Драконьи сны

Руслан Огромная луна белела среди тысяч звёзд, и серебром плескался в озере свет её. Вода чернее ночи омывала распростёртое крыло, и не таилось во тьме её больше угроз. Не приходилось ждать из тёмных глубин и помощи. Спасибо и на том, что спокойны они, и так стараются слизать усталость и отчаяние, ласкаясь к чешуе на драконьем боку. Мир перестал разваливаться после гибели флейтиста. Самое время пошутить о пользе костной муки и прочего кальция. Да только смеяться не тянуло, а радоваться приходилось тихо, чтобы не спугнуть удачу. Пока всё было тихо. Лишь иногда рассекали небо над далёким горизонтом чёрные молнии-трещины, и, чтобы избавиться от наваждения, достаточно было зажмуриться. Мир перестал прикидываться ворохом старых детских рисунков. Но веры ему от этого не прибавилось. Сворачиваясь в темноте, в который раз пытаясь устроиться удобнее с расправленным крылом, Руслан уже успел понять: сегодня ночью ему снова будет не сомкнуть глаз. Он радовался бы... но сны могли найти его и наяву, снова и снова перемешивая правду с ложью, а существующее – с воображаемым. Мир мог перестать рассыпаться, и не казалось больше, что, ступив на землю, провалишься в чернильную бездну. Но быть драконом оставалось тяжким испытанием. Хуже – только неизвестность, обступившая со всех сторон. Сейчас, впотьмах и под луной, мир выглядел скорее театром теней, и яркий свет мог бы разрушить его до основания... но не бывать этому, пока есть власть у госпожи над миром. Она по-прежнему была верна Руслану. Одна из всех не покинула. Она всё так же терпеливо убеждала его: это не сон. Устала, должно быть. Скоро потеряет терпение. Злить госпожу – это добром не кончится. А как не злить её, когда зол сам и, хоть от пробуждения пошёл уже девятый месяц, всё так же ничего не понимаешь? Если весь мир держится лишь на белых костистых плечах госпожи боли, достоин ли он большего, чем рухнуть и сгинуть в клубах пыли и праха? Достоин ли веры, тем более – жизни в нём? Не поднимая головы, зверь шумно фыркнул. Свежая мысль. Достойная гостья разумной головы. С каких пор мир обязан быть достойным паразита у себя на теле? Дракон огромен и могуч, старость и смерть не смеют приближаться к нему, но воли у него, когда заходит речь о том, когда и где родиться, не больше, чем у презренного смертного. Он, несомненно, важнее любого человечка, рыжего обитателя северных лесов или даже великана... но на рождение и смерть его мир обратит внимания ничуть не больше. Скверно для самолюбия. Но правда. Время текло мимо ленивым, неумолимым потоком, но тишина ночная была обманчива. Размеренно бились в темноте тысячи мёртвых, наполненных силой сердец. Под гром их не спалось Руслану, и он лежал, позволяя чёрной воде зализывать оставшиеся раны, и слушал, слушал, как бродят мёртвые вокруг, как вздыхают и плачут по утраченной жизни и отнятой воле. Кто ещё станет слушать их. Кто расслышит... Живых окружили, прижав к воде, оставив простой выбор: прорываться или отступать в озеро, рыбам на корм. Если остались там рыбы, которых не сожрал и не распугал дракон. Солдатики в ловушке, и уже поняли это. Но они всё ещё уверены в собственных силах, готовы терпеть, превозмогать, бороться и добывать победу. Ведь государь с ними. А зверь знал больше, и надежд у него не осталось. Он слышал, как сжимается кольцо, он чуял близкую беду, но предупреждения его никто так и не понял. Напрасно люди задержались здесь, на берегу нелепого, почти правильной формы озера, где бурно разрастались травы и кустарник, и злой голодный гнус слетался отовсюду тучами. Им следовало убраться в тот же день, как рухнула стена и раскололась единственная башня злополучной крепости Катей. Но они остались, и теперь обречены на смерть и служение. Их будущие хозяева близко, и не спасёт от них даже огонь, ведь некому будет разжечь его. Зверю хотелось остаться: здесь было всё, что ему нужно, за исключением тепла, а угрожать ему было некому, зато возможных слуг вокруг было с избытком. Плевать на людишек: их можно выгнать или перебить. А вот мёртвые... мёртвые – дело другое. Они не пугали зверя. Их присутствие его радовало. Всё, что таится под покровами доброй матери, склонится перед зверем, а что не склонится – то станет пищей. Вот если бы не одиночество... и есть ещё одна досадная мелочь. Сгинула бы она уже, да не тут-то было. Зверь не боялся темноты, в которой оживает смерть. Но каково жилось в его теле человеку? Он, может быть, и научился многому с тех пор, как оказался в столь нелепом положении. Но человеком быть от этого не перестал. Довериться живущим в звере вместе с ним инстинктам до конца его не пускали разум и мораль. Желания всего в человеческих глазах не оправдывали, а сила превращалась из права в обязанность. Не убивать там, где это несложно. Не есть то, что буквально лезет в пасть. Быть честным там, где в этом нет нужды. Засевшая в драконе старая память восставала против этих глупостей, и оставалось только с ней бороться. Прискорбная участь. Тяжкая доля. Но разве же Руслан не сам её себе избрал, когда настало время? Поблизости нет человечков: зверя держат в стороне от них. Нет, ни цепи, ни чары к нему никто и никогда не применял. Достаточно было слова дрессировщицы, ну а теперь указывал всадник. Они всегда знали, как лучше. Для людей, конечно же. Так они не мучились от запаха зверя, который пусть ослаб, но приятнее не стал. Так спокойнее было доблестным солдатикам, которые в глазах дракона не отличались от крыс. К слову о вони. Как это водится за большими скоплениями людей, лагерь пах чем угодно, но никак не розами. Гнилые раны, кровь, пот и дым, а также вездесущее дерьмо. Кто бы на запах зверя жаловался, право. Особенно после той мерзкой истории с пиявками. К воде с тех пор соваться боялись даже больше, чем после первых нападений кровянок. Воду брали в одной из множества впадающих в озеро речушек, и торопились с берегов её убраться поскорее. Какое уж там мыться. Естественно, такое небрежение на пользу никому не шло. На клопов и вшей уже наверняка жалуются. А скоро дойдёт и до тифа. Так что пусть спят спокойно, пока могут. Как бы не ударились в панику, осознав, как плохи у них дела. А паника – она всё ближе и ближе. Сон по-прежнему не шёл. В его отсутствие, таща за собой необъяснимую тревогу, появилась тягучая и надоедливая боль. Не разобрать, то ли снова застрял меж зубов осколок кости, то ли разорванная узда давала о себе знать. Терпимо, если не тревожить сломанное крыло. Но как же утомляет. Подняв голову, оглядываясь и прислушиваясь к чуткой тишине, Руслан уже не спрашивал, за что ему всё