Драконьи сны

Авет Вокруг встревоженными птицами кричали люди. Приказы, брань, крики – всё перемешалось в отчаянной попытке до небес дозваться, и казалось, вздыхает устало под ним земная твердь, словно волнами морскими у песчаного берега вдруг обернулась. Во всём происходящем не осталось смысла, и впереди с бесконечным терпением ожидала смерть. Спешить под её руку не хотелось, а она не торопила. И время шло, а голоса кричащих уходили ввысь, как будто все они вдруг обернулись чайками над качающими утопленников волнами. Кружат, перекликаются и ждут поживы. Ждут, как ждёт и смерть. Лёжа в темноте, в объятиях укачивающей его, будто мать младенца, земли, Авет сам себя спрашивал: что на него нашло? Он знал, кто прибыл в лагерь и говорил с государем. Не мог не знать, ведь эта девчонка не так давно стала звездой огненного чертога. Её знали все, и знали не хуже самого архимага. Рядом с ней пироманту, не удостоившемуся даже сомнительной чести заболеть проклятием чародея, делать нечего. Он ранен, в конце концов! Кожа всё ещё тонкая, отчаянно розовая, легко трескается и расползается на язвы. Кое-где её всё равно что нет. Легко отделался, но это по своим, особым меркам, а для других Авет был всё равно что при смерти. Никто не ожидает чудес от раненого. Тем более от раненого тяжело. Его мажут гусиным жиром с травами, будто сам он – блюдо для праздничного стола, над ним читают молитвы и заклинания, о нём заботятся и ожидают только выздоровления или смерти. Но когда зашевелилось заклятое пепелище и запричитала безумная любовница пламени, остановиться Авет не смог. В темноту неохотно, по капле, просачивался свет, и крики отступали прочь. Авет не закрывал глаза, и слёзы текли по его покрытому сажей лицу. Жжёт. Как это странно, он совсем отвык от поцелуев огня за последние годы. Забыл, как безжалостны они в своей неутолимой страсти. Посмел считать себя неопалимым и расплатился за глупость свою сполна. Всё зверь. Любому пироманту ведомо: красный дракон – жестокий старший брат ему, а чёрный – враг страшнее тех, кто смеет со смертью за плоть и души торговаться. Любого, в ком живёт огонь, с малых лет учат презирать таких, натаскивают загонять и убивать, не считаясь с потерями. Но зверь императора... это он раздул в душе Авета беспробудно дремавшее пламя. Явилось на зов его проклятие чародея, обрушилось тяжёлым молотом... и отступило прочь. Что за диво? Разве бывает так? Что же за тварь ходит под государевым седлом, на что ещё она способна? Нужно убить её, уничтожить, пока не случилось непоправимое! Нужно... Неплохо для начала было бы понять, что происходит. Как быть со зверем, можно решить позже. Холод на тонкой розовой коже обжигал не хуже жара. Нет в холоде огненной страсти, медленно и непреклонно заползает он в тело, до самых костей добираясь, сковывая и убаюкивая, или впиваясь невыносимой болью. А ведь не на земле лежал Авет, и слёзы его, вместе с сажей и хлопьями пепла, уже смыла озёрная вода. Вспомнилось, как взметнулась вдруг волна, как зашипели возмущённые и напуганные духи огня, и появившийся из озера зверь, подхватив Авета зубами, швырнул его, вновь горящего, в воду. Благодарить бы дракона за спасение. Но нет. Враг, заслонивший от смерти, остаётся врагом. Враг, спасший от гибели, слаб и достоин лишь смерти. Суметь бы ещё нанести последний удар... Окончательно придя в себя, Авет попытался сесть. Не вышло, а брызги полетели обильно. Рядом что-то шумно фыркнуло, ткнулось в спину, обдав пахнущим кислотами и падалью дыханием. Ох. Быть того не может. Почему он ещё жив, если зверь так близко? Что происходит, где они, чем закончилась битва, и закончилась ли она хоть чем-нибудь? На второй раз тело неохотно, но подчинилось и сменило положение. Понадобилось время, чтобы осмотреться и понять: битва закончилась, и, судя по всему, победой. Не было видно зарева пожара, и болезненного воспаления там, где на заклятом пепелище проклёвывались огненные духи, больше не ощущалось. Раньше Авет слышал нерождённых издали, словно перекликающуюся волчью стаю. Они всегда были рядом. Терзали, раздражали, не давали спать. Теперь они ушли, и наступила тишина. Какой же пугающей она умеет быть. Трупы Авет увидел, уже поднимаясь на ноги, по колено в ржавой от потревоженного ила воде. Их было много. Целый вал, от укреплений в глубину лишённого колдовской силы пепелища, от воды до первых чахлых деревьев. На ходоков или ариэтов