Драконьи сны

Ада Весенний тёплый ветер пах кровью и горьким пеплом. Золой обернулась молодая трава и первые цветы, и тонкие деревца, словно белые кости, тянулись к безучастному небу, готовые от первого прикосновения рассыпаться в тончайшую пыль. Вокруг покинутой князем Лиором стоянки не осталось ничего живого, и приближаться к пепелищу никто не решался. Ушли бы все отсюда на северный берег озера, если бы не крепость Катей, где после отхода князя было подозрительно тихо. Двигаться дальше, не зная, что там прячется, было опасно. И так подошли уже близко, силуэт самой высокой башни крепости в любую погоду на фоне неба виден ясно. Будто пальцем грозит, напоминает: торопитесь. Разведчиков все ждали с нетерпением, стараясь даже не смотреть на то, что сотворили пироманты. В графство Нерат углубилось войско на семь дневных переходов. Слишком быстро и слишком легко, чтобы не ждать беды. Беду и ждали. За спиной у войска спешно возводились укрепления на случай, если придётся отступить и обороняться, а в отвоёванных или покинутых врагом без боя крепостях занимали места новые гарнизоны. Сопротивление встречалось редко. Больших столкновений не случилось до сих пор. Больших потерь – тоже. Прогулка, а не война получается. Князь Лиор, конечно же, что-то задумал. Не довелось бы о его задумке узнать слишком поздно. Мирным людям солдатские тревоги неведомы. И без того забот по весне хватает, чтобы о каверзах мертвяцких думать. Бродили по овеянным дыханием дракона полям девы-плакальщицы со змеями на плечах, и с робкой надеждой глядели им вслед привыкшие только к напастям селяне. К покинутым очагам и огородам возвращались те, кто от войны к дальней родне или в леса бежал. Все молились о том, чтобы не было поздно сеять, когда высохнут слёзы дев, возвещая об излечении земли. Призрак голода злобно ухмылялся в графстве каждому: в лесах росли только белена, вороний глаз да всевозможные поганки, а зверьё и птицы исчезли. Всей живности кругом – разжиревшие, ленивые, но всё такие же крикливые вороны. Этим всё было ни по чём. Мерзкие птицы скакали в четырёх шагах от Ады, лукаво на неё поглядывая. Их голоса напоминали скрежет и звучали вкрадчиво. По свежему мясу стосковались, подбирая с земли камень, подумала дрессировщица. Предлагают сдаться по-хорошему. Бить их некому, они теперь самые большие и грозные, и думают, будто бояться стало нечего. Клюют раненых, стоит только зазеваться, еду норовят из рук выхватить, на лошадей кидаются без всякой на то причины. Отвратительные твари. Попасть не удалось, и стая с возмущённым граем поднялась в воздух, отступила к корявой старой иве, которой быть бы уже в золотом пуху, а то и в молодой листве. Вороны вернутся. Они терпеливы не хуже вражеских командиров, и своего ни за что не упустят. Князь Лиор с генеральным сражением не спешил. Теперь, заманив подальше, он задумал измотать и запугать противника. И у него получалось. Когда равнины сменились поросшими лесом холмами и седыми от мёртвых трав пустошами, засады поджидали войско императора буквально всюду. Могучих, но неповоротливых ходоков и глупых трупоедов сменили другие твари. Одних величали кровянками, и прятались они обычно по ручьям и озерцам, которых было вокруг видимо-невидимо. Они и сами были жидкостью, кроваво-красной мерзостью, что становилась то прочнее стали, то мигом растекалась и уходила в землю. Другие напоминали мёртвых оленей на нелепых длинных ногах и с зубастыми пастями, что открывались в самых неожиданных местах. Этих звали легкомысленным словечком «ариэты». Почти что имя героини какой-нибудь слащавой женской книжки. Вот только тем, кто на пути такой скотине попался, бывало ой как несладко. Были и другие напасти. Стоило оказаться под деревьями − и с их ветвей в любой момент могли посыпаться комья слизи, разъедающие металл и кожу и оставляющие на теле страшные ожоги. Из