Драконьи сны

Далла Утро нагрянуло поздно и было нетерпеливым и неумолимо ярким. Поморщившись, Далла выбралась из-под одеяла и с закрытыми ещё глазами принялась нашаривать одежду. Благо, комнатку свою, маленькую и уютную, знала она лучше, чем свои пять пальцев. Солнце пробралось в окно: прошлым вечером времени сдвинуть на нём занавески не нашлось. Непросто оказалось открыть глаза и не щуриться, задержавшись перед ним. Вид из окна открывался – просто загляденье, но Далла отвернулась, едва взглянув. Когда-то давно водные сады казались ей чудесной сказкой, а перестать глазеть по сторонам она смогла лишь прожив здесь год. Чего ещё ждать от деревенской простушки, неведомым ветром занесённой на берег Закатного океана, где солнце вечером щедро рассыпало по волнам золото и разливало в небесах мёд и вино? Какие ещё чувства, кроме восторга, может вызвать город, построенный из воды, прекрасный, словно морская пена и прозрачный лёд, волной вздымающийся над огромной, полной кораблей со всех концов земли бухтой? Не даром величали сады одним из чудес света. Меньшего они не заслуживали. Какой наивной дурочкой она была когда-то! Многие скажут: такой и осталась, или даже поглупела, но это ложь. Маска, подаренная мэтрессой Рибан, была проста и убедительна, но под ней Далла давно была другой. Что бы ни думали о ней, она, как и все, неизбежно повзрослела. Чего лишаются взрослые прежде всего? Снов и иллюзий. Счастливых детских фантазий. Что-то уходит само. А что-то отбирает жизнь, и часто – с помощью других людей. Колени предательски ослабели, и Далла поспешила ухватиться за спинку отодвинутого на самую середину комнатки стула. Ей всё ещё нездоровилось. Вчера случился жар, унявшийся глубокой ночью, в полной темноте, при полном сознании и мучительно внезапно. Осталась после него неподъёмная пустота и обильный пот, запах которого всё ещё угадывался сквозь наполнявшую комнатку волшебницы морскую свежесть. Из-за приступа и проспала Далла дольше обычного. Это была не первая атака болезни на её изнемогающее тело. Сегодня, как и до того, чудес не случилось, всё шло привычно и ожидаемо. Схватило горло и принялись слезиться глаза. Одолевала слабость, а вот сон не шёл. Обидно вышло: пережить проклятие чародея для того, чтобы страдать теперь от какой-то там злосчастной простуды. Верить в то, что слишком настойчивую и повторяющуюся будто по часам хворь она вместе с проклятием чародея привезла с фронта, Далла отказывалась. Всё, что могло случиться, случилось в самые гнилые дни весны, и её не тронуло. Быть не может, чтобы хоть одна из боевых зараз хайденских некромантов дожидалась своего часа так долго. Какой в ней смысл на поле боя, если так. Верно? Никто не пытался Даллу изолировать. Никто не предлагал переселиться в другие покои, не поминал карантинов и камер, ничего не запрещал напрямую. У двери стражу не поставили, а саму дверь ни разу не запирали. Всё это в садах было возможно и случалось, буде на то воля мэтрессы Рибан. Но не на этот раз. Кроме лекарств Далле было предписано только больше отдыхать. Справедливо, если дело всего лишь в простуде, хотя бы и странно упрямой. Но валяться в постели Далла не собиралась, что бы там ни говорила ей Лейт. Какой смысл, если лекарства от приступов не спасают, а отдых уже опротивел? Но этого мало. Старуха-целительница давно уже больше напоминала рыбу, чем человека, но даже она ухитрялась бормотать свои советы, не глядя Далле в глаза. С чего-то все вокруг перед белокурой волшебницей робеть повадились, но меньше всего она ждала этого от Лейт. Кровь у неё холоднее воды на глубине, напугать её, даже просто выбить из равновесия не удалось на памяти Даллы ещё никому. Откуда эта скромность? Волшебница не жаловалась: смотреть в огромные бесцветные глаза старой лекарки было не слишком приятно. Но раньше она их так упорно не прятала. Что-то случилось, и никто не желал ответить, что. Вот бы загнать кого-нибудь в угол да расспросить как следует... да только кого загонять, в какой угол, и какие вопросы следует задавать? К своему стыду, Далла не представляла даже, с какой стороны браться за распутывание клубка накопившихся загадок и собственных подозрений. А ведь гордилась тем, что далеко не так глупа, как многие подозревают. Выходит, зря гордилась. Платье и плащ отыскались легко. Одно – на спинке стула, за который хваталась Далла. Второй – на подоконнике, частично свесившимся за окно. Одна из туфель оказалась стоящей на столе, каблуком посреди страницы раскрытой книги. Трактат о соединении, ни много ни мало. Раздел воды и огня, правила взаимодействия, подчинения и доминирования. Вспомнить бы, зачем взялась за изучение этого неблагодарного и муторного вопроса, но это потом. Второй туфли нигде не было. Обычное дело в последнее время: сон крал у Даллы воспоминания о том, как именно она к нему отходила вчерашним вечером, а обнаруженная поутру картина поначалу наводила на самые невероятные догадки. Пожалуй, такого разгрома, как в прошлую неделю, Далла не устраивала даже в порывах страсти. Но по сравнению с другими странностями оказавшиеся в неожиданных местах предметы одежды или обихода выглядели безобидно. Сложив в изножье кровати собранную одежду, волшебница разыскивала пропажу и размышляла о своём странном положении. Если на то пошло, то перед ней не робели. От неё спешили убраться подальше. С тех пор, как возвратилась Далла в сады, мало кто заходил в разговорах с ней дальше обмена ничего не значащими любезностями. Если она настаивала, задавала вопросы или преграждала путь, все поголовно начинали бубнить что-то невразумительное, переминаться с ноги на ногу и