Драконьи сны

Виктор В дверях общей кухни маячили любопытные лица. Алёна поправляла на груди халатик и изо всех сил боролась с зевотой. Марья Степановна щурилась через криво сидящие на носу очки. Тусклый свет лампочки под потолком превращал обеих женщин в бледных призраков. Что интересует соседок больше, его самочувствие или присутствие Десанна, Виктор не решился бы предположить. Он бы увёл гостя к себе в комнату. Но там на диване, обнимая неведомого плюшевого зверя, спала Ксения. Ей утром в школу. Ей ни к чему знать, что её отец проснулся среди ночи от того, что стало вдруг нечем дышать, а грудь сдавило болью и паническим ужасом, словно раскалёнными железными ободами. Как и когда успел набрать номер Десанна, что говорил ему и как попросил приехать – всего этого Виктор не помнил. Не помнил даже, как открывал дверь, и он ли это сделал. Удивиться, как среди ночи Десанн ухитрился добраться сюда с быстротой, делавшей честь «скорой», не хватало сил. Голова шла кругом, и всё ещё было страшно, но боль наконец отступила. Таблетки под языком Виктор уже не чувствовал. – Ты понимаешь, что по-хорошему я должен отправить тебя в больницу? – поинтересовался Десанн, закачивая воздух в манжету тонометра. Странное дело: на нём была его зелёная форма. Та самая, в которой Виктор впервые увидел его. Что же выходит... не с дежурства же этот человек явился сюда? А может, сменился и в спешке позабыл переодеться? Кто знает. Спрашивать почему-то было ужасно неловко. – У меня дочь в комнате, – устало повторил Виктор. – Оставить её не с кем. Десанн бросил недоверчивый взгляд на своего пациента, пристраивая головку стетоскопа на сгибе его руки, под краем раздувшейся манжеты. – А бабка её с дедом? Ты говорил, что они вообще собирались забрать её и запретить вам видеться. Неужели они передумали, и даже на недельку внучку приютить не желают? Быстро... и совсем не смешно. «Действительно, что тут смешного», – мысленно согласился с ним Виктор. Зашипел выпускаемый из манжеты воздух, с ответом пришлось повременить. Дрожать стрелка манометра взялась чуть ниже отметки в сто сорок, а прекратила, спустившись ниже сотни. В первый раз было заметно больше. Десанн всё это оставил без комментариев. Снял с Виктора манжету, выпустил из неё оставшийся воздух и отложил прибор в сторону. Должно быть, понимал: давление, которое они измеряли во второй раз, как аргумент в споре о госпитализации расценено не будет. – Жить-то будет, доктор? – подала голос Марья Степановна, блестя из темноты очками. – Если захочет, и никак иначе, – обернувшись к ней и широко улыбаясь, отозвался Десанн. Она заулыбалась в ответ. – Нам без Витюши никак, пропадём тут одни. А то Вовка если не работает, то по бабам бегает, а Саня... – тут Марья Степановна раздражённо махнула рукой, – Саня наш и не мужик вовсе, а бочка бездонная, сколько ни зальёт – всё мало! Виктор вздохнул. – Поздно уже, Марья Степановна. Своё сердце поберегите, спать пора. – А я что? – тут же надулась соседка. Потом приосанилась, поправляя тёмно-рыжие химические кудри. – Я ничего, я исключительно из добрых побуждений... вдруг доктору помочь понадобится. – Ну что ты в самом деле, – поддержал её Десанн. – Мы тут как будто не секретничаем, и я тебя разоблачаться догола не заставляю. Соседки захихикали. Похоже, тревоги за здоровье Виктора их оставили окончательно. – Так что же с роднёй? – невозмутимо напомнил свой вопрос Десанн. – Им некогда, – отводя взгляд, ответил Виктор. – С утра работа, а Ксю после того звонка спит беспокойно. Это было враньё, конечно, и дело было не в работе бывших тестя с тёщей. На самом деле родители Карины не смогли смотреть на внучку после того, как побывали на опознании. Казалось, в своём горе они забыли о её существовании. Надеждой Виктор себя не тешил: опомнившись, дед с бабкой наверняка попробуют забрать у него Ксению, и для этого им сгодится каждый лишний аргумент. То, что бывший зять болен, тем более серьёзно... пожалуй, лучше будет только обвинение ненавистного соблазнителя любимой дочери в убийстве. Справедливо или нет – этим людям всё равно: в их глазах Виктор достоин любого наказания уже за то, что появился в их безоблачной жизни. Подумать только: Руслан уверял, что ничего подобного за отцом и матерью не подозревал до тех пор, пока не встретил Виктора. Недоумевал поначалу, говорил, что ничего не понимает... но в конце концов ему осталось только смириться и признать: повлиять, изменить или защитить друга от собственных близких он почти бессилен. Виктор отдавал себе отчёт: отказываясь послушаться Десанна, он поступает глупо. Но этот приступ, хоть и жестокий, был пока единственным, и можно было попытаться всё списать на многочисленные волнения. Нынче это модное объяснение всех бед и