Драконьи сны

Касар Терзаемый потусторонним ветром, висел он в петле между небом и землёй, и покоилось небо на плечах могучего старого бука. Хватали запредельные порывы его за полы мантии, кружили в танце, завывали на ухо погребальные гимны, и ждал внизу, на камне среди старых корней, ненасытный зверь. − Говори, − приказал Касар зверю, созерцая небо сквозь простёртые над ним ветви бука. − Мы наступаем, − отозвались снизу. Голос у зверя шелестел мёртвыми листьями и пересохшей землёй. − Владыка будет доволен нашим подношением? Будь у Касара целы ноги – и зверь среди корней уже попробовал бы их на вкус. Он голоден, устал и зол, но тлеющий в нём фанатичный пламень бережёт его. Владыка заполняет все помыслы зверя, и нет для него другой радости, кроме служения. − Он будет благодарен нам за службу, − откликнулся Касар, чувствуя свет на своей золотой личине. − Всему своё время, Лиор. Князь-зверь нетерпеливо, резко подался вперёд и вверх, будто всерьёз надумал вцепиться в парящего над ним мёртвого колдуна, вгрызться в старые кости его ног. Среди лесных теней его могучая фигура, покрытая грубой щетиной и жёсткой шерстью шкура и ощеренная, похожая на собачью морда превращали Лиора в оборотня. Но не было в нём даже искры той неистовой жизни, что переполняет человека-зверя. Любой из них сбежит с поджатым хвостом, едва почуяв князя, а те, кто не сбежит, станут ему едой. – Время! – рявкнул князь-зверь, и зарокотал гнев в его раздувшемся горле. – Время идёт, но владыка ещё под рукой у живых! Он служит им, он поит кровью их солдат и чародеев! Он не слышит наших молитв... Глядя на него свысока, Касар не мог возненавидеть князя. Ему бы следовало: там, внизу, метался, спотыкаясь о корни бука и порыкивая в раздражении и от одолевающего нетерпения, властелин северных лесов, остатков родины старого волшебника, которого звали тогда совсем иначе. Нет власти короля Хайдены над этими землями, но власть князя Лиора оспорить некому. Ему платили дань и не смели взглянуть в глаза высокие бледные родичи Касара. Страх встречи с ним бился в их живых сердцах, вместе с кровью разгоняя по жилам ледяную отраву отчаяния. Перед ним склоняли рыжие и светлые головы дети мрачных заснеженных лесов, перед ним гнули расписанные чёрными узорами спины. Ему подставляли шею для последнего удара. Когда-то был Касар защитником народу своему. Таким вернулся он из объятий смерти, когда позвали его. Заступником, которого не в силах одолеть был сам гроссмейстер. Не смели некроманты Хайдены приближаться к владениям его. Помнили уроки, что преподал он их предкам. Но то, что невозможно победить в бою, возможно обмануть, связать, усыпить и предать забвению. Однажды враг понял это и решился. Пав жертвой вероломства, пробудился великий баэльнорн уже среди руин, где срублены были священные деревья и умолкло пение вольных духов. Обезумев от ужаса, метался он в поисках следов родни, но знал уже тогда: не уберёг. За страх свой, за позор и унижение, за горе и одиночество ненавидеть бы Лиора. Слаб против баэльнорна князь, отомстить ему будет легко и приятно. Но Касар не мог. Он мог только смотреть и сожалеть, что прикоснуться нельзя. Успокоить, как разволновавшегося пса. Нельзя, потому что от пальцев баэльнорна займётся огнём шерсть могучего упыря, запузырится от жара его шкура, и вместо того, чтобы успокоиться, закричит он. Не все жертвы ещё принесли они владыке. Возможно, настал черёд его, Касара, принести свою. − Живым не выпить крови владыки, − глядя в небо сквозь молодую листву, прошелестел баэльнорн. − И служит он не им, а тому, кто принесёт ему величайшую из жертв. Сможешь простить его за это? Внизу наступила тишина: князь-зверь замер, глядя в землю. Он слышал эти слова не раз, но не находили они отклика в его разбухшем, натужно бьющемся сердце. Не умещались, не приносили облегчения. Терпение для Лиора – тяжкое испытание, и хоть кажется он врагам своим хитрым и опасным, но это неправда. Напрасно судят живые о врагах своих по этой войне, неправильные делают выводы. Не князь Лиор противостоит им сейчас, а такой же живой, как и сами они. Несчастный рыцарь, разлучённый с тем, кому клялся служить, кого обязан защищать. Не видят его живые среди сотен таких же. Не придают значения более, чем частице вражеской тяжёлой кавалерии. Напрасно. − Владыке ни к чему моё