не похоже. Тем засеки с траншеями сильно прыти бы поубавили. Не говоря уж о прочем. Тут было другое. Огромные, бесформенные туши, раздутые, кое-как сшитые тела, не помещающиеся в раскрытых брюхах синюшные, сочащиеся слизью и желчью внутренности. Вокруг этих мерзостных колоссов навалом лежали кости и мелкая нечисть. Кое-где она ещё визжала и дёргалась. Ни на одном из трупов не было следов огня. Зато многие гигантские туши были помечены кислотными ожогами. От нескольких остались лишь груды оплывшей, стремительно распадающейся плоти. «Нас только что в самом прямом из смыслов попытались закидать трупами», – с поразившим его самого хладнокровием подумал пиромант. Столько мертвечины в одном месте он в жизни не видел. Определённо, всё это явилось позже. Уже после того, как явился из озера зверь и сгинули духи огня. Авет с трудом выигрывал борьбу за равновесие, но память ему не отказывала. Услужливо свидетельствовала: до появления дракона чужих здесь было много, но ни один из них не был облечён плотью, и свои отступили, давая дорогу трём пиромантам, очертя голову пустившимся в пляс с детьми благословившей их своенравной стихии. Никто не посмел вмешиваться. Только три хрупких, казавшихся прозрачными и невесомыми аэроманта из числа приданных войску лорда Десмера маячили у края пожарища, готовые вдохнуть жизнь в пламя танцоров, начни оно угасать. Своя пляска была у них, а силой были избранники ветров полны до краёв, ещё немного – и лопнет кожа их, плюнув кровью и перьями, и подхватит разбуженная буря новорожденных птиц. Милостью одного из них Авет не отстал от остальных. А может быть, и всех троих за то благодарить нужно. Один бы он даже за пустоголовой Мерит не угнался, что говорить о самом архимаге. В который раз сегодня спрашивал себя Авет: что на него нашло? Благословения огня он удостоился, но никогда не был огнём любим. Он с детства обитал в чертогах пламени, но сколь-нибудь значительных успехов за ним не числилось. Гадал уже не раз, отчего не ушлют прочь... но память перебить и углубиться в презрение к самому себе не удалось. На это ещё будет время. Знать бы тогда, насколько прав Авет в своём предположении... Итак, духи огня ушли, и в этом, хоть и малая, но всё-таки была заслуга Авета. Потом был зверь, и была темнота, скрывшая битву, доставшуюся другим. Тяжёлую битву, выигранную немалой ценой. Странно: всё кончено, но о павших никто не торопился позаботиться. К навалу мёртвой плоти никто не приближался, а между тем всё это немедленно и без разбора должно быть предано огню. Почему медлят, чего ждут? В любой момент, по одному слову ближайшего некроманта, всё это может подняться и снова пойти в атаку. Мало досталось, не хватило беспечность выбить? − В сады доброй матери дорога вам, глупцы! − шагая вперёд, прорычал Авет. Куда смотрели офицеры? О чём думали архимаг с ученицей? Неужто забыли о подлости тех, кто со смертью торгуется? Не могли они. Кто угодно мог, но не они! Ничего... Авет, возможно, ранен, но он исполнит долг свой перед живыми, если другие не хотят или не могут это сделать. Вкус крови на губах он почувствовал, уже добравшись до берега. Не сразу и уразумел, что это кровь. Странный вкус у неё был. Не своя, выходит. А чья же тогда? Обернувшись, увидел Авет зверя. Тот вяло шевельнулся, вскрикнул, и голос его до боли походил на человеческий. Он лежал на боку, и вода вокруг огромного чёрного тела была красной. Какой там ил. Это кровь! И в этой крови Авет искупался. С головой окунулся. Этой крови он вперемешку с озёрной водой напился. Едва не утонул в ней... Желудок скрутило жестокой судорогой, сгибая пополам, поближе к земле, чтобы запрыгнувший на спину дикой кошкой ужас мог закогтить свободно. Но вместо ужаса пришла к Авету злость. Пришла и вцепилась намертво. Пусть в муках сдохнет эта чешуйчатая тварь, это... это много хуже проклятия чародея! Кровь зверя, едва коснувшись, изменяет. Что она успела сделать с ним, в кого превратила посредственного, но верного долгу своему пироманта? Авет был уверен, что не хочет знать, и не сомневался, что всё равно узнает. Добрая мать и все отродья её, как жаль, что не удалось добить зверя там, на поляне, куда он утащил государя! Слишком слаб для этого оказался Авет, да и сам император вступился за своё животное, отказываясь видеть правду. А правда с самого начала состояла в том, что зверь рано или поздно забудет, где свои и где чужие. Рано или