стрелять глазами по сторонам в поисках пути к отступлению, который не слишком повредит самолюбию. Те, что о гордости пеклись поменьше, и вовсе без оглядки убегали прочь. Вторая туфля обнаружилась на полке, меж двух книг, одна из которых оказалась пошлым любовным романом, взятым у кого-то вечность назад, а другая – потрёпанным сборником наставлений молодому адепту. Как она там оказалось, у Даллы не было ни единой догадки. Ну и пусть её, главное нашлась, и можно будет обуться. Но сперва нужно умыться. На ванну время будет позже. После того, как будет покончено с делами. Зевнув и протерев глаза, Далла прижалась к одной из стен своей комнатки. Вода послушно потекла, омыв ей лицо и руки, прихватив с собой сонливость, но оставив преследовавшие волшебницу невесёлые думы. Что-то изменилось в водных садах. Далла с трудом узнавала их теперь. Раньше она скучала и спешила вернуться. Здесь можно было иногда приподнимать надоедливую маску. Спать спокойно и в гордом одиночестве. Читать вдоволь и вдоволь спорить с собратьями, обсуждая ту или иную проблему. В садах всегда дышалось легко и свободно. Но теперь источающие прохладу стены гротов и павильонов, кораллы и красные водоросли вместо деревьев в причудливом лабиринте аллей, хрустальные купола и высокие шпили не восхищали Даллу, как прежде. Не захватывало дух от вида на бухту и заполняющие её корабли со всего света, а собратья, избранники воды, вдруг растеряли привычное дружелюбие. Больше не чувствовала Далла себя здесь прекрасной рыбкой на согретом солнцем разноцветном рифе. Вокруг – яд и ненасытные пасти, угрозу таит каждая тень, тайные смыслы кроются за каждым взглядом, каждым вздохом. Ничего, кроме смерти за малейшую оплошность, не сулила больше красота водных садов. Любви к ним Далле очень не хватало. Но она понимала: найти и вернуть эту любовь уже не удастся. Как не удастся и забыть, на чём стоит и держится это чудо. Поздно забывать такое, если хоть раз увидеть пришлось. Окно она всё же завесила, приглашая заглянуть к себе мягкий сумрак. В прозрачных голубых стенах уютного убежища Даллы резвились разноцветные рыбки, и светящаяся кровь струилась в прозрачных телах, обращая их в причудливые фонарики. Щадящий, добрый свет. Не чета беспощадному солнечному там, за окном. Но даже так смотреться в зеркало волшебница не стала. Себя она прекрасно знала, и догадывалась: выглядит сейчас немногим лучше, чем ужасно. Когда-то это стало бы трагедией, причиной слёз, жалоб и истерик. Так относиться к пострадавшей внешности требовала маска. Но сегодня её не было, и Далле было плевать. Навалившаяся вдруг усталость гнула волшебницу к земле. Какая правда, какие поиски? Что она выдумала? Хватит ли у неё сил сейчас, чтобы одеться? Далла устала и готова была сдаться. Было бы кому. Но в том-то и дело: врага своего в этом противостоянии Далла никак не могла разглядеть. Сомневалась временами, есть ли он вообще. А это значит, что принимать капитуляцию, а затем казнить и миловать просто некому, и нужно воспрять, чтобы двигаться вперёд, через густой туман, по чавкающей топи, превозмогая усталость и отчаяние. На поиски правды. Другого пути нет и не может быть у Даллы, хватит сил у неё или нет. Никто и никогда не говорил, что жить – это легко. Щётка для волос сбежала под кровать. Когда Далла, изловив беглянку, поднималась на ноги, у неё пошла кругом голова. Снова пришёл на помощь старый верный стул. На этот раз пришлось цепляться за него до неприличия долго. Но размышлениям Даллы это никак не мешало. Врага, готового быть побеждённым или принять капитуляцию, могло не быть, но противостояние определённо было. Первым делом по возвращении едва оправившуюся от проклятия чародея, уставшую с дороги Даллу потребовали в кабинет мэтрессы. Что там произошло, она помнила смутно, и радовалась, что не свалилась в обморок. Случилось всё вечером, аккурат перед сном, и это был первый случай, когда память всерьёз изменила Далле. Что же там было? Кажется, её за что-то отчитали. Должно быть, за ложь. Наверняка, ведь мэтрессе она определённо солгала. Не по своей воле, даже по высочайшему повелению, но это, похоже, нисколько её в глазах госпожи Анаит не оправдывало: с тех пор, как состоялся тот разговор, она ни разу больше не пожелала видеть бывшую ученицу. Не то чтобы Далла сама рвалась увидеть её, но всё-таки... когда-то госпожа Анаит не оставляла ей ни мгновения на мысли и сомнения. Убедила, направила по нужному пути, научила искусству и женским хитростям... и вот теперь отвернулась. Неужели из-за лжи? Нет, решила про себя Далла, и со стуком опустила позабытую было щётку на стол, мимо трактата о соединении, теперь открывшегося на каком-то странном чертеже. Не похоже на диаграмму взаимодействия, да и для символа сложновато. Но речь была не о том. Дело не во лжи. Для мэтрессы Рибан слишком мелочно. Она не девица двенадцати лет, и никогда величием своим открыто не хвалилась. Сводить личные счёты, да из-за такой глупости – не в её правилах. Если на то пошло, прощала она Далле ложь и посерьёзнее в прошлом. А ведь была среди них и такая, что едва не погубила их обеих. Тут что-то другое... должно быть что-то другое! А если всё-таки нет, и дело в простой обиде? Мэтресса могла казаться молодой и красивой, но она уже далеко не юная дева. Возраст сказывается на каждом. Даже если прожить кому-то предстоит больше обычного. Душевные силы слабеют, чувства становятся хрупкими, и то, что раньше не тянуло на булавочный укол, вдруг превращается в удар ножа. Возможно ли, что госпожа Анаит действительно огорчена? Её втравили в поиск того, чего нет, но что пугает её больше