замаскированных ям на солдат и лошадей бросались нелепые, похожие на головастиков зубастые сгустки плоти. Иногда появлялись обезумевшие, бормочущие что-то старики, кричащие от ужаса женщины и даже дети. Сперва их не боялись и даже пытались помочь, а на их странно вздутые, свисающие книзу животы никто не обращал внимания. Но когда взорвался, плюнув во все стороны осколками костей и целой кучей гвоздей, наконечников стрел и, как ни странно, имперских монет, третий такой бедолага, страдальцев стали убивать издалека. Успевали не всегда: как оказалось, твари это прыткие, и даже с десятком арбалетных болтов, засевших в груди и брюхе, могут пробежать ещё шагов двадцать, прежде чем лопнут. Обо всём этом Ада слышала, а видела больше последствия. Всё чаще под заунывные молитвы поднимался к небу дым и расползался по округе запах горелого мяса. Всё больше становилось отсылаемых в тыл обожжённых и покалеченных. Ни разу смерть не подошла к Аде близко, не показала зубы, не дохнула холодом в лицо. Но даже так её не оставляло чувство, что все они бредут по садам доброй матери, страшной земле из самых тёмных грёз. Вода в озере была холодна и тоже пахла кровью. Сидя на камне, зябко кутаясь в плащ и наблюдая за купающимся зверем, Ада вспоминала, как впервые оказалась здесь. Случилось это пять дней назад, и тогда в озёрной воде, на драконью длину от берега, всюду плавали тела умерщвлённых животных. Совсем ещё свежие и уже зловонные и раздувшиеся. Собаки, лошади, олени, рыси и медведи, козы и целая прорва птиц. Казалось, всё пропавшее зверьё графства пришло сюда и утопилось. Каждое дерево поблизости было черно от воронья, а грай их слышен был задолго до того, как показалось озеро. Людей в воде тогда никто не разглядел, хотя разведчики уверяли, что видели несколько плавающих среди мёртвого зверья тел. Один даже утверждал, что видел на одном утопленнике татуировку жертвенного раба. Теперь ни подтвердить, ни опровергнуть их слова не выйдет: зверь к озеру никого не подпустил, пока не выловил из воды и не пожрал всё, до последнего ошмётка гнилого мяса. Он так объелся, что два дня не мог подняться в воздух. Никогда ещё Ада не видела его таким довольным. В еде зверь себе и впредь не отказывал. Подбирал всё, что на солдатские мечи да копья попадало, а если не хватало, то искал и находил сам, плюя на приказы Ады. Не то чтобы его за это своеволие кто-то осуждал. Подтянуть бы на звере узду: что-то больно часто он стал не замечать её. Государь на слабину не жаловался, но и правил зверем не так, как стала бы это делать Ада. Нужно подтянуть узду. Да только для начала зверя усыпить придётся, а он, обманувшись однажды, во второй раз попадаться отказывался. Не похоже, чтобы побег замыслил. Чего же добивается тогда? Свободы большей хочет, или чтобы с ним считались? Кто его, зверя, знает, а рассказать, пожаловаться или разъяснить он не может. Воистину, кругом одни тайны да заговоры. Даже там, где им не место. Весенний ветер доносил к ней запах огромного пепелища и тревожил недобрую память. Аду заверяли, что всю жизнь вокруг уничтожил мерзавец-некромант, задолго до подхода имперских войск. Что достаточно было князю только рассыпать где-то на старом кострище урну с заговорённым прахом – и всякому, кто окажется поблизости, несдобровать той же ночью. Всё это Ада слышала, всё понимала и признавала: иначе нельзя. Но перед глазами всё ещё плясали отблески холодного белого пламени в руках обезумевших от жажды мести пиромантов. Это было неправильно. Это было ужасно настолько, что даже зверь не смог смотреть. На место расположения вражеского воинства, казавшееся пустым и давно покинутым, пироманты вошли стремительным шагом, вооружённые тяжёлыми, красной меди, посохами. Земля дымилась под ногами каждого из них и, казалось, сжималась от боли и страха, едва касалась его пята одного из этих ужасных