прощение, − вздохнул внизу князь-зверь, и чувствовал Касар, как звенит от напряжения каждая мышца, каждая жилка огромного тела. Не по душе Лиору то, что происходит. Но своё место он помнит. − Мы здесь, чтобы служить ему. − Мы здесь по приказу гроссмейстера, − напомнил Касар. − Да направляет он нас мудростью своей, − рявкнул в ответ князь, и зашёлся лающим смехом. Потом они молчали, и ярился вокруг Касара потусторонний ветер. Никто не видит его и не чувствует. Всё бешенство его – лишь для того, кто предал свой народ, склонившись перед некромантом на старом, всеми позабытом кладбище. Но как бы ни завывали порывы иномирной бури, а слышны были шаги внизу. Приближались к буку офицеры мёртвой армии. Осторожно, словно никого, кроме врагов, нет вокруг, и сама земля вот-вот не вынесет их. Немудрено, ведь все они здесь, все как один – предатели, и ждёт одних петля, вроде той, в которой покачивался на потустороннем ветру баэльнорн, других – костёр, а третьих – нож. Касар бы улыбнулся, если мог. Что ждёт его самого, и посмеет ли кто-нибудь поднять руку на того, кто помнит времена, когда северные леса рассыпались по пустошам горстью семян и желудей? О, кто-нибудь, конечно же, посмеет. Но это будет не бессердечный карлик, перед которым каждому надлежит преклонять колени. Сколько угодно он, Касар, может быть предателем, но только одна душа во всём ордене имеет хотя бы тень власти над ним, и это не гроссмейстер. Если уж вздумает призвать его к порядку Гархем Мятежный дух, то они сразятся, и кто одержит верх, неизвестно. Пасть от руки жестокого карлика Касар не имел права. Его отрицающая плоть жизнь уже давно принадлежит владыке. Когда придёт время, он поглотит баэльнорна, чтобы обрести потерянную, позабытую силу. Но пока не настало время для этого... – Помолимся, – провозгласил Касар, воздевая обнажённые до костей руки. Внизу его сообщники, вздыхая и ворча, искали себе место меж корней бука. Там становился каждый из них на колено и опускал к поросшей мхом земле взгляд. Сам князь Лиор, сгибая широкую, с гребнем жёсткой щетины, спину, тихо рычал ни к кому не обращённые угрозы. Тяжело лязгнули доспехи Нарна, и вонзился в землю его меч. Хлопнули крылья ворона на плече у Айдана. Вздохнули сплетённые из волос утопленницы струны костяной арфы в объятиях Раила: его подруга тоже была готова к молитве. Не слышал Касар только свою защитницу. Хогар не зря слыла одной из лучших охотниц. Была для каждого из них молитва таинством, и исполнялась она так, как каждая из потерянных душ того просила. Один бормотал слова, загадочно понижая голос. Другой молчал. Третьему шептала, будто направляя, костяная арфа. Для Касара молитва давно уже была неотделима от чар. Отдавшись в объятия иномирного ветра, паря среди его порывов, он чувствовал, как вдалеке, отвечая на зов, шевелится истерзанная земля под траурными покровами пепла. Как содрогается она в родовых муках, исторгая на свет огонь и тлеющую, готовую вспыхнуть ярость. Вот сила моя, владыка, вот дар мой. Приди и прими, как принимал от каждого из тех, кто молится о возвращении твоём там, у корней старого бука. С трудом слышишь ты нас. Едва понимаешь. Отвечать не можешь. Слаб ты ещё, рано для тебя гекатомбу готовить стали, не по зубам она тебе. Но каждый из нас – слуга твой и готов на всё. Не пожалеем жизни для тебя, ни чужой, ни своей. Сколько пожелаешь, крови прольём, лишь бы жажду твою утолить, наполнить, чтоб через край хлынуло... Владыка не придёт, сомнений в этом Касар не испытывал. Хорошо, если догадывается он, что ждут его здесь. Давно ждут. Уже надежду потеряли. Те живые, что рядом с владыкой сейчас, больше, чем он, понимают, а до него и докричаться иногда не выходит. Куда там тихим молитвам, к которым и боги остаются глухи. Владыка не придёт. Внимание его скорее обратится к пробудившимся духам огня. Под поступью их уже сникает и чернеет свежая трава, и дым и гарь источают они вместе с дыханием. Далеко ли пройдут они на этот раз? Скольких мёртвыми бросят к ногам владыки? Достаточно ли, чтобы дать сил ему, хоть на один шаг ещё? Взвыла, вскрикнула раненым зверем иномирная буря, и ослеп Касар, продолжая молиться, а свет равнодушно скользнул по золотой личине, не видя его достойным ни тепла, ни озарения. А где-то вдалеке огонь поднимался навстречу огню, и битва назревала там, где ещё