смерти... конечно, возможно! Да от кого бы ни исходил приказ – конечно! Болезненно напомнила о себе совесть. Да, был приказ, была государева воля... но ведь это – госпожа Анаит, ближе которой Далле даже родная мать никогда не была! Перед ней Далла готова была извиняться, как и сколько потребуется, стоит ей только пожелать... но ведь она не желает! Все попытки приблизиться и всё-таки принести извинения ни к чему не привели. У мэтрессы всегда находились более важные дела. Всё чаще мэтрессы не находилось вовсе. Нужно что-то с этим сделать. Как жить с таким грузом на душе? − Самое время разнюниться, − раздражённо одёрнула себя волшебница. − Как маленькая девочка, на которую не смотрит мама! Груз, душа... оставь это для храма. Справедливо. Что толку горевать о том, чего не можешь изменить, и какой прок в догадках, которые никак не проверить? Случилось то, что случилось, и последствия своего поступка Далла как-нибудь переживёт. Не в первый раз, да и могло быть хуже. Конечно, красивая кукла, которой притворялась Далла, не привыкла оставаться без внимания. У неё всегда было в достатке подруг, поклонники выстраивались в очередь. А внимание могущественной мэтрессы Рибан, которая заменит Нира Элора на посту архимага, когда придёт время... это льстило побольше победы над самым заносчивым и самовлюблённым мужчиной. Лишиться всего этого и остаться в одиночестве было тяжело. Но разве сама Далла втайне не мечтала об этом? Она всегда твердила, что жаждет исследований и дискуссий с лучшими умами империи. Госпожа Анаит смеялась и уверяла, что успеет она ещё пропылиться насквозь и порасти мхом, а прославленные умники ей быстро станут хуже горькой редьки. Её веселье только распаляло желание Даллы. И вот, казалось бы, есть возможность, не отвлекаясь на бессмысленную болтовню и флирт, заслужить себе место среди мудрейших людей страны, а она огорчена. Неужели настолько сжилась с собственной полезной, но такой нелюбимой маской? − Скоро полдень, − сообщил сонный голос за спиной у волшебницы. − Ты опоздаешь, если не поторопишься. Мысли, будто мыши при виде кошки, бросились врассыпную. Не оборачиваясь, Далла съёжилась и поспешно схватилась за щётку. Не взглянула в зеркало: кроме неё, усталой и больной, там непременно отразится постель. Волшебница знала, кого там увидит. Чувствовала его взгляд на своей спине и понимала: не выдержит посмотреть в глаза. И знала прекрасно: сегодня он сюда не входил, а вчера она в постель легла одна. Как до такого дошло? Далла винила соль. Целую ложку голубого порошка, проглоченную перед тем, как пришлось соврать госпоже Анаит. Смысла того, что сделала, волшебница не понимала. Знала только, что смысл есть, и, вероятно, немалый. Знала, что ей бы гордиться, а не сетовать. Но вместо гордости Далла чувствовала страх, и много раз уже спросила саму себя и всех известных ей богов: почему я? О соли, которой балуются псионики, рассказывали всякое. Например, что может она раскрыть чужие мысли, даже тому, кто не учился их читать. Или, как скромно возразит любой псионик, предугадывать. Вот только ей соль такую пользу если и принесла, то ненадолго. Она и заметить не успела, не то что воспользоваться. Накативший было страх прошёл: за спиной было тихо. Не удержавшись, Далла нервно хихикнула и подмигнула проплывшей перед ней в толще стены белобрюхой рыбе. Была та размером с доброго карпа, и на волшебницу даже не взглянула. А ещё такой громадине нечего было делать здесь. – Тебя здесь нет, – сквозь душащий неумолимо смех сказала Далла. И рыба, повинуясь ей, исчезла без следа. Она действительно жила лишь в голове волшебницы. Смех заметался по убежищу Даллы, и вторили ему всполошившиеся за окном чайки. Она смеялась до слёз и не могла остановиться, хотя на самом деле ничего смешного не было. Совсем наоборот, ведь не проходят последствия приёма разноцветной соли. Они продолжают отравлять Далле жизнь, и однажды могут привести её к смерти. Ужасно и несправедливо. Но прекратить смеяться Далла не могла. Соль. Не морем рождённая, не землёй, но тварями, что боятся воды и плавают в земле, как рыбы в океане. Зовут их на встречу с солнцем безликие погонщики, и собирают с бурых, чёрных и серых шкур сверкающие друзы, чтобы растереть их в пыль. Об этом дрянном порошке было сказано и написано много. Яд и лекарство, источник силы и слабости, страданий и наслаждений... но каждый автор, будь он учёным или шарлатаном и сплетником, предупреждал: вред нанести соль может с первого приёма. Нечастый случай, верно. Но Даллу он настиг. Теперь это можно смело признать: все признаки налицо. Беспокойный сон, отравляемый яркими и отвратительно увёртливыми сновидениями. Изнуряющие головные боли и странные проделки памяти. Отсутствие аппетита и настрой, от возбуждения скачущий к унынию и обратно по десять раз на дню. Хуже того: Далла начала ловить себя на том, что сны преследуют её уже и наяву. Хорошо бы и они забывались так же легко, как ночные видения или то, что случилось перед сном. Она не помнила, за что отчитывала её мэтрасса Рибан, но готова была поклясться, что видела остатки сброшенной змеиной кожи в углу её кабинета. Да и сама госпожа Анаит, как никогда холодная и отстранённая, тогда менялась на глазах, превращаясь из цветущей женщины в горбатую старуху и обратно. О том, что было после, нечего и говорить. Было всё, от показавшегося мёртвым юного ученика до собственного окровавленного лица в водяной линзе. Совсем уже недобрый знак. И помощи ждать неоткуда: в садах у Даллы не осталось близких друзей и подруг. Старые, всё понимающие и готовые ждать и терпеть, разъехались по местам службы. На то, чтобы