посохов. Взбешены были свергнутые цари и боги приграничных марок. Не было у них доверия к дыханию зверя, очистившему не одно захоронение по пути сюда. Никому не уступили бы они права наказать хотя бы тень ненавистного князя. Зверь им не соперник и не ровня, его место – в небе, чтобы под крылом его всякая дохлая тварь падала ниц и замирала, не противясь неизбежной гибели. Кому какое дело, как и почему это происходит. Зверь может это, так пусть и делает, а выжигать из земли скверну – не его дело, хоть бы и ходил он под седлом самого императора. Казалось, что дракон у пиромантов вызывает только чистую, ничем не замутнённую, ничем на первый взгляд не обоснованную ненависть. Все это видели и удивлялись. Но горевать из-за такого разлада не спешили. Кажется, на то, как скоро и с какими последствиями пироманты попытаются зверя прикончить, уже давно принимаются ставки. Нехватка развлечений сказывалась. А между тем добились своего хозяева огня. По неведомым причинам услышал их требования император. Согласился с ними, будто забыл, что не всякая тварь зверю его кланяться спешит. Не вспомнил и о том, что дыхание зверя землю не губит, и в доказательство тому осталось за спиной немало разорённых некрополей, где свежая трава к босым ногам дев-плакальщиц ластится, сияя нежными звёздами весенних цветов. Огонь в тот день поднялся призрачным дозором, окружил стоянку хайденского воинства, словно чумной караул. И закричала земля. Закричала низко и страшно, и негде было укрыться от её криков. До сих пор Ада чувствовала, как отзываются они в её теле. Там, глубоко внутри, где зарождается жизнь. За поступки свои, за гнев и гордыню, хозяева огня уже платят: едва началось наступление, а князь Лиор покинул почему-то крепость Катей, вместе с кровянками и ариэтами на имперское войско обрушилось проклятие чародея. С тех пор спать без лекарства перестали все. Из четверых пиромантов, отказавшихся уехать сразу по выполнении задания, двое уже мертвы. Ещё одного готовы удавить все, причём из сострадания не столько к нему, сколько к себе. Никто не признавался вслух, но ужас плескался в глазах каждого, кто слышал крики в муках продирающегося к смерти мага. Тем хуже от того, что никто не знал, в ком и когда ответит болезни затаённая, никем не распознанная искра. Уже на третий десяток пошло таких несчастных, и то, что проклятие чародея их не убивало, милостью не назовёшь. Чтобы сгореть, тем более страдать, как тот пиромант, нужна была немалая сила. Для того, чтобы лишиться рук, или ослепнуть, начать задыхаться по ночам или тронуться умом, достаточно малейшей капли дара. Ответить на такой удар было нечем, и это понимали все. Болезнь – не долговязый ариэт и не комья слизи с дерева. Болезнь не зарубишь, не сожжёшь, и щитом от неё не прикроешься. Её не предскажешь, не узнаешь, что беззащитен, пока не станет поздно. На этом подошло к концу людское терпение. Страх начал свой разрушительный труд, и каждый уже задаёт себе вопрос: чем ещё он готов пожертвовать ради империи? Чем дальше, тем увереннее будет ответ: хватит. Если не сможет император уберечь от проклятия чародея своих людей, он вскоре потеряет армию. Тогда ему конец. Это понятно всем, и здесь, и за спиной у Лето Харона, от столицы до самых дальних провинций. Там слишком многие отказываются понять, зачем должны платить за войну, а люди на отвоёванных землях кажутся им ленивыми дармоедами. Многие видят в войне попытку взобравшегося на трон тщеславного мальчишки доказать, что он достоин своих блистательных предков. Сюда бы этих жирных голубей. Посмотрели бы, попробовали на вкус ту войну – глядишь, и дойдёт до них, что славы здесь не добыть, а лучшая награда победителю – право умереть спокойно. То, что кому-то приходит в голову звать императора тщеславным, и вовсе вызывало смех. Далла держалась до последнего, и продержалась дольше