это, даже у себя. Надежды на чужую мудрость нет: никто делиться ею со зверем не станет. Поговорить с ним, хотя бы как с собакой, пыталась только Ада, и это помогало больше, чем Руслан готов был признаться. Не то чтобы признания его мог кто-нибудь услышать и понять. Он был один, и только луна смотрела снисходительно, и гладила по грубой тусклой чешуе бледной бесплотной ладонью. Привычна и приятна дракону была её ласка, и побуждения её он понимал без слов. Когда шепчет луна, нужно слушать. Когда зовёт – поспешить. «Здесь не зовут луну луной, – с чего-то вдруг напомнил сам себе Руслан. – Здесь это – не она, а он, и обращаются к нему почтительно, а величают Бледным господином». Зов господина ночи слышен стал ему совсем недавно. Уже здесь, на берегу озера. Странное это было чувство – слышать его. Должно быть, то же испытывает безумец под полной луной там, в другом, таком далёком месте. Должно быть, и сам Руслан уже давно сошёл с ума, но убедить в этом себя и воспротивиться уже не оставалось у него сил. Звал в небо чёрного дракона лунный свет. Как там, в недостижимых южных далях, где дом и родная стая, звал воспарить над морем леса, над материнской кровью залитыми болотами, и не смотреть на землю свысока, а лишь отдаться без остатка свету Бледного господина и бесчисленных дочерей его от доброй матери. Нужно лететь. Немедленно. Но Руслан не мог. Проклятое крыло, неужто сил, потраченных и императором, и тем несносным пиромантом, ему мало? Из-за этого перелома они сейчас окружены со всех сторон. Из-за него и этим утром не сдвинутся с места, а вечером могут дождаться вылазок и смертей. Когда уже срастётся кость? Это бы упорство да против силы, что её сломало... Не замечая, как волнуется озёрная вода, которую он, будто недовольный кот, бил хвостом, Руслан в отчаянии воззрился в небо. Вытянул шею, будто могло это его к луне приблизить или от земли помочь оторваться. Но сила тяжести была неумолима, и дракон лежал, терзаемый своим бессилием. Он заставляет господина ждать и остаётся на земле вместо того, чтобы лететь на встречу с ним. Не может сделать то что должно. Это ужасно. Подло и низко. Святотатство! Как тяжко приходилось человеку в эти ночи. Гору затопленной томлением плоти держать в узде не так-то просто. Особенно когда некому отвлечь от путаницы мыслей, хотя бы звуками человеческого голоса. Бессильна была слабая плоть перед взором и волей Бледного господина. Не указ ей приблудный разум. Изнывала и блаженствовала она под невесомыми ласками лунного света, в ней просыпалась боль и зарождалось беспричинное наслаждение... всё это было слишком для заключённой в страждущем теле души. Руслан не спал уже третью ночь, борясь с желанием расправить крылья и взлететь. Он был измучен так, что мог лишь умолять луну уйти. В конце концов его мольбам внимали. Луной, как ни зови её, не ограничивались беды и заботы. Ада исчезла. Странно: среди живых он мог чувствовать её одну. Все остальные человечки, сколько бы их ни было поблизости, отличались от неё. Дракон их видел, мог услышать, как они подходят ближе дозволенного, учуять их запах не составляло никакого труда... но вот так, всегда и везде, с ним оставалась только Ада. И вот её не стало, а тишину и пустоту заполнить оказалось нечем. Хоть снова начинай метаться и кричать, как раньше, в яме. Вот только на этот раз толку будет даже меньше, а вреда – неизмеримо больше. Не место шуму на войне, хотя бы и странной, как неумелая выдумка неискушённого юнца, да и раны сильно поубавили возможностей шуметь. Кричать нельзя. Взлететь не выйдет. А если начать бродить, то вскоре человечки сами примутся шуметь. Не нравится им, когда зверь ходит. Особенно поблизости от них. И всё-таки Руслан поднялся, и, провожаемый холодным взглядом господина ночи, заковылял вдоль берега, волоча крыло, загребая им чёрную воду, в которой горстью серебристой чешуи плескался лунный свет. Унять проснувшуюся боль было нечем, и оставалось лишь привычно превозмочь её. Злиться на Аду за её исчезновение, горевать или тревожиться? Руслан никак не мог определиться. Как трудно это – ничего не знать и не иметь возможности даже спросить кого-нибудь. Лишённый дара речи и человеческого тела, Руслан мог только слушать и надеяться хоть что-нибудь узнать. И, как это уже не раз бывало, когда бездействовал человек, зверь медленно пропитывался ядовитой ненавистью. Ушла девчонка. Оставила. Посмела бросить и забыть! Несдобровать ей, когда отыщется. Будет знать впредь, как уходить, не сказавшись и разрешения не спросив. Если доживёт, чтобы запомнить. Конечно, разум диктовал совсем другое. Как же не вовремя! Ближе у Руслана, чем Ада, никого не было. Только она, имея возможность, не била его в ответ на ошибки и капризы. Прощала. Жалела? Возможно. Руслан мог бы убедить себя, что любит её, достанься ему привычное тело. Это не составило бы труда. Сохранять любовь к сестре в последние пару лет было куда сложнее. Особенно когда Карина придумывала пить с подругами или срывать накопившееся раздражение на дочери. Судить её Руслан был не в праве, но легче от того не становилось. Как бы там ни было, но похоже, что терпению Ады всё-таки настал предел, и она бросила зверя наедине с миром, о котором он знал немногим больше, чем в тот день, когда очнулся на дне ямы. Куда же она пропала, да ещё так быстро? Отсюда просто так уже не выбраться, и человечки успели это понять и оценить. Раненых больше не отсылали в тыл, и подкрепление приходило только тропами ветров, неполная рота за один заход. Сюда. И крайне редко – отсюда: раненым не покорится ни одна тропа, а отступить и позволить заменить себя не желал ни один солдатик. Боялись, страдали, но стояли намертво. Ещё бы: сам император здесь! Тогда как же смогла исчезнуть Ада? Её не отпустили бы просто так: кроме государя только она способна укротить зверя. Она не может быть мертва. Её не сожгли во рву за лагерем и не развеяли по ветру пепел. Верно? Зажмурившись, Руслан потряс головой. Она, бывало, всё ещё казалась ему слишком большой и тяжёлой, и мысли в ней иногда будто бы перекатывались горстью стеклянных шариков, стуча и звеня, как в детской погремушке. Случалось, что после столь неосмотрительных поступков в глазах двоилось, а кровь заполошно приливала к содержимому черепа, вызывая тошноту и боль. Но не на этот раз. Под челюстью ощутимо кольнуло, и что-то плюхнулось на землю. Не в первый раз. Но есть надежда, что это последний. Тварь, бледная и вялая, слабо ворочалась в грязи у передних лап дракона. Ещё жива, но это ненадолго. Глядя на неё с высоты своего роста, Руслан уже не испытывал прежнего