завести новых, не хватало времени: госпожа Анаит постепенно вытеснила из жизни ученицы всё, и находила, чем заполнить её досуг даже после пройденного посвящения. Теперь она отвернулась, и вместе с ней отвернулись другие, оставляя Даллу в звенящей тишине и гордом одиночестве среди стеклянных стен и фонтанов водных садов. Проклятие чародея отпустило её ещё на пути сюда, но возвращаться в расположение войск ей запретили, заявив, что выслана замена, а ей пора отдохнуть. Ложь. Никакой замены выслано не было: отправиться прямиком в пасть смертельной болезни не нашлось добровольцев. Об этом Далла узнала неожиданно легко и быстро. Сначала вести привели её в ужас, ведь это значило, что при государе остались двое пиромантов: на честном слове и ослином упрямстве держащийся Карр и зазнайка и бестолочь Авет. Только им и доверять поддержку императора, когда оба зверя под ним убить готовы. На самом деле, если уж быть честной, Далла и сама попробовала бы зверя убить. То, что узнала она, к иному не располагало. Вестей от Ады не было, а новости с фронта приходилось добывать с боем, устраивая засады и облавы, нападая и наблюдая. Всё это выматывало и приводило в отчаяние, а неизвестность неимоверно злила. Далла рвалась вернуться, но ей запретили об этом думать. Она, было дело, настаивала. Бесполезно, скоро её отказались даже слушать. И однажды, скрепя сердце, пришлось признать справедливость приговора. Какой там фронт, какая связь, тем более мертвецы и некроманты. Справиться бы с собственными беспокойными снами. – Всерьёз решила опоздать? – устало вопросил тот, кто не был рыбой и не слушал приказов Даллы. На этот раз, хоть страх и впился ледяными когтями в сердце, она обернулась. Конечно, он был там. Его неверием не победить и не изгнать, и к заверениям в том, что его нет, он оставался глух. Он полулежал среди измятых простыней, едва прикрытый ими, и следил за ней. Лениво, как объевшийся кот смотрит на прыгающих по двору воробьёв. Не угрожал, не двигался, но Далла не могла пошевелиться. В то утро, когда впервые привиделся ей этот человек, она и подумать не могла, что увидит его вновь. Да что уж там: была уверена, что он не существует! – Помочь тебе одеться? – слабо улыбнувшись, спросил Руслан. Она отступила на шаг. Потом ещё. А он, не сводя с неё глаз, сел и опустил на пол ноги. «Я видела его раньше, – подумала Далла, чувствуя за спиной преграду. Там стол, а на нём книга о соединении воды с огнём, и больше отступать некуда. Если только сквозь пол провалиться. – Я помню его!» Она была почти уверена: невидимая для неё правая рука этого человека вот-вот из складок простыней достанет окровавленный нож. А в голове, вместе с отчаянным стуком паникующего сердца, бились услышанные давным-давно слова. – Я никого из них не знал, – словно подслушав мысли Даллы, произнёс Руслан. – Они не делали мне зла. Но кто-то должен был ответить за то, что случилось с мной. Вот на кого похож он. Вот кого напомнил Далле. Теперь, когда слова сорвались с его губ, сомнений не осталось. Так говорил Ласан Кровопийца, мучитель и убийца сорока четырёх человек. Говорил перед тем, как умереть самому. На плаху он отправился ещё при императрице Лалии Харон, по её высочайшему приговору. На его казнь Далла забрела, ожидая, пока переговорит со столичным магистратом госпожа Анаит. То был ужасно яркий день, и ветер гонял по улицам мусор и пыль, а солнце многих наградило ожогами и веснушками. Некоторых и вовсе убило. Ужасный был день... ужасный. С тех пор в столице Далла больше не бывала, ни одна, ни в обществе. Не находилось повода, и не было ни малейшего желания. Он поднялся, и в комнате вдруг стало тесно. Сколько мужчин, одетых и нагих, перевидала Далла с того дня, как был казнён Ласан Кровопийца... а перед этим вдруг оробела. Смотрела на него, как птица на змею, и двигались по-прежнему лишь мысли её, захваченные волной воспоминаний. Говорят, в глазах юной императрицы был ужас, когда поставили перед ней на колени пойманного наконец душегуба. Говорят, потом она спрашивала: как это мог быть он? Но всё это – домыслы, а вот слова убийцы – нет. Их, в отличие от императорских вопросов, слышали многие, и повторяли охотно, пусть и с оглядкой. Далла была в их числе. Она в те дни была моложе и наивнее, услышанное долго оставалось для неё загадкой. Но позабыть его усталый взгляд и безжизненный голос не удалось до сих пор. Бывало, ночами снился ей Ласан Кровопийца, и было в этих снах с избытком стали и крови. Крепко держали они, бросали лишь под утро, оставляли выпутываться из влажных простыней и клясть себя за непрошенное и необъяснимое возбуждение. – Я лгал, – сказал Руслан. Или всё-таки Ласан? – Правду понять намного сложнее. Поторопись уже. Опаздываешь. И протянул к Далле правую руку. Вместо ножа в ней был конверт. Внушительный, из плотной желтоватой бумаги, со сломанной печатью в виде узора чешуи. Опомнилась Далла, уже спеша по внутренним аллеям водных садов, едва замечая встречных, провожаемая удивлёнными взглядами и приветствиями, на которые некогда было отвечать. Повезло, что не сбежала из собственной комнатки голой. Или нет, ведь тогда большинство встречных отводило бы взгляд, всё так же не пытаясь заступить дорогу. На большее здесь почему-то никто уже был не способен. Не с Даллой. Зажатое в кулаке письмо жгло, словно пропитанное ядом. Оно неведомым образом оказалось в комнате Даллы, засунутым под раму зеркала. Тогда оно было заметно тоньше, а на дорогом посеребрённом стекле, начертанные краской для губ, выстроились одиннадцать строк странных символов. На вторжение Далла не пожаловалась, ведь больше незваный гость