всех своих сменщиц. Говорят, всё потому, что глупа и слаба, и продолжают говорить даже после того, как одному из болтунов перепало по зубам – Ада жалела только, что не от неё. Уехала волшебница неделю назад, как только в первый раз «потекла». Какое легкомысленное слово. Раньше Ада говорила так о себе, не меньше раза в месяц. Теперь, увидев, как стремительно темнеет на волшебнице одежда, как опадают, будто прибитые ливнем, её светлые кудри, а черты лица расплываются, словно смотришь из-под воды на неё, дрессировщица испугалась. Впредь она будет осторожна в выборе слов. Скажи кто Аде ещё осенью, что будет она бояться за Даллу, ждать её письма и пересматривать из-за неё свои привычки – и быть бы шутнику безжалостно осмеянным, а может и битым. Но между осенью и весной была драконья яма, и тем, кто не стоял над ней, этого не понять. Замок Крас изменил всех, кому удалось вырваться из его смертельных объятий. Запорошил седым пеплом голову лорда Амоэна, всю жизнь боровшегося с тенями Хайдены. Согнул спину архимага Нира Элора, на горьком опыте знакомого с проклятием чародея и поборовшего его не раз и не два. Даже зверя не пощадил. Что говорить о слабой женщине. Зверь в озере расправил крылья, и водопадом хлынула с них ржавая вода. Величественное зрелище. Ада зябко поёжилась, хотя до неё долетело совсем немного колючих брызг. Ничего, скоро она согреется: чешуя у зверя, даже намокая, оставалась тусклой. Это значило, что пора ему шкуру смазать, чтобы не слоились чешуи и не трескалась под ними кожа. Он может справиться сам, вывалявшись в иле и песке. Но кто же допустит такое свинство. Зверь всё-таки императору служит. Свою слабость Ада теперь понимала куда отчётливее, чем ей хотелось. А ещё её посетило неприятное озарение: вместе с братом она потеряла что-то очень важное. Что-то такое, что не теряется даже при такой тяжёлой утрате. Она не понимала, что ушло вслед за Амосом, но чувствовала: отныне она страшно и бесповоротно искалечена. Она не скажет об этом никому: вокруг и без её воображаемых потерь хватает боли и страхов. Ей нужно научиться с этим жить, но пока получалось не очень. Всё, что спасало – работа, которой становилось только больше. – Да что же ты творишь, гад летучий! – возмутилась Ада, когда её окатило с ног до головы. Всерьёз сердиться было бесполезно: только зря душевные силы растратишь. Подтверждая это, зверь даже не взглянул на дрессировщицу. Бросил суровый взгляд на озеро, из которого только что выбрался, фыркнул и прошествовал степенно к своему лежбищу. Вот так, и началось это не вчера. Похоже, что терпение у дракона кончилось, необъяснимое помрачение схлынуло, а глаза на правду всё-таки открылись, вот тут-то и выяснилось: Ада – жалкий человечек, повинный во многих его злоключениях. Кто, как не она, набросил на него узду и загнал под седло? Деваться Аде было некуда: следить за зверем оставалось её единственной, почти священной обязанностью. Ещё недавно он спокойно относился к четверым парням, что выделили в помощь дрессировщице. Теперь не подпускал их ближе, чем мог доплюнуть. В решимости его сомнений не было – один из тех парней едва не потерял ступню. Чудо спасло его, позволив отскочить от брызнувшей на землю едкой зелени. С тех пор уход за зверем оставался Аде безраздельно, и даже ей зверь больше не благоволил, как в замке. Терпел и не скрывал, что терпит с трудом. Другая бы гадала, в чём причина. Но Ада в деле своём всё-таки была не худшей. Она прекрасно помнила, в какой момент к ней охладели, и понимала: дело в ревности. Нелепо и смешно, но эта туша ревновала её, и, если уж на чистоту, у туши были на то причины. Случилось всё вскоре после отъезда Даллы. Если об этом кто-нибудь узнает, то дрессировщице несдобровать. О личной жизни Ады за её спиной шептали всякое, и половина была пошлой выдумкой, а остальное – несбыточными мечтами