поздно начнёт убивать всех, и не видать убитым вечного покоя, покуда жив дракон. Будут они служить ему, пока не станут пылью. Новый крик зверя догнал Авета в нескольких шагах от воды. С трудом те шаги дались, и от услышанного легче не стало. В висках забилась боль, а ноги вдруг налились свинцовой тяжестью. Оборачиваясь, молодой пиромант был уверен: он слышит слова, которые некому произнести. Он мог повторить их, если бы пожелал. Не шевелись. Не противься мне. Я помогу. Веры в существование этих слов у Авета не было. Почудилось, должно быть. Чему здесь помогать? Кому это нужно? Всё проще некуда: помощь нужна зверю, и, если бы могли, выручать его бросились бы многие, увы. Все хотят жить, а без зверя придётся отступать с потерями, и кто знает, как далеко. О том, что забираться так далеко, полагаясь на бешеную тварь, не стоило, конечно же, никто не думает. Только о победах, которые тварь принесла в зубах своему хозяину. И о тех, что ещё принесёт. Стоя на берегу и глядя на израненного зверя, Авет желал ему смерти. Здесь и сейчас, раз уж не смог убить его собственными руками. Слишком опасно удерживать в узде дракона, надеясь на его преданность. Тем более что старую узду он разорвал, пусть остатки её и носит на себе до сих пор. Слишком многого о звере не знает даже император, для которого, говорят, открыты все чужие помыслы. Напрасно обернулся он. Напрасно присмотрелся, всё ещё желая смерти зверю. Болезненно сжалось сердце в груди у Авета, когда разглядел он, что зверь в воде не один. Государь, сидя на драконьем загривке, был бессилен заставить своё животное не двигаться. Но добрая мать свидетель, он пытался. К ним, как и к валу тел поверженных врагов и павших соратников, никто не приближался. Все понимали, что помочь не в силах, и можно только оставить этих двоих наедине, да ещё надеяться, что и на этот раз они сумеют всё решить между собой. Что возвратятся к остальным живыми и здоровыми, и не придётся врагам спину показывать. Не придётся кровь наземь лить, спасаясь бегством. То, что никто за государем даже издали не наблюдал, казалось вопиющим небрежением. Настолько доверять жизнь императора зверю – безумие. Не всех эта ядовитая гадина способна напугать и удержать поодаль. А всадник перед ней беззащитен. «В лагере десяток магов, – раздражённо подумал Авет, – и мною доказано: тварь горит. Дышать ей тоже нужно, да и кровь в ней есть. Так что же...» Зверь шевельнулся, застонал, но подняться на лапы не смог. Его хвост разгонял по озёрной воде волны, а раны на длинной шее продолжали сочиться кровью. Ран было много, и были они глубокими. А вот крови − подозрительно мало. Пора умирать? Нет, скорее уж государь силу тратит, чтобы звериные раны затворить. Вот только одному тут не справиться, что коновалу с головнёй и сапожной дратвой, что псионику. Стоит ли пытаться? Сам Авет не стал бы. Даже зная своему выбору цену. Взглянуть бы на то, что чёрному дракону едва не оторвало голову... но Авет сомневался, что переживёт такую встречу. Он ещё не забыл, как пел для него зверь, а напоминание об этой песне будет жить с ним до конца дней. Того, что могло убить зверя, следовало бояться. Да и других опасностей вокруг хватало. Как и охочих до крови. Много злобных детей у доброй матери... и кое-кто из них уже мутил воду поблизости. Решимости ещё не набрались, но видел Авет их скользкие тела под самой поверхностью ржавой от драконьей крови воды. Скоро осмелятся и подберутся ближе. Потом ещё ближе, и ещё, пока не заползут под кожу. Их появления именно сейчас ожидать следовало, но все позабыли. Все, кроме Авета, которому они то и дело снились с тех пор, как впервые узнал он о таких последствиях больших кровопролитий и некромантии. Первой большой кровью рождены. Второй – разбужены. И слишком просты, чтобы подчиняться хоть кому-то, а значит, не будет над ними таинственной власти зверя. Умеет он неведомым образом нежить смирять. Случалось, застывали мёртвые орды под его взглядом. Но не на этот раз. Зверь ранен и слаб, и покуда остаётся он в воде, быть ему мясом на мерзейшем пиршестве мертворождённых паразитов. Гостей тем временем всё прибавлялось, отовсюду спешили они к богатой трапезе. Авет порадовался тому, как вовремя очнулся. Теперь ему ничто не угрожает, а вот зверь... в самый раз будет смерть для мерзкой твари с мрачного юга. Следя за извивами бесконечных тел кровопийц, любуясь ими, молодой пиромант чувствовал