утром притаилась только пугливая тишина. Возликовал Касар, и засмеялись вместе с ним вездесущие вороны. − Владыка внемлет нам! − провозгласил он, и потянулись к нему воздетые руки молящихся. Словно силу свою баэльнорну передать хотели, благословляя взойти на жертвенник. Не время ещё для этого. Но скоро, скоро, ведь владыка внемлет их молитвам, пусть и непонятны они ему. Почувствовал правду, угадал, чего не хватает ему с тех пор, как флейтист приходил. Призвал безумных рабов своих, чтобы служили ему. Явились они на зов, и пали ниц перед ним. Пылая гневом и рвением, бросаются в бой они по приказу господина, которого превозносят и ненавидят. Плывёт, боясь коснуться их, горячий воздух, и в корчах умирают вокруг них трава и деревья. Нет следов их на золе и пепле, и пляшут они средь врагов в огненных платьях, вовлекают их в хоровод, кружат, выматывают, к живым не пускают, а сами уж и не понять, горят ещё или вот-вот пеплом холодным на землю обрушатся... Сколько было их когда-то. Как ярко горели они, как приносили свет и тепло живым, как на курганах вражеских отплясывали, добела раскалённые, издали видные... как давно было это. С тех пор флейтисты да крысоловы их повывели. Не умеют они под их дудку плясать, с шагу сбиваются, в собственной поступи путаются, а потом – вспыхивают, что пучок соломы, и нет их. А ведь когда-то могли. Когда-то умели, да позабыли накрепко. Может, напомнить им? Сдюжат ли, перенесут науку, или, как предки да сотоварищи, полыхнут погребальными кострами? Их трое, огненных теней среди беснующихся в танце духов. Хоть один, да сдюжит! А нет – так пусть владыка сжалится над ними. Словно почувствовав, откликнулась с земли в неизмеримой глубине костяная арфа. Возвысила голос убитая из ревности сестра, запела прекрасная утопленница, не моля, но обличая. И вслед за голосом её потекли забытые слова забытой речи. Не то проклятие, не то напутствие, и духи огня, смыкая ряды, сменяя павших, ревели их вслед за безумным от восторга баэльнорном. И вспыхнуло зарево. Высокое, до небес, вдали, за холмами. С буковой ветки видел его Касар, и упивался болью, что питала свет. Он мог быть сколь угодно защитником, но смерть всем диктует свои правила, и не каждый способен противиться ей. Не каждый желает противиться, слыша разбуженные, стаей птиц над вражескими рядами взлетающие голоса страдания. А там, где зарево – враги, как ни крути. Потомки тех, что приходили, вырубая лес, неся огонь и сталь, кормя землю досыта своей и украденной кровью, соблазняя её перейти на их сторону. Что изменилось за бессчётные годы? Не изменилось ровным счётом ничего. Люди останутся людьми, пока не сметёт их божественная длань с лица земли. − Кто с шага сбился – тот пропал! − смеясь, выкрикнул Касар в небо за ветвями бука. Внизу неистово молились охваченные страхом и благоговением сообщними-предатели. А вдалеке, за холмами, плясало зарево, и, словно в лихорадке, тряслась земля под поступью трёх пар ног. Кто с шага сбился – тот пропал. Простое правило для простых времён. Давно погасли древние костры, и на углях их расцвели и умерли бесчисленные цветы. Но разве люди изменились с тех давних, суеверных пор? Пусть молятся, доказывая, что ни капли. Пусть, полыхая неугасимой жаждой, умоляют духов снизойти, наставить, поддержать, а потом, когда не останется сил терпеть – убить. Так было вечность назад, и будет так, когда падут знамёна и рухнут стены, когда с позором обратится в бегство разум и склонится перед страхом память. Гром прокатился над ними, обдав волной горячего воздуха, и затих вокруг Касара потусторонний ветер. Верёвка оборвалась мгновением позже, без единого звука рухнул баэльнорн на землю, посреди распростёршихся на земле, лишившихся чувств. Хруст собственных костей, не подкреплённый болью, заглушило пение владыки. Будь у Касара сердце – и от избытка чувств оно бы непременно лопнуло. – Хвала, – взирая в темноту забвения, шептал баэльнорн. – Слава, – и, наконец, последнее. – Пора. Оглушительно захлопали крылья. Сорвался с ветки бука покинувший Айдана ворон. Словно сигнальный огонь, метнулся он прочь, возвещая атаку. А вдалеке погасло зарево, и трое возлежали среди пепла, неподвижные, но живые. Не сбились с шага они. Но долго ли смогут этим гордиться? Соскальзывая в беспамятство, долгих лет желал им баэльнорн по имени Касар.