шепчущих. Но то, что было правдой... об этом пока не шептался никто, а если начнут – быть беде. Хорошо, что уехала Далла. Вот бы посмеялась она от души, узнав, что презиравшая её за любвеобилие дрессировщица натворила сама. Такое учинить волшебнице, при всей её якобы ненасытности, в кудрявую голову даже не заглядывало. Но, наполняя ведро бурлящим маслом из огромного котла и направляясь в сторону звериного лежбища, Ада опять говорила себе: не жалеет. Она себе отказывала во многом, тогда как Амос – не отказывал ни в чём. И вот, когда его не стало, Ада поняла: смерть близко. Много ближе чем кажется. Кто знает, не постигнет ли судьба брата и её саму? Так пусть же будет у неё, что вспомнить перед смертью. Такое, чтобы обернуться и самодовольно хмыкнуть – я смогла! Завидуйте! Что завидовать станет не кто-нибудь, а зверь, Ада не подумала, хотя и следовало бы. О драконах издавна известно: что считают своим, тем ни с кем делиться не станут, будь то сокровища, владения, еда или пленники. Но Ада и мысли не допускала, что принадлежит зверю. Его расположение она слишком быстро приняла как должное, чтобы счесть себя пленной принцессой в его логове и вести себя соответственно. Зверь восхищал дрессировщицу. Она по-прежнему была готова на многое, чтобы владеть им. Но... – Хотела бы я знать, – насаживая на длинную ручку огромную жёсткую щётку, проворчала Ада, – как ты надеешься проделать то, за что на меня теперь обижен? Она напрасно его дразнит, ведь зверь понимает каждое слово. Однажды он сорвётся и убьёт её. Возможно, так же быстро, как и брата. Но пока он терпел. Бросил на неё недовольный взгляд и снова отвернулся. Работать не мешал, но и помочь не собирался. Спасибо и на том. Но как же раздражало Аду его безразличие! Хотелось рычать, рвать и метать от злости и досады, ведь потерян повод гордиться собой. Превосходный повод, ведь зверь мог сколь угодно принадлежать императору, но владела им и его помыслами она, Ада! Теперь всё изменилось, и можно лишь надеяться, что будет шанс исправить то, что не хотелось считать ошибкой. Работы было много, и была она не из лёгких. Помощников бы сюда... но этого зверь точно не потерпит. Ничего, не привыкать. Работа согревает, разгоняет кровь и глупые мысли. Жаль, что не все. Некоторые уходить не желали, и продолжали кружиться в голове, пока Ада щёткой размазывала масло по тусклой чёрной чешуе. Раньше зверь охотно поворачивался, поднимал лапы, изгибал хвост или расправлял крылья, если Ада просила. Выглядел при этом довольным, как дождавшаяся ласки огромная собака. Теперь он в сторону дрессировщицы едва смотрел, и подчинялся только узде, да и то без особого рвения. И так до конца процедуры. Надо как-то подтянуть узду, надо. Ни к чему хорошему не приведёт эта слабина. – Умей ты ещё человеком обернуться – был бы смысл обижаться! – не выдержав, выкрикнула Ада и швырнула на землю щётку. – Но ты не умеешь теперь, как те из вас, что в грязи родились. Не можем мы, пойми и смирись с этим! Вот тут ей и конец: такого гордая и ревнивая тварь не простит. Если осталось в нём что-то от того дракона, которого пленным привезли в замок Крас три полных года назад, зверь не стерпит. Своих неразумных собратьев в стае любят. О них заботятся, их холят и лелеют, зная: ответом будет преданность матери стаи и кровь тех, кто посмеет потревожить родные гнездовья, пещеры и охотничьи угодья. Но сравнения с ними не потерпит ни один дракон, рождённый в чистой воде. Ада не сомневалась: сейчас зверь в лучшем случае напомнит ей, кто здесь дракон, а кто – принцесса. А в худшем... что ж, в его бездонном брюхе уже сгинуло столько мяса, что один человечек не в счёт. Так будет лучше, подумала Ада, закрывая глаза. Её заменят, и всем станет легче. Зверь так и не взглянул на Аду. Поднялся с лежбища, расправил крылья и взлетел, сбив её с ног порывом ветра. Позабыв от изумления