отвращения. В первый раз, увидев это, он пришёл в ужас, как слон при виде мышей. Теперь он знал, что видит. Вот узда, хозяином зверей сработанная. Два десятка жирных белых червей, зарывшихся до самой кости. От крохотной личинки они вымахали с крысу, и боль от них была Руслану омерзительно знакома: нечто похожее он испытывал там, в другой жизни, и помогал лишь поцелуй вероломного бога. Ада червей этих выкормила собственной кровью, прежде чем загнать дракону под чешую. Они как будто были её частью, и направляли обузданного зверя так, как требовала хозяйская воля. Когда оборвалась узда, часть этих тварей сдохла и выпала. Но некоторые, вроде этой, продолжали грызть Руслана изнутри. Их приходилось из себя выдавливать, как гной. Пусть эта будет последней. Сколько можно уже... Мир ненавидит меня. Так подумал Руслан, давя корчащуюся в грязи белую лярву. С жалобным всхлипом она лопнула, а на лапу шлёпнулись первые тяжёлые капли. Опять кровь. Сколько уже пролилось её на берега и в воду неправильного озера? Пожалуй, счёт давно пошёл на кубометры. О том, сколько прожил Руслан здесь, не зная боли, не хотелось думать. Выходит, ни во сне, ни наяву нет ничего вернее боли. Она одна не отступает и не покидает. Всё остальное – суета сует, пройдёт, не оставив ни следа, ни доброй памяти. Мир ненавидеть не может, и обвинять его в жестокости, как показал опыт великого множества людей, бесполезно: он отвечать не станет, а вот раздавит, если сплоховать, с лёгкостью. Воображаемые или нет, миры склонны к состраданию не больше, чем к чувству вины. Права жить в них каждому должно быть достаточно, и нечего ждать большего. Тем более требовать. Но как же хотелось обвинить хоть кого-нибудь, кроме себя! Слишком много страха и боли, даже старая память не всегда укрепляла. К такому Руслан не был готов. Он много раз воображал себя драконом. Огромным, грозным и непобедимым. Но был тогда слишком юн и наивен, чтобы понять: любая победа стоит крови. Теперь непреложная истина эта в него вбита надёжно, и от давней мечты отказываться, когда уже сбылась она, поздно. Набухший в горле гнев пришлось глотать вместе с кислой от яда слюной. Знакомые чувства. Знакомый ход, знакомые повороты, взлёты и падения. От страха к надежде, от надежды к отчаянию. От отчаяния – к ярости, а оттуда – в бездну, из которой долог и труден путь к свету. Всё это Руслан проходил перед тем, как болезнь взяла верх. Боролся, отчаивался, ненавидел себя и обвинял всех вокруг, потом снова боролся, пока наконец не иссякли последние силы и не пришло усталое безразличие. На этот раз дело не в болезни, которая, что с ней ни делай, рано или поздно загонит в гроб. Неверие из Руслана вышибли ещё в яме. Попытка следовать правилам, слушаться и делать то, чего хотят другие, в надежде неизвестно на что, продолжалась до сих пор. С переменным успехом. Злость и бунт всякий раз вознаграждались болью. И всё это вело только в одном направлении. В бездну отчаяния, где не видать просвета и поздно искать хоть в чём-то смысл. Да есть ли вообще какой-то смысл в том, чтобы попасть сюда, в мир, где многое кажется давно и хорошо знакомым, в тело, о котором сдуру мечтал в счастливом детстве? Зачем случилось это? За какие заслуги или прегрешения досталось? Равнодушно смотрел, отражаясь в драконьих глазах, Бледный господин. Ему чужие терзания были непонятны, и помочь кому-нибудь, пусть даже и дракону, отыскать смысл жизни, он не снизойдёт. Другая цель была у него, и своё желание. Казалось, что нашёптывает господин ночи бессильному танцевать для него зверю малодушные мысли. Возможно, будет лучше, если Руслан отыщет то огромное чудовище, с которым много дней назад схватился над озером и потерпел позорное поражение? Возможно, будет правильнее просто дать ему загрызть себя? Если нельзя просто жить, то, может быть, так будет лучше? Всем станет легче. Всем, и в первую очередь – ему самому... Забыв об осторожности, об окружении, о тысячах сердец, в которых билась сила, но не осталось жизни, Руслан закричал. Прямо в лицо бездушного ночного властелина. Не сомневаясь: если бы и слышал он, ему плевать. Да и другим дела до зверя и его терзаний мало. Все, кто не стоит на страже, отдыхают. Они здесь, совсем рядом. Они могут спать. А для Руслана сон однажды окончательно станет роскошью. Он подошёл слишком близко. В темноте послышались голоса. Часовые перекликались напуганной, поднятой среди ночи стаей птиц, и один за другим вспыхивали в темноте огоньки фонарей и факелов. Зверь, подобравшийся к лагерю, сулил не меньше бед, чем враг. Даже больше, ведь причинять ему вред запрещено, а что творится в рогатой голове этой бестии, человечку ни за что не понять. Ни одному, ни с целой муравьиной кучей его сородичей. Да знает ли хоть кто-нибудь из человечков, кроме магов, как причинить вред дракону? Едва ли. Но по глупости своей они могут попытаться. Руслан смотрел на их суету, замерев у воды, и понимал: он хочет их убить. Всех. Пусть только попробует хоть один из этих земляных червей приблизиться к нему, и за это ответит всё их поганое гнездо. То, что не расползётся зловонной жижей, он пожрёт и растопчет. А остатки пиршества пусть подбирают те, что в темноте ночной, позабыв обо всём, припали к земле, что отреклась от них. Затихли, отчаянно пытаясь избежать драконьего гнева. Притворились мёртвыми. Смешные, глупые мертвецы, не способные изобразить смерть. Он их сейчас научит. Он им покажет... Волоча крыло, не замечая, как выворачивается оно, как течёт на землю кровь из рассечённого обломком кости мяса, двинулся дракон к лагерю. В нём накопилось столько яда и злобы, что ни боль, ни разум не казались помехой. Что толку оглядываться на них, они не помогают. Только отвлекают. Тянут время. Мешают сделать то, что должно быть сделано! Споткнулся Руслан, когда вспыхнули в лагере заготовленные на случай нападения костры, и множество стрел нацелилось на него. У большинства стрелков предательски тряслись руки. Большинство не решится, а те, кто всё-таки спустит тетиву... От этих зубочисток нужно беречь глаза и нежные ноздри. От шкуры они будут отскакивать, не причиняя вреда. Или отыщут зазор между чешуями, всё-таки уклюнут до крови, и тогда... тогда может быть больно. Но это всё, на что способны человечки. До тех пор, пока среди них нет магов. Или его. Горел заполнивший до отказа лёгкие воздух. Болели и пульсировали набрякшие ядом железы. А человеческий разум, разбуженный неловким движением зверя, подбодренный вспышкой боли, недоумевал: зачем всех убивать? Что это даст? И главное: что будет дальше? Разрушить мир не хватит сил даже у