повод убеждать себя: ничего страшного, пройдёт, достаточно всего лишь отдохнуть и успокоиться. Спокойствия Виктор не видел с тех пор, как услышал крик Карины в телефоне дочери. Право на небольшую слабость он заслужил. А может, даже на счастливый исход уже накопил. Хотя бы один. – Так это... – снова вмешалась Марья Степановноа, – Если такое дело, мы вот с Алёнкой за дитём приглядим. Я своих четверых сорванцов вырастила. Не управимся, что ли? Соседок своих Виктор уважал и ценил. Куда больше, чем пропащего соседа, и даже Володю. Они, конечно, шумны, развязны и хамоваты, но добросердечны, не пьют ничего крепче валериановой настойки, и не скандалят без причины. Разве мало? Но вот их любопытство и любовь к разнообразным сплетням... нет уж, чем будет заполнена голова Ксении, если оставить её в таком обществе хоть на день – страшно даже подумать. И объясняй потом, откуда всё это взялось, пресловутой родне, которая везде аргумент в свою пользу ухватить рада. – Да если бабка с дедом прознают, что я её с чужими людьми оставил... – вздохнув, начал Виктор. – Да какие ж мы чужие? – тут же возмутилась Марья Степановна. – Аккурат в феврале уж как шесть лет знакомы! Хоть и с перерывом на свадьбу! Однако настаивать она всё же не стала, ибо имела счастье познакомиться с бабушкой Ксении. Пожалуй, более тихого и страшного скандала в этой квартире не было ни до, ни после этой знаменательной встречи. После случившегося мать Руслана Марья Степановна звала не иначе как «крашеной выдрой», и полюбила травить на кухне всевозможные анекдоты про тёщу. Где только выискивала всё это. Иногда попадались даже забавные. А от иных Виктору смеяться совсем не хотелось. – А у тебя в двадцать четыре года может случиться инфаркт. – Десанн взглянул на Виктора, и в глазах его был укор. – Уверен, что для дочери так будет лучше? Или ты для другой родни стараешься? Алёна, до сих пор помалкивавшая, охнула и прикрыла рот ладонью. Блеснул крохотный камешек на тоненьком колечке. Похоже, скоро соседка съедет к кавалеру. Марья Степановна перекрестилась, изумлённо вытаращившись на соседа. А Виктор понял, что посмотреть в глаза Десанну не может. Выносить его взгляд вдруг стало трудно. Стало стыдно. Вздохнув и потупившись, Виктор смахнул со лба волосы. Они всё ещё были влажными от пота. Надо будет при случае остричься покороче. Но вот сдаваться, и тем более верить... нет, к этому он ещё не был готов. – Какой инфаркт, Десанн... – Он же молодой ещё совсем! – поддержала Марья Степановна. Алёна кивнула, качнув растрёпанными русыми волосами. – У мужиков, конечно, сердце послабее будет, но хотя б до сорока... – Самый обычный, – пожав плечами, отозвался Десанн. – А вот сердца или мозга – это уж как повезёт, приятель. Может, одумаешься, пока не поздно? Под взглядом Десанна Виктор несколько мгновений мучительно колебался. Почти готов был сдаться и позволить отвезти себя в больницу. А тут и ещё пара жалобных взглядов из коридора. Не ожидал, что соседкам не плевать, как и где придётся сдохнуть ему, не ожидал. Может, и правда доверить Ксению соседкам, позвонить утром родне, а самому прилечь на неделю в кардиологии? Что за семь дней случиться успеет? Но боль ушла, страх ослабел и отступил, и в голове прояснилось. Семь дней – это очень много, и случиться может всё что угодно. Значит, времени на прилечь в больницу нет. И если уж на чистоту... в то, что грудная жаба – не дурное сновидение, верилось теперь с трудом. Да что уж там: и общая кухня, и Десанн, привычно отыскавший на запястье своего строптивого пациента пульс, и блестящие из темноты коридора глаза соседок, – всё это казалось то ли нелепым сном, то ли безвкусным фарсом на заштатной сцене. Зашли бы они уже, что ли, раз уходить не собираются... а то таращатся из-за порога кухни, как на зверей в клетке. Вроде не робкого десятка бабы, а тут... чего забоялись, спрашивается? Не застеснялись же, в самом деле. – Я тут подумал, – отрывая взгляд от часов у себя на руке и выпуская запястье Виктора, сказал Десанн. – А почему вы здесь? У девочки ведь есть своя комната, и она наверняка просторнее твоей будет. Да и соседи там – только за стенами. Алёна с Марьей Степановной переглянулись. Ни одна из них перейти из тени на свет так и не решилась. – А что плохого в соседях-то? – возмутилась Марья Степановна. – Нет, ну кабы такой, как наш Саня-пропойца – это да. А так-то польза одна... – Может, в своей постели ей спалось бы лучше? – не обратив на слова женщины внимания, продолжал Десанн. Марья Степановна обиженно засопела. А Виктор молчал, подыскивая ответ. Он рад был смене темы разговора... вот только перемена была не к лучшему. Десанн всё говорил правильно, и в квартире Руслана – называть её как-то иначе до сих пор не поворачивался