подняться, потянулась дрессировщица к узде, чтобы призвать взбунтовавшегося зверя к порядку... да куда там. Узда заставила дракона обернуться, но не удержала и, казалось, ослабла пуще прежнего. Могуществом императора Ада не обладала, да и умения её – из совсем другой области. Велик зверь, не слабой женщине владеть им. Во взгляде его Ада прочла нечто такое, что заставило её уступить. Она могла бы настоять. Но этого бы ей не простили уже никогда. Как всё это не вовремя. Идёт война, вокруг – враги, а в душах человеческих пускает ядовитые корни страх. Тревога в воздухе зловонными миазмами висит, и каждое из множества сердец твердит, спеша достучаться до разума – быть беде. Самое время зверю норов казать: невдалеке от покинутой стоянки войск князя Лиора нашли следы, ведущие из озера на берег. Огромные следы когтистых лап и волочения, оставленные задолго до того, как появился здесь дракон. Не просто так пришло топиться к озеру зверьё. За что-то заплатил их жизнями проклятый князь. За что-то настолько огромное, что после этого рассыпать по остывшим кострищам заговорённый прах стало смешно. Далеко не улетел зверь. Обогнул озеро, да и спустился, аккурат посреди солдатских палаток, под нестройный хор перепуганных и возмущённых криков. На ватных от воображаемой, но близости к смерти ногах поднимаясь с земли, Ада устало вздохнула. Влетит ей за звериную выходку, как есть влетит. В её обязанности входило не допускать зверя до людей. Она прекрасно знала, что вреда не будет, если не просить, но убедить в этом хоть кого-то из побывавших в его тени вояк не представлялось возможным. Как бы не стала драконья выходка последней каплей в чаше солдатского терпения, и без того полной до краёв. Бегом до того места, что выбрал зверь, добираться было недолго, но спешить Ада не хотела. Ногам доверия не было, не хватало только растянуться где-нибудь по дороге. Поэтому шла она обычным шагом, зажмурившись и положившись на память. Сейчас будет вдоволь криков и брани, будут упрёки и сомнения. И может быть, случится то, чего Ада боится больше всего на свете. Падёт на неё холодный взгляд государя, говорящий о том, что доверять ей, как прежде, больше нельзя. Странно, отчего так тихо стало? Только что вопили и разбегались, а теперь замерли и смотрят на что-то с почтительного расстояния. Всего урона — пяток снесённых драконим хвостом и десяток покосившихся от потревоженного крыльями ветра палаток, к которым никто подойти не пытается. Естественно: зачем порядок наводить, пока зверь подальше не убрался? На что же они смотрят? Далеко ещё, не разобрать ничего. Ада прибавила шаг. Нарастало беспокойство, грозя перейти в панику. Неужто раздавил он кого-то? Едва ли: кругом вояки, немало трупов и повидавшие, и наделавшие. Таких ещё одним покойником не проймёшь, какой бы неожиданной и нелепой ни была его смерть. Вмиг разбежались бы да нашли укрытие, а дрессировщице за такой недосмотр по первое число влетит, и громче всех наказания пироманты требовать будут. И почему она до сих пор о них во множественном числе думает... неужели потому, что замолк наконец этот несчастный, которого и в тыл отправить уже поздно? Круша надежды Ады на то, что выходка обошлась без жертв, зверь вскинул голову, что-то заглатывая. Плохо. Очень плохо. Нужно поспешить, иначе будет только хуже. На вытоптанный подчистую пятачок земли, где неведомо как уместился зверь, Ада вырвалась, встрёпанная и раскрасневшаяся, с трудом переводя дух. Давненько ей не приходилось бегать так. Но на неё никто не обратил внимания. Даже когда она, расталкивая разинувших рты солдат, пробиралась поближе к месту происшествия. Никто не помешал, не удержал, не запретил, и даже не поторопил. Увиденное поразило дрессировщицу. Настолько, что замерла она, как мышь под змеиным взглядом. А на неё ведь и не смотрел никто. Посреди лагеря, в утоптанной