ничего не тронул. И вот история получила продолжение. Солнце, вскарабкавшись на вершину неба, примеривалось уже спускаться. Нужно спешить, ведь скользит уже к причалу изящный, будто лебедь, чёрный корабль под разноцветными парусами, и украшает гордо поднятый нос его деревянный дракон в серебре и позолоте. Набиты трюмы его слоновой костью и сладкими зачарованными плодами, яркими тканями и ещё более яркими перьями, благоухает он дорогими пряностями и причудливыми цветами вместо соли и дёгтя. Но Даллу груз не волновал. Ей нужен человек, что прибывает в порт на этом корабле. Тот, кто отправил письмо у неё в руке. Письмо, которое существовало, кто бы ни протянул его Далле сегодня. Ради него торопилась волшебница, путаясь в голубом атласном платье и перекинув через плечо белый плащ о восьми синих волнах. Ради него пугала трепещущие вдоль аллей белые и розовые кораллы и заплывшие в стены вокруг стайки серебристых рыбок, спотыкалась каждый десяток шагов и едва замечала, как спешно уступают ей дорогу встречные. Свернув на внешнее кольцо, Далла немного успокоилась. Сбавила шаг, чтобы расправить складки плаща и поправить волосы, бросив взгляд на своё отражение в ближайшей стене. Лица своего почти не разглядела, зато плащом полюбовалась с удовольствием. Плащом своим Далла гордилась. Мало кто верил, что восемь волн на нём заслужены, все до единой. Но это правда, и это не предел. У глупой белокурой красавицы есть талант, и немалый. Когда-нибудь волн будет двенадцать, а потом шестнадцать, и наконец она получит право носить синий плащ, как у госпожи Анаит. Если, конечно, раньше та госпожа не изгонит её прочь из водных садов, не важно в каком направлении и под каким предлогом. И если раньше Далла не погубит себя сама. Она уже впуталась в историю, из которой не всякий целым и невредимым выберется. Понять бы ещё, что это за история и где из неё выход, если есть он. Но отступать её учили лишь тогда, когда это уместно. Не всякие трудности таких манёвров заслуживают. Многие можно обойти. А иные уступят сами, стоит только нажать посильнее. Так Даллу учили, и так она поступит, оправившись от малодушия и слабости. И всё-таки мысли сами возвращались к видению, изгнавшему её из комнатки. Сон это наяву, безумие или иллюзия, но, завладев однажды её мыслями, Ласан Кровопийца легко отвоевал их для себя и на этот раз. Он это, или вестник государя со странным именем Руслан – Далла не знала, и не могла решить, бояться ей, смириться, бороться или радоваться. Его звали рабом белого короля и любовником многоглазой королевы. На том спасибо, что не сыном доброй матери, пусть и покажется это кому-то похвалой. Любит народ свои страшные сказки, что поделать. Всюду героев этих сказок находит. О том, что можно было избежать всего, никто ни до, ни после казни даже не вспомнил. Кто вообще о Ласане вспоминал после казни? Быть может, лишь она одна. Вспоминала часто, и с неуместной теплотой. Старые подруги смеялись над Даллой, когда та, преисполненная печали и возвышенных мечтаний, возвратилась из столицы. Быстро смекнули, что за муха укусила их прелестную глупышку, но ужаснуться даже не подумали. Может, просто не поверили? Подзуживали: неужто в убийцу влюбилась? И добавляли, что другого ждать от неё не приходилось, ведь она влюбляется во всё, что смеет двигаться. Кто-то даже романтику в этом усматривал. Далла смеялась в ответ и говорила: раньше уж полюблю моржа или кита, из тех, про кого врут, будто ими жители дальних островов обернуться могут. Потом бывали пересуды о мужчинах и любви, мягкие подушки и сладости, и звёзды снисходительно смотрели вниз, отражаясь в золотом вине. И никакой правды. Кому она нужна? Хорошие были времена... даже зависть подружек-собутыльниц почти не бросалась в глаза, и ни одной из них не забредало в голову обидеться, когда белокурая красавица Далла уводила у неё очередного поклонника. Удачная подобралась компания. Такой и своих, поднадоевших, уступить было не жаль. Да что там, не жаль и поделиться было. Хорошие времена ушли, не обещав вернуться. Поклонники давно переженились на праведных трудах или скромных девицах и убыли на службу. Подруги тоже кто куда разъехались, кто с мужем, кто без. Едва ли Далла новых заведёт теперь, когда все смотрят на неё исподтишка и ускоряют шаг, невнятно и поспешно произнося слова приветствия. Даже старшие, те самые, кого бывшая наставница величала замшелыми, сделались до неприличия проворны и исчезали из виду быстрее молодых да ранних. Какие уж тут подруги. Тем более поклонники. Не охотиться же на них с копьём и стрелами, в самом деле. Считать ли подругой оставшуюся в расположении имперских войск Аду, Далла никак не могла решить. Не получалось позабыть, с чего у них всё начиналось в замке Крас. Не получалось и всерьёз поверить, что всё изменилось. Опять же, от Ады нет вестей, и достучаться до неё никак не получалось. Будто отрезало. Ну разве это по-дружески? – Тебе никто из них не нужен. Голос его у Даллы за плечом был холоден и резок. Услышав его, она споткнулась от неожиданности. К такому невозможно привыкнуть. – Тебя нет! – не удержавшись, взвизгнула Далла. На неё обернулось несколько прохожих. Но, лишь задев взглядом, поспешили убраться. Никто не приблизился и не спросил, в чём дело. Никому до этого не было дела. Спеша дальше, почти переходя на бег и не различая звук шагов и грохочущей в ушах крови, Далла чувствовала, что краснеет. Мало снов наяву. Мало боли и переменчивых чувств. Теперь она с видениями выдумала спорить. Он рассмеялся, быстрым шагом обходя её. На этот раз одет он был наёмником с Китового рога: костяные рёбра на кожаном