злое удовлетворение. Его рука жизнь зверя не отнимет. Он не изменит государю и империи, но тварь умрёт. Сейчас или через несколько часов – так ли важно, но к закату её не станет. Да, быть тогда беде, придётся отступить, погибнут люди, возможно и сам Авет. Но больше рядом с императором не будет зверя. Исчезнет из его жизни тот, чьи предки обучили человека торговать со смертью. Зная это, мир живых избранник огня покинет без сожалений. Зверь содрогнулся, вода у его бледного брюха вскипела красным. Государь, вцепившись в дёрнувшийся шейный гребень, очнулся и наконец увидел, что творится вокруг. Стоящего на берегу Авета он не замечал, и не пытался позвать на помощь. Какая тут может быть помощь, если любой, сунувшийся в воду, тут же станет едой, а всё, что могут сделать маги, навредит и зверю? Продолжая наблюдать, Авет хранил спокойствие. Свидетелей у происшествия не будет: все слишком привыкли доверять жизнь императора зверю. До сих пор никто не бросил даже взгляда в сторону озера. Никого крики болотной твари, подумать только, не встревожили. А государь с лёгкостью мог выбраться на берег и спастись, бросив зверя на растерзание кровохлёбкам. Слишком обильна трапеза, его паразиты заметят, только если он в воду свалится, а это будет сделать сложно. Разве могло всё обернуться лучше? Вода под звериным брюхом вскипела снова, и закричал он. Устало и жалобно, из последних сил. Будто помощи просил. Но кто же поможет тебе, мерзость болотная? Никто. Поздно уже. Пора прощаться с жизнью. Наконец-то... Но государь зверя не бросил. Достал откуда-то склянку, с усилием проглотил её содержимое, отбросил прочь и ухватился покрепче. Авет и опомниться не успел. Зашумело в ушах, будто кто из аэромантов затеял раскручивать вихрь. Сдавило виски, железным кольцом сжало рёбра, не давая вдохнуть. А потом раздался хлопок, и брызнула во все стороны вода с кровью и зелёной жижей. Лопались кровохлёбки, едва попытавшись в раны зверя забраться. Но на их место подплывали, извиваясь в ржавой воде, всё новые и новые. В такой борьбе никто не сможет продержаться долго. Даже император. Даже наглотавшись ядовитой соли. Подумать только, неужели он готов так рисковать ради болотной твари? Его по-прежнему никто не замечал. Тут бы порадоваться и воспользоваться... да только Авет был удивлён. Никто до сих пор не явился взглянуть, что происходит! Это уже начинало походить на заговор с целью убить императора. Авет смотрел, до скрипа стиснув зубы и быстро теряя терпение. В долгих ожиданиях он не был силён никогда, а тут... Какое наваждение мешает государю осознать, что зверя нужно бросить на съедение паразитам? Чего он добивается, что хочет доказать, и главное – кому? Ещё не поздно одуматься! Положение складывалось незавидное. Забившись в предсмертной агонии, зверь непременно отправит императора в воду. А заодно поднимет такой шум, что все, кто сейчас старательно ничего не замечает, сбегутся сюда. И тогда к Авету и его поведению возникнут вопросы. Много вопросов, на которые нечего будет ответить. Он был уже готов забыть о всяческом почтении и страхе. Готовился уже стащить императора на землю силой – пускай потом накажут, дело всё равно будет сделано! Но в это время за спиной послышались шаги. Они были лёгкими и осторожными, но показались оглушительно громкими. Будто шаги самой смерти. Обернуться похолодевший от накатившего страха Авет не нашёл в себе сил, и приготовился принять удар... – Что происходит? – удивилась Мерит. Не удержавшись, Авет рассмеялся. Из всех людей на свете первой должна была появиться эта выскочка. Что стоило тощей дуре повременить? И почему она сейчас, и ни минутой позже, задала вопрос? Обычно она и двух слов связать не в состоянии, а мир вокруг её интересует ровно до тех пор, пока способен гореть. Она была последней, кого Авет желал видеть. И именно она вот-вот станет его обвинителем? Печально и смешно. Мерит явилась в чертог огня пять лет назад. Авет и не заметил её поначалу: мелкие грызуны его никогда не интересовали. Но вот с тех пор, как обратил на эту загнанную насмешками в угол, озлобленную и отчаявшуюся мышь внимание архимаг, не замечать её сделалось сложно. Любовь огня тяжело далась Мерит. Жизнь и её заботы с тех пор, как из избранницы сделалась она возлюбленной, в голове у девушки едва умещались. Но как же хотелось Авету оказаться на её месте! Любой сказал бы: нечему тут завидовать, но ради такой силы