земле, темнел глубокий провал идеально круглой формы, а из пасти зверя отвратительной розовой верёвкой свешивался кончик хвоста. Не может быть. Откуда здесь, среди людей, ловушка с тварью-головастиком? Безмозглая нежить терпением не отличалась и хотела только одного – еды, а потому бросалась на всё, что подходило близко, сразу же, без выжиданий и разбору. Память услужливо подбросила догадку. Всплыл, зашелестел вечерним ветерком среди камышовых метёлок лихорадочный шёпот Даллы. После того нелепого обморока у ямы с мясом волшебница сама не своя стала. Держалась долго, терпела, даже пыталась отшучиваться. Но наконец не смогла больше молчать. – Он этих тварей в яму созывал, – на ухо Аде торопливо шептала Далла. – Сам, понимаешь? Сам! Он служит мёртвым богам, он их раб и послан уничтожить нас! Пришлось немало потрудиться, чтобы волшебницу унять и успокоить. Да, зверь и речь способен понимать, и чувства проявлять умеет. Даже притворяться. Но он – не вражеский лазутчик и не некромант. Он о врагах империи не знал и не хотел знать ничего всего три года назад! Жил у себя в болоте, любил жену и жрал угрей да чешуйчатых карликов-туземцев. Что за глупость. Какие ещё мёртвые боги, на то, чтобы всех уничтожить, зверю они без надобности. Сказать бы Далле, что умом она тронулась. Но Ада не сказала. Быть может, потому, что всё-таки верила волшебнице? А может быть, сама подозревала что-то? – Ты всё увидишь, – бросила ей на прощание волшебница. С тех пор Аду взяли в осаду беспокойные сны, и не помогало от них даже сонное зелье. В этих снах была грязь, зевающая под проливным дождём могильными ямами, и был шёпот, в котором не разобрать ни слова. Об этом говорила ей Далла? А может, и навлекла на голову дрессировщицы эту напасть тоже она? В тайных искусствах садов и чертогов Ада понимала слишком мало, чтобы отбросить эту мысль сразу. Кто знает, в чём сила слабой Даллы? Может, в снах? Застыв, запутавшись в воспоминаниях, как рыба в сетях, Ада не сразу поняла: у неё за спиной пусто. Отступили ещё дальше солдаты, а она осталась, хоть и пытались оттащить её. Запястье и плечо пульсировали там, где наливались синяки. Хватали грубо и крепко. Но сдвинуть с места так и не смогли. И вот она одна, а перед ней разворачивалась трагедия. Они, словно чудовище и рыцарь из сказки, стояли друг против друга, обречённые на смерть самим своим появлением на свет. Костлявый чёрный демон склонился, капая зелёной слюной, над жалким человеком, которого что съесть, что раздавить – невелик труд и прибытка мало. Но человек отступать не собирался. Он хоть и был рядом со зверем мал, но уважать себя умел заставить. Даже демонов. – Чего ты добиваешься? В негромком голосе государя притаилась усталость, и в напряжённой тишине он казался далёкими раскатами грома. Такие столкновения, увы, были не редкостью с тех пор, как началась эта странная война. Все научились не становиться между императором и зверем, когда затевали они спор. Все помнили поломанные ноги капитана гвардии, а кое-кто и сам от зверя памятку имел. Все утешались тем, что знали: победу одержит Лето Харон, как это было уже не раз. Зверь, первым затевая спор, неизменно кланялся хозяину. Все знали и не сомневались. И не поверили глазам. Дышать не было ни сил, ни желания. Зажмуриться бы, но Ада не могла и этого. Только смотрела, как сомкнулись зубы зверя, как схватил он императора и, смахнув хвостом ещё четыре палатки, взмыл в воздух. Поднятый крыльями ветер расшвырял поражённых людей, и сделать что-то было уже поздно. Лёжа на земле, не дыша, не шевелясь, Ада не чувствовала ни боли, ни предательских слёз. На губах было солоно от крови, но в то, что зверь её ударил, верилось не больше, чем в гибель государя. Нет, он задел случайно. И император жив. Ведь так? Она не кричала. Нет, когда безнадёжно ускользнула из хватки её узда зверя, она не кричала.