кафтане, из костей набранные оплечье и поножи, костяной топор и широкий нож у пояса, шлем из черепа неведомой твари – на сгибе левой руки. Над бешеными островитянами смеялись, называя гремучим мясом. Но ровно до тех пор, пока не выяснялось: кость, которой то мясо доверяло жизнь, не уступает стали. Ходили слухи, будто бы отец Ласана был родом с Китового рога. А может и он сам там вырос. Всерьёз ни семья, ни родина убийцы никого не волновали. – Их тоже нет, – улыбаясь, сказал Далле Руслан. И, выхватив нож, ударил в грудь проходившую мимо женщину. Волшебница вновь оступилась, отшатнулась прочь и собралась уж было закричать... но женщина, будто полуденная тень, исчезла без следа. На этот раз Далла побежала. Без оглядки, не разбирая дороги, словно перепуганная лошадь. – Уйди, – шептала она, задыхаясь и чувствуя, как по лицу струятся слёзы. Закричать бы, да задохнёшься тогда – петли не надо! – Уйди, оставь меня! Пожалуйста, оставь... Столкнувшись с кем-то, угодив в объятия, Далла вскрикнула. Забилась в руках незнакомца, но он держал крепко. И это были его руки. – Я не оставлю тебя, – громом небесным над головой у волшебницы грянул его шёпот. – Нет на свете белого оленя, который заставит меня забыть о тебе. Очнулась Далла, уже дважды обойдя центральную опору, гигантский водяной вихрь, бешено кружащий пену, плавник и портовый мусор. Как эта грязь минует водные сады там, наверху? Далла знала ответ, но удивляться не переставала. Вокруг никого не было. Ни прохожих, ни преследователя. Он оставил её. Ушёл, забрав с собой страх волшебницы, вернув ей спокойствие и способность мыслить здраво. И по всему выходило, что в порту Далла окажется вовремя. Не опоздав ни на минуту. – Не спал в то раннее утро молодой королевич, – бормотала волшебница, продолжая путь свой вниз. – Скакал он по лесу на добром коне в погоне за белым оленем... Глупая сказка. В самый раз для глупой девчонки, мечтающей, чтобы увидел однажды её вот такой королевич, спящей под дубом, и разорвалось у него сердце надвое. Чтобы одна половина рвалась за зверем в чащу, а другой и шагу прочь ступить не захотелось. Да чтоб ещё вторая победила... – О том, что будет дальше, ни одна не думает, – бурчала Далла. А в голове ещё металось эхо его слов: нет на свете белого оленя, который заставит меня забыть о тебе. Он что же, выдумал себя героем сказки считать? Что за блажь, ведь вокруг – совсем не сказка, и он живёт лишь в воспалённом воображении избранницы воды, которую ни разу в жизни не видел. Ускоряя шаг, Далла взглянула на смятое в кулаке письмо. Отправлено оно было из порта Даэги, в десяти днях от водных садов. В нём говорилось о прибытии чёрного корабля под разноцветными парусами в этот самый день, и излагалась просьба о встрече. Тот, кто писал письмо, в расчётах своих не ошибся, и дальние патрули уже оповестили капитана порта, а укротители с двумя огромными рыбами-реморами отправились навстречу морскому страннику, чтобы сопроводить его в безопасность зачарованной гавани. «Надеюсь, ещё помнишь меня, девочка», − неуклюже, явно не привыкшей к письму рукой было написано в самом конце, под аккуратными строками, начертанными рукой платного писаря с почтовой станции. Написано по-особому: знаки этого языка едва ли знали в садах больше трёх человек, считая саму Даллу. Достаточно, чтобы не оставить сомнений: письмо продиктовал, дополнил и отправил именно тот, кто значился в аккуратной, чужой подписи. На имени рука писаря заметно ослабела. Нечасто, видно, приходилось выводить на бумаге такое. Должно быть, переспрашивал, как правильно, и про себя гадал, что за странное имя. И утешал себя привычно: от дикаря другого ждать не стоило. У них всегда и всё не так, как у людей. Да человек ли это, в самом деле... да, наверняка несчастный служащий почтовой станции в Даэги думал так. От простых людей тоже не приходится другого ждать. Спустившись вниз и миновав Морскую колоннаду, где меньшие опоры садов выстроились в шесть рядов, уходя на дно залива, и скованная магией вода была надёжна будто камень, шагая навстречу ветру и запахам соли, дёгтя и рыбы, Далла подумала: наверное, в дружбе её с Чакайдом многие бы усмотрели странность. Он не красавец, не умён, не храбр. Он всего лишь дикарь, и среди тысяч таких же не выделялся ничем. Кроме собственной неистовой веры в неведомого владыку, о котором отказался Далле рассказать когда-то. Он родом из далёких южных джунглей. С родины государева зверя, и род Чакайда наверняка служит матери какой-нибудь из чёрных стай. Он может призывать духов и высушивать вражеские головы. Но некромантом называть его нельзя, пусть многие и думают иначе. Духи, с которыми говорит Чакайд, воплощались далеко не все, и плоть, что носили немногие из них, не всегда была человеческой. Да, дружбу Даллы с таким человеком многие сочли бы странной, а старые подруги – от души высмеяли бы. Но дружбы между ними не было, и виделись во плоти они всего один-единственный раз. В день казни Ласана Кровопийцы. С тех пор Чакайд не оставлял Даллу. Бесплотным духом заглядывал к ней в сны, подсказывал, а бывало, что и утешал. Он знал о волшебнице почти всё. И всё-таки друзьями они не были. Иначе он не оставил бы её после пробуждения зверя. Не заставил бы бороться в одиночестве. Друзья так друг с другом не поступают. Корабль появился вовремя. Разорвал горизонт разноцветной птицей, и приближался, влекомый реморами, на гребне пенной волны. Стремительно и плавно. Глаз не отвести. Не то что пузатые торговые суда, грацией своей как никогда в такие моменты похожие на корыта для стирки. Стоя в стороне от суетящихся докеров и собирающихся бригад