с ума сойти было совсем не жаль. Кто знает, чаша сия и обойти может. Всякое случалось, архимаг соврать не даст. Усилием воли Авет заставил уняться вновь закипающую злость. – Разуй глаза, – ответил он стоящей у него за плечом девушке. – Кровохлёбки. – Я помогу, – тут же откликнулась Мерит, и от неё повеяло жаром. Будто кузнечный горн за спиной возник. Дело со словами у неё не расходилось, и от воды потянулся пар. Пока ещё прозрачный и лёгкий. Она всерьёз полагала, что он не попытался бы убить паразитов, вскипятив вокруг них воду, будь это возможно? Или ей всерьёз не хватает ума, чтобы понять, что в воде находятся не только паразиты, но и зверь с государем на спине? Развернувшись, Авет от всей души отвесил ей оплеуху. Такую, что хрупкая Мерит осела на землю, изумлённо на него вытаращившись. Только бы не взбесилась, как это бывает с пиромантами. Особенно такими безголовыми, как она. На то, чтобы её усмирять, ни времени, ни сил у Авета не было. – С ума сошла? – зарычал он. – Зверя вместе с ними сваришь, а он в суп добровольно превратиться не захочет! Соображай, отродья доброй матери тебя дери! Или нечем тебе? Добрая мать, убереги от детей твоих... Авет и сам не верил в то, что собирался сделать. Но был ли выбор у него? Если и был, то пиромант его не видел. Иначе оправдаться у него не выйдет, слишком далеко он зашёл на этот раз, и не в делах своих, а в бездействии. Надо отдать Мерит должное: она не вспыхнула, не взбеленилась и даже попыталась соображать. Но не похоже, что удачно. Тогда Авет протянул ей руку. – Лекарский узел знаешь? Мерит удивлённо воззрилась на него. Простые вопросы были ей понятнее требований подумать. Сегодня отвечать на них она способна. – Знаю. – Ну так вяжи, чего раззявилась! – рявкнул Авет. Он сам не мог поверить, что говорит это добровольно. На такое избранник огня пойдёт, только если не будет вообще никакого выбора. Когда Мерит снимала длинную золочёную ленту с его запястья, у неё заметно дрожали пальцы. В день похуже она способна сжечь живьём любого, кто попадётся ей на пути, а тут вдруг оробела. Ну не смешно ли? Уж точно вовремя. – Может, я? – осмелилась спросить Мерит. Голос у неё дрожал похуже рук. Естественно: Мерит лекарский узел тоже поносить успела, и знала, что может толкнуть пироманта на просьбу повязать его. − Я сильнее. Авет едва сдержался, чтобы не взорваться. Не ударил снова, не сказал ни единого лишнего слова. Но зубы у него, кажется, крошиться начали, до того крепко пришлось их сжать. Нашла время силой похваляться, утроба доброй матери и каждый мерзостный плод её! Зверь снова вскрикнул, и злость Авета остыла. Шумно всплеснула вода, напоминая: время уходит и нужно спешить. Скоро истощатся у государя силы, что занял он сам у себя с помощью разноцветной соли, и тогда всё закончится быстро. – Их сожрут, пока ты блевать будешь! – отрезал Авет. – Ты тоже будешь! Подумать только, Мерит тоже может рявкнуть. А по ней и не скажешь. И с возражениями у неё всегда было не очень. Чудеса чудесные, чтоб провалиться им всем разом. Злость делала её почти красивой. И чем-то неуловимо похожей на зверя. – Я уже, – сцедил Авет сквозь зубы. – Вяжи, говорят тебе! – и повернулся к Мерит спиной. Гордился тем, что не сказал: «пока я не передумал». Добрая мать свидетель: любой бы передумал уже сотню раз. Она набросила ему на шею ленту и затянула узел. Сделала это так быстро, что подготовиться как следует Авет не успел. Снова согнуло его до земли, и содрогнулся в мучительных спазмах желудок, но извергать на землю было нечего. Голова пошла кругом, накатила слабость, выступила на лбу испарина. Лекарская лента, завязанная правильным узлом, для пироманта всегда испытание. Даже наказание. Никто добровольно её не примерит. За спиной снова слышались шаги. Кто-то бежал, и не один. О них наконец-то вспомнили. Забеспокоились, слушая стоны зверя. Настолько, что решились наконец и бросились на берег. Но нечего здесь делать толпе зевак, если есть чем занять её. − Рубите трупы, − борясь с отвратительной слабостью за право остаться на ногах, приказал Авет. − Все, какие есть. На части их и сюда. Зверь болен. Ему нужно жрать. Да. Не есть, а именно жрать, потому что сил на собственное спасение уйдёт у болотной твари много. То, что Авет задумал сделать, загонит её в могилу, если только полёгшей на заклятом пепелище у озёрного берега падали окажется мало. Не вспомнил бы кто не ко времени, что