ним за добычу. Наброситься скопом, потому что по одному страшно. – Так что же ты хотел поведать? – удивлённо спросила Ирэн, когда они остановились посреди зала. Она, конечно же, не поняла ни слова, а удержаться в её памяти не смог даже звук. Так и должно быть. Она вспомнит всё, когда настанет время, и повторит всё без запинки. Там, где это будет нужно. Маска надёжно скрывала от взгляда королевы лицо Динео, но он всё равно отвёл взгляд. Время не ждёт, на сантименты его не остаётся вовсе. Нужно спешить, нужно... – Хотел сказать вам, что люблю вас, ваше величество, – не таясь, не понижая голоса и забывая о том, что просила Ирэн много раз называть её по имени, сказал некромант. Отступил на шаг и поклонился ей, застывшей в изумлении. Потом, не слушая поднявшегося вокруг ропота, развернулся и направился прочь, и те, кто оказался на пути у него, испуганно шарахнулись в стороны. Дело сделано. Окликнуть его или пойти следом Ирэн не позволит гордость, остаток которой она ещё не отдала богу иллюзий. Динео мог сказать себе, что спас её, но это была ложь. Нет времени на то, чтобы врать себе. Нужно спешить. Куда же запропал его охранник? Стало смешно. Приставленного гроссмейстером цепного пса приходится искать самому. Неважный пёс вышел из этого кровопийцы, не злой и не очень-то бдительный. Значит, решил Мятежный дух, что вовсе опасаться ему нечего? Чудесно, славно... просто замечательно. Мальчишка появился за плечом как тень, и всё ещё был голоден. Выходит, третью луну свою ещё не видел. Куда уж лучше. – Не хватило? – с сочувствием обратился к нему Динео. – Пойдём отсюда, помогу немного. Рыцарь вздохнул и покачал головой. Слуха Динео коснулся тихий булькающий звук. Плохо, кажется, кто-то «горькой» крови хлебнул, и теперь она сочится в лёгкие вместо того, чтобы питать. Что ж, дворец – не место для кормления кровопийц. Конечно, тут не станут носить обвешанные связками трав и оберегами широкополые шляпы, как какая-нибудь дремучая деревенщина... зато тут многие имеют защиту понадёжнее. Даже слуги втихомолку глотают омерзительный настой, делающий кровь не годной в пищу. Чем ближе человек от трона, тем меньше он готов делиться, тем более собой, и особенно с мертвецом. На это и был расчёт. – Сам себя слышишь? – развернувшись к рыцарю, спросил Динео. – Здесь самое место, чтобы ты срывался. Мне скоро самому помощь потребуется, а твой товарищ добежать сюда успеет? От неожиданности мальчишка попятился и отвёл взгляд. Да, слишком молод, не успел набраться степенности и научиться крепко держать в руках даже себя. А ведь порученного некроманта держать надо не просто крепко, и лучше всего за горло. Бедняге это пока не по силам. Он может быть хорош с мечом, а чутьё иметь, как у дикой кошки, но служба к этому не сводится. Однажды все его достоинства обернутся приговором для окружающих, если не успеет рыцарь-кровопийца научиться. Неужели гроссмейстер жаждал скандала во дворце, с участием этого мальчишки? Что ж, желания гроссмейстера – закон. Если Гархем Мятежный дух желает, чтобы рыцарь, едва покинувший дом Солнца, устроил беспорядки с жертвами, он их конечно же устроит. Парадный пояс был широк, мешал двигаться, а бывало, что и дышать. Но были у него достоинства, ради которых Динео с радостью мирился с недостатками. Не только красные камешки удобно было прятать в этом поясе. Так же легко можно было спрятать под шов тонкую, наполненную прозрачной жидкостью трубочку. Никто не заметит, даже если обыскивать станут – примут за часть украшения. Глаза рыцаря удивлённо раскрылись, когда длинная, в половину ладони, тонкая игла впилась ему в шею. Попытался оттолкнуть вдруг оказавшегося слишком близко некроманта. Не ожидал от него такой прыти. Динео, улыбнувшись снисходительно, шепнул ему подчиняющее заклятие, и сопротивление прекратилось. Взгляд несчастного сделался отсутствующим, руки опустились по швам, спина неестественно выпрямилась. Окажись на месте мальчишки его старший товарищ – и Динео лежал бы уже на полу с заломленной рукой. Если уж речь идёт о нежити, то от воли некроманта её способна защитить только собственная сила. Остановить, удержать – это не так сложно, как заставить слушаться. Чем сильнее тварь, тем больших усилий будет стоить её покорность. Повезло, что притворщик показался ветерану опаснее болезного некроманта: для победы над ним могла понадобиться помощь, которую оказать некому. – Доверили труповода стеречь – дави его без разговоров и не давай голову поднять, – прошептал он на ухо рыцарю. – Теперь ты – труп, а я веду. Усвоил? Рыцарь медленно кивнул и, подчиняясь жесту, опустился перед Динео на колено. Остаток крови из фиала он проглотил мгновенно, и взгляд его прояснился. – Легче? – участливо поинтересовался Динео и протянул рыцарю руку. Мальчишка при жизни был красив. Многие девушки, должно быть, опечалились, когда его забрали в дом Солнца. А может, он родился и вырос в пределах ордена, и все знали, что за участь ожидает его. Может, его родители даже гордились этим. Может, и его научили. Динео не знал, как зовут этого рыцаря, и не хотел знать. Легче от этого не станет. – Отвечай, когда тебя спрашивают! – повысив голос, приказал некромант. Он вздрогнул и тяжело сглотнул. Динео мысленно считал до двадцати. Больше обычно не требовалось. Если потребуется, стоит начинать беспокоиться: доза превышена, скоро начнутся судороги. Для кровопийцы очень неприятно, но он переживёт, а вот соображать после этого станет куда как хуже. Низводить высокую нежить до уровня какого-нибудь ходока или трупоеда – непозволительное расточительство... На этот раз обошлось, и, схватившись за протянутую руку, рыцарь ответил. Голос у него был хриплый от долгого молчания, но слово прозвучало отчётливо. – Легче. В глазах его Динео видел зарождение собачьей преданности. Высокая нежить, прекрасно обученная и натренированная, но слишком молодая и неопытная, сломалась легче, чем иной вурдалак на неухоженном кладбище. Страшно было видеть это. Но дело сделано. – Идём, – помогая рыцарю подняться, сказал некромант, – нам нужно о многом поговорить... Богатый выдался на разговоры день. Но Динео, хоть и был не из первых болтунов, этому радовался. Всё наконец-то поворачивало в нужную сторону. Не дотянется война сюда из Нерата. Нечего ей во владениях смерти делать. А бледной госпоже не нужно воевать, чтобы склонялись перед ней все смертные на свете. Ей не нужны солдаты. Хватит вестника, ибо воля её ни обсуждения, ни обжалования не допустит, и нужно лишь её нести. Вновь зазвучала в бальном зале музыка, и, неотрывно глядя в глаза рыцаря, Динео не сдержал улыбки. Никто не увидит и никому не расскажет. Его безымянный раб весь обратился в слух.