грузчиков, Далла любовалась приближающимся чёрным кораблём под сложенными разноцветными парусами. − Мы так давно не виделись, − промолвил рядом с ней Чакайд, и она не удивилась. Даже не взглянув, верила: сейчас он стоит рядом и тоже смотрит. − Я рад нашей новой встрече. Навязчивые сны пошли ей на пользу. Чакайд так давно навещал её по ночам, что встретить его теперь, когда сны норовили поменяться местами с явью, было правильно. Не рассчитывала же она всерьёз, что будет он дожидаться встречи во плоти? Нет уж, не таков Чакайд, если хоть что-то о нём Далла знает. Если уж хочет он что сказать, то медлить не станет, и скажет, как только представится случай. Почему же он оставил её там, в замке Крас? Почему появился только тогда, когда имперское войско уже на несколько дней углубилось в разлагающийся труп графства Нерат? Далла сомневалась, что решится спросить. Да и уместно ли это? Они всё-таки не друзья. − Ты всё сделала правильно, − заверил её Чакайд, когда Далла промолчала. − Владыка будет благодарен нам за службу. Он наградит нас. Быть может, твой владыка сможет излечить меня? Подумав так, Далла невесело усмехнулась. О разноцветной соли много чего писали и рассказывали, а спорили о её свойствах до хрипоты и драки. Но все сходились в одном: из того, кто захочет от неё отказаться, соль вынет душу и разотрёт в пыль. Спросить бы, что именно она сделала правильно. В последнее время всё, казалось, норовило выпасть из рук и покатиться под откос. Но Далла продолжала молчать и смотреть. Корабль был всё ближе. Скоро оставят его реморы, чьи огромные, закованные в серебро и увенчанные переливчатыми вуалями плавников спины уже можно разглядеть вдоль чёрных бортов. Следя за ним, Далла знала: её не будет здесь, когда настоящий Чакайд сойдёт на землю. Где она окажется, у себя ли в комнатке, или на дне морском – не имеет значения. Её не будет здесь. Рука у Чакайда была маленькой и тёплой. Маленькой, как у ребёнка, но слишком грубой и жёсткой. Говорят, будто гроссмейстер хайденских некромантов родом из того же племени. Или его предки. Они с Чакайдом определённо одного роста, и может быть, похожи друг на друга, как родные братья. Не самая приятная мысль, даже если знать: не великий некромант стоит рядом и держит за руку. – Владыка благоволит нам, – сказал Чакайд. – Ты ведь использовала то, что я тебе подарил в прошлый раз? Всё ещё не находя слов, Далла кивнула. Она, как и прежде, ничего не знала о владыке и его благосклонности, но подарок Чакайда помнила, будто получила его вчера. Он подарил ей тонкую иглу из чёрного льда. Холодную настолько, что от одного прикосновения к ней сводило пальцы, а на память оставалась боль, будто от обморожения, но никаких следов. Подарком этим ей велели уколоть того, кто по душе придётся. Так она и поступила. Спустя несколько лет. Прошлой осенью. Узнай подруги Даллы, как долго выбирала – были бы удивлены до крайности. Но подруг не осталось, и удивляться было некому. Вот только как же быть теперь, когда... – Он прямо над нами, – прошептала Далла, не отводя взгляда от корабля. Смотреть на Чакайда всё ещё было страшно. – В одной из опор. Чего бы ты ни добивался, теперь это невозможно. – Конечно. Очень хорошо. В голосе Чакайда слышался неуместный энтузиазм. Как будто ничего другого он и не ждал. Как будто только так всё и должно было сложиться. Далла ничего хорошего в случившемся не видела. Ей обещали, что игла вернёт ей кое-что утраченное, стоит только ей угнездиться в живой плоти и напиться горячей крови. Но убедиться, правда это или нет, не удалось: раненого увезли, а потом оказалось, что больше с ним не сможет говорить никто и никогда. – Я привёз тебе новый подарок. Он потянул волшебницу за руку, призывая обернуться и всё-таки взглянуть. Сердце кольнуло: промолчи он – и Далла с лёгкостью решила бы, что рядом с ней стоит нетерпеливый ребёнок. Но она знала правду и не шевельнулась. Достаточно увидела сегодня снов наяву. Пусть этот и казался правдивее других, но сил на него уже не хватит. Снова вопить, бежать, прятаться или отбиваться Далла не хотела. Она и так слишком навредила своей гордости. – Мне придётся дождаться его? – спросила Далла. Ей это совсем не улыбалось почему-то. Чакайд усмехнулся и погладил её руку. От этого прикосновения Далла мгновенно покрылась гусиной кожей. Нет, ни один ребёнок так не может. – Ну что ты, он уже здесь. Не думаю, что стоит его так носить, как ты... и не тебе его носить, ведь правда? Не замечая, что делает, Далла потянулась к шее, и с удивлением нащупала замкнутый вокруг неё обруч в два пальца шириной. Просторный. Ничего общего с ошейником. И ни следа соединения или запора. Запаниковав, Далла сорвала с себя обруч. Сама не поняла, как удалось, но вот он уже в руках у неё, и ничего опасного в нём с виду не было. Ни искры магии, ни единого секрета. Даже шипов не видать. Только гладкий металл и яркие, похожие на камешки, семена. Такие часто можно встретить в дешёвых колечках на деревенских ярмарках. Когда-то Далле дарили такие, и она была счастлива. Как же давно это было. Где-то она видела похожий предмет. К нему там прилагалось обширное и нудное описание и множество разномастных предупреждений. Было в этой бесполезной с виду безделушке что-то знакомое... что-то опасное. Вот только Далла не могла припомнить, что. – Красиво, правда? Даже не глядя, Далла чувствовала, как улыбается Чакайд. Улыбка у него всегда казалась ей жутковатой. Уж больно белыми были у него зубы, слишком ярко выделялись они из-за иссиня-чёрной, кое-где покрытой чешуёй кожи. Нужно привыкнуть, чтобы оценить, насколько эта улыбка открыта и искренна, сколько