перед ним – всего лишь маг, и офицерского звания у него нет и в помине... Не вспомнили. И даже подчинились сразу. Просто чудо. Толпа поредела, потом и вовсе исчезла. А между тем отступила слабость, и можно было снова доверять ногам. Вокруг зверя вода бурлила так, будто Мерит всё же встретила её с огнём. Вот только, шагая к зверю и застывшему у него на спине императору, ощупывая затянутую лекарским узлом на шее золотую ленту, Авет знал: там, впереди, холоднее, чем в проруби в лютый мороз. Там ожидала смерть, и терпения у неё меньше, чем у пироманта. Мерит осталась на месте. Вспрыгнув на голову зверя и по шее его торопясь туда, где всё ещё вёл свою борьбу император, Авет чувствовал на себе её восхищённый взгляд. Сегодня у возлюбленной огня хороший день, и можно позволить себе гордость: она способна оценить. И уж конечно, не решится поступить так же. Есть предел и у неё. Она бы решилась. Она вызвалась занять место Авета. Но уступила слишком легко, чтобы заподозрить её в бесстрашии. Вблизи государь выглядел мёртвым. От него веяло холодом, и прикоснуться было страшно. Но Авет, пересилив себя, опустился рядом с ним. Сел и накрыл прижатые к чёрной чешуе руки своими. – Ваше величество, вы слышите меня? Ответа не последовало, но Авет знал: ему готовы внимать, и услышат, даже если он промолчит. На миг накатило чувство собственного всесилия: сейчас его приказу подчинится сам император! Иначе может быть, только если государь согласен распрощаться со своим зверем. Но он уже рискнул слишком многим, чтобы отступить, да и пути назад вот-вот не останется. − Зверь должен есть, − сказал Авет. − Заставьте его съесть всё, что сейчас принесут ему. − Паразиты доберутся до него, − откликнулся император. − Я не смогу помочь ему и удержать всю стаю. Естественно. Вода вокруг бурлила от голодных кровохлёбок. В нетерпении они дрались и переплетались множеством петель и колец в окрашенной драконьей кровью воде. Они готовы были жрать друг друга, до того распалила их близость добычи. Но стоит только первым паразитам дорваться до зверя – и все их распри будут позабыты. На то, чтобы с императором спорить, слов у Авета не нашлось. А поспорить хотелось, да от души, позабыв обо всём. Но нет, нельзя, ведь время уходит, а нужно как-то объяснить, на что способен связанный лекарским узлом пиромант. С чего и начать, да как бы уместить в отпущенный им до прорыва паразитов срок... Лекарский узел выдуман был давно. Он появился много раньше своего названия, и тот, кто повязал его впервые, думал о наказании. Когда-то, особенно в орденах пограничья, эти ленты были в списке взысканий для нерадивых младших чинов. Могущество стихии направлялось внутрь, и обращение к ней оборачивалось только болью. Лента не могла сгореть, а узел, вздумай наказанный сам развязать его, лишь затягивался. Похоже на проклятие чародея. Но убивает куда медленнее, а мучает изощрённее. И обладает при этом удивительным побочным действием. Кто, когда и как обнаружил, что связанный способен лечить, неизвестно, но узел вскоре стали называть лекарским. Меньшим наказанием он не стал, носить его не стало легче, бояться и ненавидеть золотую ленту стали даже больше. Причина? Носить на руке её обязали всех, а прописать лекарский узел после открытия могли не только за провинность, но и за заслуги. И низвести могущественного избранника огня до положения раба, чья ценность измеряется выносливостью и не более. Всё так, и добровольно на такое не пойдёт никто. Но он, Авет, пошёл. С узлом на шее он не сможет излечить болезнь или вернуть к жизни. Но он сможет закрыть раны зверя. Даст ему сил для того, чтобы выбраться из воды. Сделает это так быстро, как только возможно, а уж на берегу от тех паразитов, что всё-таки успеют впиться, зверя избавят ножами и факелами. Это намного лучше, чем бороться с неизбежным. Верно? За время, что все эти мысли пронеслись в голове Авета, паразитов кругом только прибавилось. Они окружили зверя плотным кольцом, отчётливо обозначив границу императорской воли. Добравшись, они непременно начнут от нетерпения лезть через зверя, к людям на его спине. Тогда людям конец. Пора решаться. И государь, хвала ему, решился, а к звериной морде уже летели первые куски разрубленных трупов. Авету показалось, что он услышал, как победно взвыла голодная свора вокруг них, почуяв, что слабеет сопротивление. Какая глупость: нет у кровохлёбок голоса. Нет у них ни