дракона. Дорога назад, если есть она, приведёт на смертный одр или в могилу, над которой давно уже не вешают колокольчики. А умереть здесь не так сложно, как мечталось в детстве. Что будет после смерти? На этот вопрос и в старом мире не было ответа. А здесь вокруг бродили толпы доказательств: не стоит надеяться даже на покой. Запутавшись в желаниях, Руслан промедлил, и люди успели совладать с собой. Надежды на успех у них по-прежнему немного, и их готовность к бою означает лишь решимость встретиться со смертью. В неверном, рассыпающем бесчисленные тени свете костров мелькнули яркие одежды двух магов. Они сильнее того, что опалил дракону шкуру над озером. От них нужно избавиться прежде всего. Или одуматься, пока не поздно. Так что же делать? Взгляд Бледного господина показался вдруг насмешливым. Конечно, перед ним – не великий змей, но разве не пора дракону обзавестись хотя бы знанием собственных желаний? Он слишком стар, чтобы в таких делах рассчитывать на мать, отца, дядьёв и тёток или бесконечных нянек. Ему давно пора быть в небе. Господин впустую расточает серебро, назначенное для искристой чёрной шкуры, которую, как ни полируй горячим белым песком залитых солнцем морских берегов, как ни натирай жирной грязью, как ни омывай зелёной болотной или лазурной морской водой, никогда не станет блестеть. Только взор Бледного господина красить её умеет. Только ему своенравные чёрные стаи охотно кланяются, и воли его, как завета богов, слушаются. Взревев, Руслан вытянул шею, готовясь изрыгнуть кислоту в прячущихся за кострами человечков. Не промахнуться бы по облачённым в красные тряпки пиромантам. Как только сгинут они, остальные всё равно что мертвы. Стрела, прошелестев полосатым оперением, впилась ему под язык, заставив отшатнуться и щёлкнуть зубами. Вторая задела чешую у правого глаза. Кажется, Руслан успел разглядеть даже искры, высеченные наконечником. И прежде, чем опомнился он, по чешуе градом хлестнуло... нет, это уже не стрелы. Их слишком много, их не видно, и в той стороне, откуда клюнули они, нет никого, кроме далёких мертвецов. На залп такой пары сотен лучников будет мало, а там ни сотни, ни полсотни, и ни живой души не было. Снаряды были крохотные, будто горсть мелких камешков, а летели они не хуже пуль. Едва уберёг зверь глаз от них. А вот правой ноздре не поздоровилось. Отступив на шаг, приседая на задние лапы и выгибая шею, передней смахивая выступившую из носа кровь, Руслан разглядел стрелка. Тот и не думал прятаться. Стоял во весь рост меж двух огней и бесстрашно смотрел на зверя. Будто призывал на свою голову смерть. Это был старик с молодым лицом, заросший и встрёпанный. На нищего бродягу он похож был больше, чем на солдата. За спиной у него никого не было. Воспоминание ударило наотмашь, и показалось больнее стрел. Этот неблагодарный червь обязан Руслану жизнью. В тот день, когда пришёл он со своими человечками, их с лёгкостью бы растоптало огромное стадо ариэтов. Но зверь, раненый и обессилевший от потери крови, смёл стадо дыханием и сожрал то, что осталось от него. Вот какова его благодарность за спасение. Воистину, память смертных коротка, а там, где быть бы им по гроб жизни благодарными, они всё забывают, лишь пробормотав пару ничего не значащих слов! О том, что очень уж похож стрелок на нарисованную Русланом когда-то, в другой жизни, обложку для книги, думать совсем не хотелось. Лорд Кайн Десмер опустил лук, не сводя взгляда с дракона. Он что-то говорил, кажется. Наверняка оправдывался. Или нёс героическую околесицу, которой так любят приправлять глупые сказки. Может, даже молился. Какая разница. У Руслана уже потемнело в глазах от гнева, а до наглеца оставалось всего два шага да один выпад. До слов этого человечка ему не было никакого дела. Слова не спасут его. Надо ли говорить, что о дыхании он в тот момент даже не вспомнил? А стоило бы побороть драконье чванство, раз уж захотелось мести. Тогда, возможно, всё сложилось бы иначе, и Кайн Десмер мог избежать куда более страшной судьбы. Но увы, драконом Руслан пробыл слишком мало, и вскоре поплатился за своё невежество. Сначала показалось, что на шее, аккурат под челюстью, затянулась петля. Потом с огромной силой Руслана рвануло назад, и он под рёв и треск огня и изумлённый возглас множества голосов молча поднялся на задние лапы. Как в яме в дождливый день своего пробуждения. Только на этот раз до неба оказалось слишком далеко. Зато не подвела земля. Кабы не хвост – и на спину завалиться недолго. Всё это случилось так быстро, что осознал себя Руслан, уже давясь ворвавшимся в лёгкие воздухом и чувствуя, как затрещали кости передних лап, на которые пал весь вес драконьего тела. Опять он. Вечно он! Руслан видел знакомую фигуру среди сумятицы теней и света. Бледный как смерть, Лето Харон смотрел на него своим ничего не выражающим взглядом, и это показалось вдруг страшнее любых угроз. Вокруг государя, треща клубком гремучих змей, двигалась целая туча наконечников стрел. Так вот что пустило зверю кровь. Недурно! Но неужели это тщедушное тельце способно удержать на месте дракона? Нет, тельце было не способно. Возможно, в лучшие времена. Но не сейчас, когда ему снова не дали роздыху. Руслан преодолел сопротивление воли императора, и уже чувствовал: его достать получится, не успеет уйти. Плевать на вопль разума о том, что быть тогда беде, сейчас этот бездушный истукан ответит за всё! Он ускользнул от драконьих зубов. Казалось, исчез и появился вновь, уже в другом месте. Совсем близко. Схватился за изогнутый рог у основания, подтянулся – и вот он уже у зверя на шее. Увернулся от встопорщившегося гребня, избежал острых шипов, вогнал между чешуй на загривке сперва одну привязанную к широкому поясу кошку, затем вторую. Всё, сбрось его теперь, попробуй. Зубами не дотянешься, слишком близко к шее засел. А перекатиться не пустит сломанное крыло. Попался! Ослепнув и оглохнув от обиды и злости, зверь взвыл, хрипло и надтреснуто, и ответили ему в ужасе из темноты за кострами человечки. Какой тут разум, какой рассудок, какая логика? Руслан сам перед собой был беспомощен, запутался в переполохе чувств, и скоро будет ими беспощадно растоптан. Однако мало было перенесённого драконом унижения. Поломанное крыло обожгло. Краем глаза, неведомо как, но разглядел Руслан там, внизу, превратившееся в лохмотья красное облачение. Пиромант. Тот самый, которому хватило наглости ему на шею сесть. Как подобрался, как посмел? Или надеется, что за пиявок ему всё простят? На этот раз о гордости зверь позабыл. Сгинули в потоке кислоты травы и робкие сеянцы. Отшатнулись в