в ней радости и света. – Как думаешь, найдётся там, за большой водой, кто-нибудь, кому придётся впору эта прелесть? – продолжал тем временем Чакайд. Далла не сомневалась: найдётся. Но, чтобы добраться туда, нужно немало сил. Откуда взять их несчастной больной женщине? Да и хочет ли она учинять авантюру, рисковать и подставляться под гнев не только госпожи Анаит, но и её коллег из высоких чертогов? Совсем волшебнице такого не хотелось. Но она знала: выбора у неё нет с тех самых пор, как она проглотила ложку голубой соли. Огромные, больше рыбацкого баркаса, реморы сложили пышные спинные плавники и, дружно всплеснув широкими хвостами, ушли на глубину. Корабль уже рядом. Красив, как в мыслях Даллы. Но вместо специй и цветов несло от него крепким звериным духом. Что же привёз он, и хочет ли Далла знать это, тем более видеть? Едва ли. Ей своих забот хватало. Взвалить на себя ещё и чужие... это лишнее. – Я тоже принесла тебе подарок, – промолвила волшебница. И вдруг осознала: подарок тот остался на столе у неё в комнате. Как раз под книгой о соединении воды с огнём. Если на то пошло... она не помнила, когда решила сделать Чакайду подарок. Память и жестокие шутки её! Но огорчиться всерьёз собственной забывчивости Далла не успела. – Возьми, – шагая к ней и улыбаясь, произнёс Руслан. На этот раз он был одет адептом, и свёрнутая в трубку кипа листов в его руке казалась истрёпанным, многажды из рук в руки перешедшим конспектом. На самом деле это были тщательно скопированные письмена, что нашла Далла на своём зеркале, в тот день, когда получила письмо. Они появлялись и позже. На полях книг. На стенах, будто следы взбаламученного песка. Даже на боках серебристых рыб, которые не желали уплывать, пока она не запишет всё. Во всех этих знаках волшебница не видела ни капли смысла. Но самый грозный и навязчивый из снов её настаивал: запомни, сохрани, передай. Чтобы сберечь рассудок, приходилось подчиняться. С трудом уговорив себя не дрожать и не шарахаться, Далла взяла протянутые ей бумаги. И опустила руку так, чтобы стоявший рядом Чакайд мог взять. Передала воображаемую тетрадь от одного взбунтовавшегося сна другому. И, какое счастье, один из них, одобрительно улыбнувшись, исчез. – Покажешь это алхимику потолковее, – посоветовала Далла. – Хотя и бестолковый справится. Лишь бы всё нужное у него было. При чём тут алхимики, и что они поймут в этих каракулях, она понятия не имела. Но это было важно. Это следовало сказать, и она сказала. – О нас не беспокойся, – ободряюще откликнулся Чакайд. И... показался у переброшенных с чёрного корабля сходней. Маленький и невыносимо яркий в своём наряде из пёстрых шкур и разноцветных перьев. Поднял руку и помахал, не торопясь сойти на твёрдую землю. А потом скрылся, уступая дорогу другим.На пристань готовились спускать огромные глухие ящики из странной желтоватой древесины. Из этих ящиков доносились возня и глухое ворчание. От них несло навозом, мускусом и чем-то, от чего в ужасе сжималось в груди сердце. Что бы за звери ни прибыли из далёких южных лесов сюда, к подножью водных садов, они опасны, и встречаться с ними не следует. Но это не имеет значения: Даллы не будет здесь, когда первый ящик перекочует с корабля на берег. Она будет уже далеко, когда пройдёт по сходням настоящий маленький темнокожий человечек по имени Чакайд. Ведомая порывом, сопровождаемая множеством изумлённых взглядов, Далла решительно прошагала по длинному каменному пирсу и, не сбавляя шагу, рухнула в море. Можно уйти по-разному, чем хуже этот путь? Ничем. Он даже лучше. Вода удивлённо охнула и заключила её в объятия, заглушила все звуки и погасила свет невыносимо яркого дня. Любой избранник воды плавает как рыба, и может даже не мечтать об утоплении. Далла не была в этом правиле исключением. Теперь солнце было лишь горстью серебряной чешуи у неё над головой, а внизу ждал её прохладный синий сумрак. Там, внизу, приходят лучшие сны, а она заслужила отдых. Ведь так? Сколько можно терпеть, переносить и добывать правду? По возвращении Даллу ожидали странные вести. За них не пришлось бы сражаться с порывающимися проглотить язык и сбежать собратьями. Сады гудели растревоженным ульем, обсуждая пропавшую из огненного чертога молоденькую ученицу. Она-де, вскоре рисковала познать на себе любовь своенравной стихии, и, спасаясь от накатывающего жара и помешательства, спускалась по обсидиановой лестнице к воде. Никто не запрещал ей. Никто не следил. И вот она пропала. Должно быть, утонула, бедняжка... но так, возможно, лучше: впереди девочку ждало только безумие. Мало в чертогах этой, как же её... Мира она, или Мара, или, тьфу ты, Мессалина. Ну та, что с архимагом на войну ушла. Прибрала бы её на той войне смерть, в самом деле... чтоб не мучилась. Всё это ждало Даллу по возвращении. От этих новостей пришлось бы прятаться. Но Далла не вернулась. Ей снился лучший из снов: она на корабле, изящном и стремительном, будто морская птица. Кажется, летит он, не касаясь волн, и она, Далла – госпожа и богиня на его палубе. Треплет шальной ветер синий плащ у неё на плечах, а у ног, закованная в цепи, сидит побеждённая и сломленная душа огня. Вот она, сила. Вот власть. Ждут впереди бури и холод, и где-то в глубине притаился ненасытный левиафан. Но стоит только Далле позвать его – и взмоет он над волнами, изогнёт высокой аркой над кораблём своё бесконечное тело. Закричат в голос и бросятся ниц просоленные, выдубленные восемью ветрами моряки, а она улыбнётся морскому дракону в лицо. Да, есть у левиафана в её снах лицо. Лицо убийцы и государева вестника, что отзывается на два разных имени.