глаз, ни ушей, ни лап. Даже желудка у них нет, все они – прорва ненасытная, от головы с присоской о восьми острых как бритва зубах, и до плоского, как у морского угря, хвоста. Всё, что могут они – это чуять кровь и плыть туда, где пролилась она. Без крови они быстро умирают, а на земле почти беспомощны. Но до земли их жертвам неизмеримо далеко. Успеют ли из окружения вырваться – кто знает. Ни обернуться, ни шевельнуть хоть пальцем не было времени. Хватило бы сил, чтобы отдать. Да мог ли ещё сегодня утром подумать Авет, что ждёт его в столь недалёком будущем? Он и сейчас, когда от напряжения последних сил темнело в глазах и чудились вдоль собственной спины бесцветные, почти невидимые язычки огня, не мог поверить. Но делать нечего, и изменить уже не выйдет ничего. Кому суждено сгореть – тот не утонет. Другого утешения Авет для себя не находил. А зверь тем временем жадно пожирал мертвечину. Он тоже понимал, что нужно торопиться, и на сующихся поближе людей не огрызался. Во времена получше всё, что успевали нарубить и принести солдаты, зверь проглотил бы за один присест. Теперь же... теперь Авет прекрасно знал, что государь не только приказал дракону есть, но и помогал ему. Много ли съешь с почти оторванной головой? Повезёт, если хоть что-нибудь удастся проглотить. И сила государя, вместо того, чтобы хранить их под натиском оголодавших до исступления кровохлёбок, теперь была направлена на то, чтобы прикрыть те раны, что мешали зверю жрать. На то, чтобы поднять огромную болотную тварь на ноги, уйдёт немало сил. Но разве для того пошёл Авет по доброй воле на унизительное наказание, чтобы теперь отступить? Силы в нём мало. Как говорят наставники, о большем ему не стоит и мечтать. Но будь он проклят, если не отдаст всё, лишь бы государь остался жить. От вдохновенной чуши, посетившей мысли, стало тошно. А может быть, всё дело в той поспешности, с которой направлял силу в опору под собой молодой пиромант? Пламя проворно, пытаться обогнать его опасно. Но разве есть у него выбор? Авет его не видел. Он не видел уже ничего вокруг. Лишь чувствовал, что ног его уже не раз коснулись скользкие тела. Могло и показаться. А может быть, дорвались всё-таки, чтоб пусто было им. И на двоих людей у зверя на загривке хватит лишь одной зубастой мерзости. Похоже, всё-таки не смог, и значит, неспроста завидовал выскочке Мерит. Было с чего завидовать, и это было всё, на что годился он. Завидовать. Сейчас Авет за смертный грех жизнью расплатится. Коль скоро духи родной стихии побрезговали с него эту дань собрать... Но качнулась под пиромантом опора, и содрогнулся воздух, то ли от порыва ветра, то ли от звериного рёва. И не вода, заполненная множеством змееподобных тел, Авета поприветствовала, когда, не удержавшись, он со спины дракона соскользнул. Земля была тверда и непоколебима, а встретила его совсем не ласково. Но, распластавшись без сил, слепой и глухой, Авет рыдал от счастья. Получилось. Добрая мать и всё злобное потомство её, получилось! Уже потом, бродя среди палаток и шатров измученной тенью, узнал Авет, как было дело. Зверь из бурлящей, чёрной от кровохлёбок воды буквально выпрыгнул, расшвыривая паразитов во все стороны. Сам он покрыт был ими от хвоста до шеи, и походил на гигантский ком оживших, извивающихся водорослей. Увы, прорыв закончился ранениями и тремя смертями, но никто зверя винить и не думал: видели, что сам он чудом жив остался. А уж о том, как ценен он, понятие имели все, до последнего копейщика и обозной крысы. Авета наперебой благодарили, ведь никто не стал скрывать, кому обязан зверь спасением из жуткой передряги. И никому не приходило в голову вспомнить, что совсем недавно тот же Авет едва не убил императорскую тварь над озером. Коротка человеческая память... Странно, что Мерит, швырнувшую в оставшихся в воде кровохлёбок достаточно жара, чтобы спеклись они разом в один огромный липкий ком, никто превозносить не торопился. Авет охотно признавался самому себе: его сей поворот порадовал. Всё это было позже. Недоумение от чужих восторгов и чужой забывчивости. Радость, что ни одна из сброшенных зверем кровохлёбок не шлёпнулась ему за шиворот. И, разумеется, отчаяние, когда понял Авет, в какую сам себя загнал ловушку. А в тот невыразимо прекрасный момент, валяясь позабытой куклой на земле, в полусотне шагов от берега, среди стремительно распадающихся в чёрную жижу паразитов, он познал невыразимое