ужасе и пропали, обрушились на землю потоком бурой жижи. Быстро растут они. Как ни срезай их, как ни руби, а через пару дней здесь будет молодая поросль, а дальше за ночь вырастет трава человечку по пояс, а деревья – по плечо. Здесь зверь живёт, и место признало зверя. Но пиромант дыхания дракона смог избежать. Слишком близко подобрался. Пронёсся над ним смертоносный поток, не задев даже опалённых рыжих волос у него на макушке. Тогда, обозлённый преследующими его неудачами, развернулся дракон, изготовившись схватить... но тут же лапы налились свинцовой тяжестью. Взялись вдвоём. Чтоб им гореть в аду! Он должен здесь существовать. Хотя бы для таких, как эти двое. Хруст кости снова вырвал у Руслана крик. Скорее уж от неожиданности, чем от боли. И гнев звериный вдруг угас, опал и сгинул в недрах драконьего тела. Крыло. Оно срослось. Не может быть. Ждёшь ли ещё, господин? Ночное светило вознеслось в зенит. Оно действительно ждало. Руслан чувствовал. И, не желая больше медлить, бросился в звёздный омут неизмеримой высоты. Провалился в расступившуюся перед ним темноту, легче пера на ветру, быстрее восторженно возопившего под крыльями ветра. Отступилась земля, признавая победу над силой своей, укрылась тенями, наставила в брюхо дракону пики ночного леса, и улыбнулся зверю Бледный господин. Взглянул благосклонно, щедро осыпая серебром чёрную шкуру. Черны глаза у господина ночи. Чернее самой чёрной ночи, и кровь его густа и холода, а слёзы его – как смола тяжки и медлительны. Не знает Бледный господин ни горя ни радости, но власть его над чувствами велика. Обречены рождённые от крови его чёрные драконы блуждать в лабиринтах страстей, меняя любовь на ненависть, а страх на безрассудную храбрость. Но каждый из них любит своего небесного повелителя, и отвечать на зов его почитает за великую честь. Остались позади умирающие огни лагеря, и позади остались непролазные чащобы. Сверкнул под распростёртым крылом клинок посеребрённой лунным светом реки, и устремился в небо грозный перст одинокой горы, вздулась холмами плоская равнина, а Руслан всё не мог остановиться. Вперёд, только вперёд, на закат, к которому едва-едва склонил белокурую голову Бледный господин. Догнать его, упасть на грудь ему и впиться до крови. Напиться допьяна, и рухнуть вниз, в объятия земли, где ждёт достойного блистательная вечность. Забыв о людях, войнах и невзгодах, дракон летел к закату, и тень его на небе среди звёзд преследовали по земле. Спешили, как могли. Бежали, скакали, ползли, летели. Падали, поднимались и снова спешили. Не смотрел на них дракон, и не могли догнать его мольбы и дифирамбы, извергаемые тысячами глоток. Всё доставалось на потеху ветру, а тот всех перекрикивал с лихвой. Шлейф мертвецов, обезумевших и непокорных, тянулся за зверем по земле, и, позабыв о своей власти, смотрел на них человек со звериной спины. В ту ночь враг понёс тяжёлые потери в невосполнимой живой силе, и распалось кольцо окружения. Но добрые вести придут с опозданием. Как и дурные, о том, как прошагала через лагерь орда мертвецов и скольких забрала с собой. Всё это выяснится, когда лишится силы своей Бледный господин и перестанет звать к себе государева зверя. До этого было ещё неблизко. Опомнился Руслан, когда его коснулись. Нет, не рукой, такое он бы даже не почувствовал. Как будто под чешуёй и кожей погладили. Осторожно, не требуя, не причиняя боль, не направляя. Не призрак ли поднялся в небо и теперь робко просил приюта и защиты? Они так могут, теперь дракон это знал. Он знал о мёртвых много больше, чем о живых. Он слышал их, он чувствовал всю их неповоротливую массу там, внизу. Их, как и зверя, звал к себе Бледный господин, и запретить им слушать мог бы только труповод. Не всякий, к слову, далеко не всякий. Но мёртвые – внизу, и многие бессильны воспарить, а тем, что могли бы, за драконом не угнаться. Кто же тогда... Вот тут и вспомнилось Руслану о всаднике. Тот никуда не делся. Странно: сил у императора всегда хватало, чтобы заставить зверя слушаться. Да что уж там, достаточно припомнить, что случилось в лагере! Но на этот раз приказывать он даже не пытался. Должно быть, знал, что в небе с властью лунной ночи ему не тягаться, и потому покорно ждал, когда всё кончится. Кем бы он ни был там, среди своих людей, здесь он всего лишь смертный. Где же они теперь? Руслан не видел вокруг ничего знакомого. Ночь превращала лес в строй чёрных воинов, кустарник на холме – в кудри зарывшегося в землю великана, а по земле тянулись тысячи обманчивых теней, многократно искажая её лик. Солнце откроет правду и поможет, но до его восхода ждать нельзя. Нужно вернуться. Но как это сделать? Куда лететь, как далеко? Вопрос «зачем» Руслана не посетил. Гнев прошёл и вернулась способность здраво мыслить. А положение его оставалось зависимым. Возможно, зверю есть куда податься, получив свободу, а вот ставшему вдруг драконом человеку не стоит обольщаться. Он мог научиться справляться с непривычным телом, мог научиться извергать кислоту и даже летать... но выжить он сможет, лишь нападая на людей, воруя скот и раз за разом напрашиваясь на встречу с кем-нибудь посерьёзнее того злосчастного пироманта. Выход ли это? Едва ли. И снова всадник осторожно прикоснулся к Руслану. Там, под кожей. Будто разрешения спрашивал на что-то. Что-то не так с ним. Устал? А может ранен? Кто разберёт этих человечков, они такие хрупкие и так легко ломаются... Доломать бы самое время. Пока не опомнился да с силами не собрался... да только разум с вечным своим «что дальше» уверенно сбивал с толку и наводил на неприятные размышления. Дракону не было дела до того, что станет с людьми императора, да и с самой империей, которой этот мальчишка не сподобился оставить наследника, предпочтя войну супружескому ложу. Если на то пошло, у Лето Харона детей не будет, кого бы советники ни подсунули ему в постель. Но что будет с самим драконом, когда умрёт его самопровозглашённый хозяин? Этот вопрос Руслана беспокоил куда больше всех измышлений о гражданских войнах, голоде и разбойничьей вольнице. Об этом пусть волнуются другие. Ему бы в собственных делах понять хоть что-нибудь. На этот раз напоминать себе о том, как следует приземляться, чтобы не оказаться на спине или с прикушенным языком, не пришлось. Всё получилось само собой, и вскоре можно было обернуться, взглянуть на причину непривычной осторожности всадника. Вокруг море диких злаков ещё клонилось к земле, клубились на горизонте набрякшие дождём облака, и превращал их в колоссальную горную цепь свет повернувшего к закату Бледного господина. Какая же ясная