счастье и был неимоверно горд собой. Внутри как будто выгорело всё, он опустел, и заполняться будет мучительно медленно. Но он теперь вместо предателя – спаситель. Может быть, даже герой? Тень пала на него хищной птицей, и понял Авет, что снова может видеть. Он всё ещё лежал без сил, и возвышался над ним сам государь император. Стоял и смотрел, будто видел неведомо что и гадал, как с этим поступить теперь, когда нашлось оно. – Выходит, мою жизнь ты ценишь немного выше собственной гордости, – будто милостью своей возвращая Авету слух, произнёс Лето Харон. – Запомню. Хотелось закричать от ужаса, который оказался холоднее озёрной воды. На миг почудилось Авету, будто бы лежит он в тени мертвеца и слушает голос с того света. Но ни звука издать не удалось: горло было сухим и болело, как в самом начале гнилого весеннего поветрия. Поверх тени императора легла другая. Вид у архимага был ещё похуже, чем у государя, но что способен изменить ещё один мертвец? Поздно бояться, осталось только смириться. – А я-то обвинял его в нерадивости, – будто и не было Авета здесь, изрёк Нир Элор. – Какая верность долгу... впечатляет. Они смеются над ним. Он только что совершил то, на что добровольно не пойдёт ни один пиромант, а им смешно. Авет зажмурился, уговаривая себя успокоиться. Огонь, велящий разъяриться и покарать – плохой советчик, когда на шее лекарский узел. Сейчас он над собой не властен, и с ним могут поступить, как пожелают. – Его верность никогда не вызывала сомнений, – тем временем отрезал император. Немного резче разумного. Самую малость. – Вот только пользы от него – куда как меньше, чем он может принести. Открыв глаза, Авет воззрился на обоих с удивлением. Не вызывала сомнений? А как же то, что было здесь, на берегу? Пожав плечами, отступил архимаг. А государь, присев, коснулся стянутой на шее у Авета ленты. Осторожно, будто ожидая ожога. Или укуса. Но лента, разумеется, была всего лишь лентой. – Сколько ты сможешь носить её? Зрачки у императора были едва видны, а глаза болезненно блестели. Взгляд его вынести было непросто. Но Авет стерпел. А вот ответить смог лишь скрипучим шёпотом, и только с третьей попытки. – Не больше месяца. Нетрудно было догадаться, что теперь случится. Но даже ужаснуться сил не находилось больше. Да и куда уж больше, в самом деле, душа дальше пяток не сбежит. Понимал Авет: заслуженная будет кара, ведь он едва не сделался изменником из-за ненависти к зверю. Теперь, пустой и прогоревший до золы, он осознал, насколько это было глупо. Но как же не хотелось верить... – Не врёт, – появляясь снова, на этот раз за плечом у императора, сказал Нир Элор. Похоже, удивлён. – Не больше месяца. – Что будет через месяц? – не оборачиваясь на него, спросил государь. Смотрел он только на Авета. Будто силился увидеть его насквозь. – Здесь погуляло чародейское проклятие, – откликнулся на вопрос архимаг. – С ним будет то же самое. Не столь бурно, но мучительно. Если промедлить неделю после появления первых признаков... то можно этой лентой удавить из милосердия. Авет не замечал, как с каждым словом архимага его всё сильнее бьёт дрожь. Он и не думал, что настолько этого боится. Проклятие чародея зависит от случая. Он слишком слаб, чтобы непоправимо пострадать. Так говорили ему. Но это... это много хуже всякого проклятия. Холодные пальцы императора легли на лоб Авета – и дрожь прошла. Мгновенно, будто не было её. Осталась только тень мучительного страха. Но что за смысл в наказании, которое не пугает? – Ты будешь носить её, сколько сможешь, – постановил Лето Харон, – и вылечишь всех раненых, каких сумеешь. А что ещё ему осталось? Авет не спорил. Только и смог, что глаза закрыть. А вот открыть их оказалось вдруг непосильным делом. Темнейший из покровов доброй матери, как он устал... – Это неправильно, – дотронулся до слуха голос Мерит. Всё, кончился хороший день возлюбленной огня, прекрасно слышно это в том, как говорит она. Ещё немного подождать – и будет она пялиться в одну неведомую точку, раскачиваясь, как безумная, и бормоча время от времени всего лишь одно слово. Гори. Гори. Гори. Проваливаясь в сон, Авет не видел, как накрыла его тень. Новая, больше и темнее прежних. Простёр над ним крыло дракон, и брюхо его раздулось от обжорства. И, засыпая, думал пиромант о звере, не о наказании. «Однажды ты передо мной склонишься, – думал он. – Однажды я прикажу тебе, и ты мне подчинишься».