выдалась ночь. Как убедительно притворялась, будто не прячет ничего. На драконьей спине всадник был едва различим. Приглядываясь, видел Руслан только судорожно сжатые, порезанные в кровь об острый край чешуи руки Лето Харона. Наверное, не смог бы государь их разжать без посторонней помощи, даже лишившись чувств. А он был в сознании, двух мнений быть тут не могло. Пока ещё он зверя не покинул, и робкое прикосновение прежде непреклонной и жестокой воли вызывало беспокойство. Может, кровью уже истёк и остывает? Мечты, мечты... только этого ещё не хватало! Опровергая тревожные мысли уставившегося на него зверя, император медленно выпрямился и разжал руки. Даже не взглянул на них, а ведь должно быть очень больно. Смотрел в глаза дракону, не спеша подавать голос. Смотрел, будто увидел впервые, будто не было меж ними ни вражды, ни споров, ни боли. Будто разглядел вдруг за чудовищным обликом что-то, во что поверить не пускала вбитая накрепко наука, и теперь отчаянно пытался разглядеть увиденное лучше. «Скажи что-нибудь, – глядя на него в ответ, мысленно просил Руслан. – Ты отнял у меня Аду, так говори со мной!» И Лето Харон заговорил. Тихо, едва превозмогая шёпот ветра, но от дракона не ускользнуло ни единое слово. – Капля крови, – шептал государь. – Два тела. Одна жизнь. Чья кровь, чья плоть? Чья жизнь... чего он хочет? Может быть, ты знаешь? Руслан и сам не раз во снах и наяву слышал эти слова. Их, не давая спать, повторяло много голосов, знакомых и нет. Сестра. За ней Виктор. Бледная тень, звавшая его «владыкой». Тот лич, кем бы он ни был и где бы ни прятался. Другие. Много других. Но даже если бы он знал разгадку, как скажешь об этом человеку у себя на спине? Как сделать так, чтобы услышал он и понял, когда придёт время? Руслан позволил себе посочувствовать Лето. Ещё бы: если эти кровь, тела и жизнь хоть вполовину так же, как дракона, донимают всадника, то жизнь ему должна быть не мила давно. Тут и подкараулило его изумление. Набросилось из засады, выбивая воздух из огромных лёгких. Вопрос. К нему. Это не Ада. И говорят с ним вовсе не как с привыкшим преданно смотреть и слушать, не разбирая ни слова, псом! Хотелось ответить. Очень хотелось. Но ни один из звуков, которые способен был извлечь из себя Руслан, не годился, чтобы стать ответом. И даже будь он в состоянии заговорить, что отвечать? Руслан знал всего лишь, кто повторяет странные слова раз так, чтобы дракон услышал. Древний язык костей, столь трудный для живых и здоровых, для зверя загадкой не был, и намекал: преследователь давно мёртв. Подтверждая это, со своим архимагом император не так давно говорил о личе. Но что за дело мёртвому колдуну до Руслана, и почему он так настойчив? Что значат эти слова, чем так важны они? – Они идут, – негромко сообщил всадник. И добавил, позволив себе самую малость встревожиться. – Впервые вижу такую толпу. Смысл сказанного до Руслана добрался не сразу: слишком увлёкся он измышлениями способа ответить заговорившему с ним императору. До того увлёкся, что не догадался даже головой качнуть, а может ли быть что-то проще? Туда, куда со спины дракона смотрел теперь Лето, Руслан поворачивался медленно, а память, будто бы в насмешку, уже подбросила картину залитой бледным светом господина ночи пустоши, которую топтала мёртвая орда. Тьма-тьмущая истлевшей и разбухшей, высохшей и висящей лохмотьями на костях плоти. Всё это следом за промчавшимся по небу зверем волной выкатилось из леса, и разлилось широким фронтом, не поспевая за вожделенной добычей... Считали или нет все эти мертвецы дракона добычей, Руслан не знал, но как зверь – не сомневался: не посмели бы. Вот только, когда взгляд зелёных глаз обратился к этим телам, они, казалось, были уже всюду. Слишком много их, чтобы надеяться остановить их или напугать. Слишком много, чтобы извести одним-двумя ударами. А если промедлить ещё хоть самую малость, то будет вся эта колышущаяся, ворчащая и стонущая масса слишком близко, чтобы отступать. Зловоние гниющей плоти становилось всё невыносимее. Иные бы уже попадали без чувств. Руслан с отвращением чувствовал, как капает на землю затопившая зубастую пасть густая слюна. Он бы их съел. Если не всех, то сколько влезет. И это, к сожалению или к счастью, больше не пугало. Даже казалось правильным: зачем ещё они пришли сюда, если не ради утоления драконьего голода? Бежавшие от труповодов мертвецы шагали ближе, и плескался свет устало клонящегося к земле Бледного господина в их остекленевших глазах. Не у всех в этой толпе глаза убереглись от вороньих полчищ и времени, но и без того казалось, что перед драконом мерцает море холодных огней. Словно затеплил несметное множество ледяных свечей мятежный дух морозного севера. Едва ли они знали, для чего пришли: такие мысли – не для голов, откуда мозг давно утёк через уши и ноздри. Но они здесь. При мысли об отступлении перед этой массой внутри у Руслана всё перевернулось. Не выползал ещё из могилы тот беспокойный труп, перед которым сделает хоть шаг назад чёрный дракон! Когда-то предки его вложили в руки человечков власть над смертью, чтобы служили верно, а не тряслись перед непознаваемой и неизбежной участью своей. Всякая смерть для зверя – всего лишь пища, всякий мёртвый – только сосуд для силы и верный раб. Бежать? Ни за что! Посмеют прикоснуться – сгинут в тот же миг. И что значит – их много? Что тысяча, что десять тысяч – всё едино. Каждый из них, и все они своим отвратным скопом, склонятся и замрут, как только пожелает дракон. Так было, есть и будет вовек. Они не торопились замирать. Шагали, шаркая и волоча непослушные ноги. Ползли на брюхе, приминая траву и царапая землю ободранными до костей пальцами. Робко шелестели тёмными как ночные тени крыльями. И приближались. Приближались. За этакую смелость полагалось наказание. И Руслан поймал себя на том, что опускает голову, примериваясь, как бы зацепить побольше обнаглевших трупов сразу одним выдохом. Приготовления их, разумеется, нисколько не пугали. Оно и к лучшему: не будут разбегаться, и лягут все. Ещё немного... ещё три шага – и терпеть их вольности будет достаточно. Они остановились раньше. Будто почуяли настрой дракона. Застыли, пяля в темноту заполненные лунным серебром глаза и пустые глазницы, замолкнув, будто обратившись в высокие травы. Осталось только на ветру зашелестеть. Руслан смотрел на них и чувствовал, что разочарован. Подумать только, он всерьёз надеялся, что они посмеют сделать те последние шаги. Звериная жажда крови осталась неутолённой, а злоба – не растраченной. Он всё ещё хотел убивать. Всколыхнулась толпа мертвецов, будто гнилая вода в болотном омуте. Расступились они, давая кому-то дорогу. Может, решатся всё-таки? Руслан ждал, не сводя с них взгляда, и ловил себя на том, что очень на это надеется. Пусть пошевеливаются! Дракон голоден. Их было двое. Совсем свежих. Должно быть, кровь у них ещё не утекла в руки и ноги, сделав их сперва багровыми, а затем чёрными. Наверняка их плоть ещё хранила тепло жизни. Это солдатики из лагеря. Руслан их узнавал. Даже среди крепчающей вони чуял запах оставленного где-то далеко людского муравейника, который всё ещё хотелось растоптать. Это солдатики из лагеря. Может, начать с них? Они склонились, что-то опуская наземь перед зверем. Ноша была тяжёлой. Но разглядеть Руслану удалось лишь ворох грязного тряпья. Они, должно быть, насмехаться выдумали. Ну что же... чем худ этот повод? Нацелился Руслан уже как следует. Сметёт вместе со свежей парой мёртвых шутников весь центр мёртвого полчища. Судьба, однако, на сей счёт имела собственное мнение, и в поле зрения зверя вдруг возник Лето Харон. Когда и как успел сойти на землю – неизвестно, но вот он, в нескольких шагах от двух мертвецов, совсем недавно положивших свои жизни на затеянной им войне. Тут государю бы поостеречься... да он, похоже, позабыл, как это делать, а вместо вытаращившейся на него голодной смерти видел, может статься, собственных солдат. Говорят, мертвец, способный мыслить, в глазах псионика по-прежнему живёт. Но неужели императора готовы обмануть глаза и вероломный лунный свет? Никто из мертвецов не сделал живому навстречу ни шагу. Напротив, отступили от принесённой груды грязных тряпок двое бывших солдат, и с каждым шагом сгибались всё ближе к земле, пряча глаза, только-только начавшие стекленеть. Кого боялись они больше? Человека? Или дракона у него за спиной? Дракон, к слову, продолжал кипеть, и поведение всадника только добавило жару. Уже сорвался бы, да удерживал засевший в теле человеческий разум. Не видел ничего дурного там, где всё очевиднее некуда. Человек посмел повернуться к зверю спиной. Страх потерял, уважением не обзавёлся. Куда это годится? На плевок не тянет, но проучить за наглость не помешало бы. Слегка. Чтобы остался цел, но запомнил. А государь тем временем уже приблизился к тряпью. Склонился и принялся бесстрашно разбирать его. Зверь шагнул вперёд, вытягивая шею, глядя с интересом. К нему не обернулись. Это задевало. Но наказание нерадивому всаднику, возомнившему себя хозяином, будет время придумать. Пусть для начала развернёт дар мёртвых. В том, что это дар, Руслан уже не сомневался. Они показались из-под заскорузлых тряпок нескоро и неожиданно. Бледная кожа много лет не видела солнца и была измарана багровыми синяками. Похоже, били бедолаг нещадно и совсем недавно. Кто же бил, мертвецы? А больше и некому. Вот только странная у этих синяков форма. Уж больно правильная. В драке такое не получить. Тем более с таким противником. Чем же и как понадобилось бить, чтобы получилось такое? Раздражение сменилось недоумением. Затем пришло то болезненное любопытство, которое способна вызывать лишь смерть. Пора было уже пресытиться такими зрелищами... но Руслан, как и в первый раз, смотрел, не в силах отвернуться, и каждую деталь буквально впитывал. Страх больше не мешал, не отвлекал, и виделось всё невероятно чётко. От лиц несчастных не осталось ничего, но крови ниже плеч на телах не было. Руки у обоих переломаны, на них остались обрывки цепей. На правой руке одного из них не хватало трёх пальцев. Отгрызли. Кажется, посмертно. Они ещё недавно были живы, но никто не потрудился их из объятий смерти вырвать. Они были совсем ещё молоды, и жизнь к ним не была добра: знали мальчишки и голод, и нож, и плеть. Кто же это, и отчего их потрудились принести сюда и положить на землю перед зверем? Не для склонившегося же теперь над телами человека их доставили сюда... хотя кто знает. Только зачем они ему? Есть их он точно не станет. А вот Руслан бы, к стыду своему, давно забыл и думать о том, что человеческое мясо чем-то отличается от любого другого. Он эти трупы сожрал бы с удовольствием. Ждать бы не стал, пока протухнут. – Труповоды, – касаясь сложенных в таинственный узор синяков на бледной коже одного из тел, произнёс Лето. – Молодые совсем... неужели всё это направляли? Труповоды в руки наступающим попадались и раньше. Редко, но пару случаев Руслан помнил. И каждый раз удивлялся, видя мальчишек не старше шестнадцати лет. Недоумевал ещё, когда не наплевать было: почему так, да за что их, зелёных, да в самое пекло. Но никогда, ни в здравом уме, ни обуреваемый всё ещё чуждой гордыней и презрением к людям, Руслан этих мальчишек не жалел. Из солдатских разговоров, а кое-где и от Ады, удалось узнать: один такой, закованный в цепи и опоенные какой-то хитрой дрянью недоученный некромант способен гнать в атаку от полусотни до трёх сотен мертвецов. Из тех, что поглупее. А впереди топталось много больше тысячи. Сильны, выходит? Или донести получилось только этих? Тела труповодов, кстати, сжигали с особым тщанием. Нынешний пиромант-оборванец, трижды горелый, да со своими ныне покойными подельниками, лично палил, да так, чтоб даже кости в пыль развеялись. От одного такого костра как-то чуть не начался большой пожар. Ранней весной дело было, свежих всходов не успело проклюнуться, а дождей ни капли не было недели три. Видеть двух мёртвых некромантов, пусть и молодых, вот так, знать, что никто для них огня в ладонях не принесёт, было странно. Всей этой толпе бы стоять теперь, беречь тела и ждать приказа от кого постарше этих малолеток. Ан нет. Сожрать ведь тоже не пытались. Только кровь слизали да вон, отгрызли пальцы одному. И понесли не к своим, а сюда. Неужто растревоженные, отнятые у земли мертвецы способны ненавидеть и склонны к мести? Быть того не может. – Ешь, – поперёк всех мыслей и догадок, тихо, но отчётливо приказал Лето Харон. Он обращается не к мертвецам, что перед ним. Руслан, к стыду своему, к ужасу и никак не находящей выхода злости, понял: государь отдал приказ своему зверю. Ему. И, ожидая подчинения, поднялся и отступил в сторону. Не смотрел. Не подкреплял свои слова доставшейся ему незримой силой. Лишь ожидал, что, как верный подданный, дракон подчинится ему. «С какой бы стати?» – только и успел подумать Руслан, а голова уже клонилась вниз, и отхлынула прочь волна живых мертвецов, блестя в темноте ночной глазами, которых на всех не хватало. Телами своих юных пастухов это стадо откупалось от владыки, чей гнев не надеялось пережить иначе. Они, казалось, ничего не весили, и крови в них осталось самую малость. Руслан не понимал, с чего вдруг, подбирая из вороха лохмотьев первое тело, зажмурился. Ему не привыкать питаться мертвецами. Разве что прежде они были постарше. Вроде тех, что смотрят на него из темноты. Они должны гордиться, если могут. Владыка принял их подношение благосклонно. От этих взглядов было тошно, а приказать отвернуться Руслан не подумал. Если тело мёртвого мальчишки придумает встать ему поперёк горла, Руслан этого не вынесет. Ветер, притихший было, снова перебирал траву, когда сгинуло в драконьем брюхе второе тело. Принёс густой, тяжёлый и сладкий запах крови, такой сильный, что перебило им трупную вонь. Зашевелились тревожно столпившиеся перед Русланом мертвецы. Захрипели, застонали. Кто-то затрясся в судорогах, падая наземь, под ноги собратьев. А потом вздохнули дикие злаки, падая под когтистыми лапами, и вылетела откуда-то слева огромная, с медведя, тварь, сплошь из жил и бугрящихся мышц, в редкой серой шерсти, с глазами, будто тлеющие угли. Отпрянул лунный свет с её дороги, убоялся блеснувших влажно собачьих зубов. А перед тварью оставался Лето. Медленно, будто во сне, повернулся государь навстречу несущемуся на него упырю. Взглянул в налитые кровью глазищи, когда сделал последний прыжок его будущий убийца. На краткий миг показалось Руслану: император готов принять свою смерть, согласен своей кровью омыть упырьи зубы и когти. А потом тяжёлая туша в шаге от добычи с воплем налетела на невидимое препятствие и отскочила, марая примятую траву уже собственной кровью. Наблюдая за промахнувшимся упырём, император по-птичьи наклонил обритую наголо голову. Шевельнул пальцами, словно разминая их перед тем, как сжать в кулаки. Не приходилось сомневаться: будь эта тварь одна – и Лето Харон мог бы забить её до смерти, приложив не так уж много усилий. Но тварь была не одна. Из темноты на лунный свет вынырнул ещё десяток, потом ещё и ещё. Одни, рыча и капая пеной с клыков, подступали к застывшему между ордой мертвецов и драконом человеку. Другие садились в отдалении на землю и, воздевая к отвернувшемуся от них Бледному господину когтистые руки, завывали что-то, отдалённо похожее на похоронный гимн. Третьи, словно пастушьи псы, бросились в обход столпившихся мертвецов. Беглецов пришли вернуть на привязь, и живой среди них виделся лишь угощением для тех, кто сможет его взять. Руслан был поражён: его упыри как будто не замечали. Неужто сделался он вдруг невидим? А может тлеющие глаза упырей слепы? «Вот и славно», – ломая хребет тому, что сунулся к государю ближе других, подумал Руслан. Он успел взмахом лапы отшвырнуть ещё троих, а одного – перекусить пополам. Примерился – если сбегутся остальные, придётся бить иначе. Но то, что воспоследовало, поразило его до глубины души. Замолкло рычание, оборвался похоронный гимн. Дружно вскрикнув, огромные мертвецы вдруг повалились наземь, словно фанатики перед идолом. И это было правдой, Руслан слышал, как молятся они на древнем языке, которого никто не изучит при жизни, не заплатив за знание кровью, плотью и костью. Растерянно топталась на месте, не зная, чьих приказов слушаться, сбежавшая от труповодов нежить. Даже Лето Харон, поддавшись постигшему его изумлению, на мгновение упустил бразды защиты своей, воззрился на взмолившихся к владыке огромных волков-загонщиков. Рано. Напрасно... Он не издал ни звука, бросившись вперёд. Как натасканный бойцовый пёс, которому ни к чему пугать, поднимая брёх. Он страшен и без шума. Он может убить любого, кто покусится на то, что принадлежит ему. Руслан видел, как мчится размытая тень навстречу отчего-то позабывшему осторожность императору. Видел, как сбила она его наземь, как подмяла... Ужас обрушился на дракона ледяной лавиной. Чуть с ног не сбил, едва не похоронил под собой. Но лабиринты чувств хоть изредка, но предсказуемы, и на выручку тут же бросилась ярость. Как эта смердящая падаль посмела коснуться того, чем владеет зверь? Упырь смолчал и тогда, когда его смело с распростёртого на земле тела и отшвырнуло прочь на добрую сотню шагов. Сквозь темноту видел Руслан, что там, где рухнул наглец, он пал ниц, как остальные, и не смел больше поднять головы. Жемчужным блеском на настороженный взгляд Бледного господина откликались вывернутые из живота упыря внутренности. А государь лежал, не шевелясь, и кровь текла из чёрной раны на бледном горле. Он даже не пытался защититься. Почему? «Во сне и наяву ты желал мне смерти, – почудился вдруг Руслану голос Лето Харона. – Я слышу. И ты прав. Съешь меня, когда отлетит душа. Съешь и будь свободен». Он выжил из ума. А как же люди, которых он вознамерился бросить? Как выбраться им из ловушки, где против них скоро и лес, и вода, и каждая былинка обернутся? Какой правитель посмеет изменить своим людям с преждевременной, накликанной на самого себя смертью? Хороша такая любовница. Но не для для всякого она. Стремительно бледнеющее лицо императора больше не было лицом Руслана, вступившего в борьбу с болезнью. С ужасом понимал зверь: глаза обманывали его всё это время. Но новое лицо государя зверь знал даже лучше собственного. Перед Русланом лежал Виктор. Когда-то он говорил, что готов занять место друга. Когда-то, больше десяти лет назад, в грязной халупе безумного старика, не увидав ещё десятой весны своей, из последних сил просил пятнадцатилетнего, насмерть перепуганного оболтуса убить его. Вытягивая шею, хрипя и задыхаясь, закричал Руслан. Ему язык костей не давался вовсе. Как не дался бы любой другой. Но старая память во прахе потерянной жизни сильна, и отзовётся на голос потомка первого владыки мёртвых. Слаб тот потомок, ничтожен и глуп, и облик его – лишь маска для никчёмного чужака. Но не простит себе зверь, если промолчит теперь. «Ты мой!» – вот всё, что он хотел сказать умирающему человеку. И тот, будто услышав и узнав свои слова, улыбнулся напоследок. Зверя услышали, и зашагали сотни ног по затоптанным диким злакам, разворачивая кольцо окружения, а в воздухе зашелестели кожистые крылья. Теперь у этой массы есть свой пастырь, и, вздумай набежавшие из ночи псы вновь нападать, они увязнут и погибнут в ней. Но что же делать самому Руслану? Слишком велик он, чтобы человеку помощь оказать. Неужто выполнить невысказанное желание государя – это всё, что остаётся? Никто не смеет убегать от меня. Ведомый наитием, обуреваемый гордыней и жадностью, склонился дракон над умирающим императором. Под взглядами мерцающих, как ледяные свечи, мёртвых глаз единственная, чернее ночи, капля сорвалась с раздвоенного языка. Чтобы упасть на рану и смешаться с кровью. Той, что уже начала остывать.