язык, – Ксении определённо спалось бы лучше, чем на старом диване в тесной комнатушке, где за стеной храпит по случаю испорченного очередной пассией выходного сосед Володя, а другой сосед, тот самый Саня-пропойца, любитель постучать ногами в чужие двери, вот-вот объявится после очередного загула. Самое место для ребёнка. И ещё один аргумент в пользу бывших тёщи и тестя. Вот только Десанн кое-чего всё же не знал. Как и родня, к слову. – В той квартире, – неохотно произнёс Виктор, – она спать отказалась. Говорит, за стеной кто-то есть, и он злой. – Бедное дитё, – скорбно вздохнула Марья Степановна. – По мамке тоскует, вот и мерещится всякое. Оно так бывает, когда в первый раз... да и не в первый тоже бывает, прости Господи! – Это за той дверью, от которой нет ключа? – наклоняя голову на бок, поинтересовался Десанн. Соседки вновь удивлённо переглянулись, а Виктор удивлённо воззрился на собеседника. Подумать только, успел и о двери рассказать ему. И ведь не помнил даже, когда и как это случилось. От этого человека невозможно уберечь ни одного секрета. Но так, пожалуй, даже лучше: на долгий рассказ Виктор не нашёл бы сил. – Мы ночевали там в тот день, когда дед с бабкой... – Десанн кивнул, давая понять, что больше пояснений не требуется, и Виктор продолжил: – Так вот, она проснулась посреди ночи и кричала так, что странно, как это соседи полицию не вызвали. Потом она ревела в три ручья и до икоты, а потом сказала, что её убил тот, кто за запертой дверью. – Ох ты ж Боже мой... – снова перекрестившись, пробормотала Марья Степановна. – Убил? – переспросил Десанн. Прозвучало это слово неожиданно резко. Щёлкнуло, будто кнут языком, и ожгло не хуже. Виктор поморщился и поднял глаза на соседок. Увидеть лихорадочный блеск в глазах Марьи Степановны труда не составляло. Она могла сочувствовать и ужасаться сколько угодно, но слова «смерть» или «убили» всегда привлекали её внимание. Ещё бы: они всегда означали, что будет о чём «посекретничать» с подругами. По телефону ли, на автобусной остановке или за бокалом чая в гостях – никакой разницы нет. Нет разницы и в том, что за смерть, естественная, насильственная или воображаемая. Виктор кивнул, подтверждая свои слова. Выдумывать такое о любимой дочери он бы не стал. Бьющийся серебристой рыбкой в переполненных слезами глазах Ксении ужас всё ещё был свеж в памяти. Таким своего ребёнка не должен видеть ни один родитель. Такое не должно оставаться безнаказанным. Вот только кого накажешь, если запертая комната в квартире покойного друга пуста? – Мало ли что дети выдумать способны, – напустив на себя беззаботный вид, сказал Десанн. – Тем более от беспокойства. Остался бы с ней в комнате, подождал, пока заснёт... глядишь, и не пришлось бы её сюда вести. – И молока, молока тёплого, с мёдом, – поспешно вставила своё слово Марья Степановна. – Очень успокоиться помогает. Особенно от страхов ночных, да... Силуэт Алёны за её широкой спиной едва угадывался в темноте. Соседка была отчего-то бледна и глядела теперь настороженно, готовая исчезнуть в любой момент. Вот кому рецепт Марьи Степановны не повредил бы сейчас. – Ксю никогда себе друзей или чудовищ под кроватью не выдумывала, – покачав головой, возразил Виктор. – Могла, конечно, приврать или нафантазировать, чтобы привлечь внимание, добиться своего, но чтобы так... нет. Ей будто бы и без выдумок хватало, кого любить и кого бояться. Да и за выдумки, бывало, поругивали. А тут... до хрипоты и слёз убеждала меня, что в запертой комнате живёт злой зверь, и он её убил. Опять. – Как же это – дитё и за выдумки ругать? – удивилась Марья Степановна. – Какое ж дитё – и без выдумок? Мои вон сорванцы, как были такие, как Ксюшенька, так чего только ни выдумывали. И про пиратов, и про джунгли с обезьянами, и про войну, и про рыцарей с принцессами... Слушая соседку краем уха, Виктор задумался. Единственный за последнее время случай, когда дочь выдумала что-то подобное, казался скорее сном, чем явью. Это случилось в ту ночь, когда из комнаты в опустевшей и занятой Кариной квартире Руслана раздался странный шум. Был ли этот шум, или почудилось ему, Виктор так и не решил. И даже тогда Ксения говорила о своём покойном дяде, но никак не о злом звере. Если подумать, то и те нечастые фантазии, за которые Карина дочь поругивала, касались умерших друзей и родственников. Все, без исключений. Ксения упоминала их вскользь, будто говорила о живых людях, встреченных на улице или заглянувших в гости, и, встретив неодобрение или порицание, мигом забывала о своей выдумке. Дважды не повторилась ни разу. Странно... – Ещё и не впервые... – протянул тем временем Десанн, а потом вдруг обернулся к дверям кухни. – Девушки, вы не могли бы нас оставить на минутку? – обратился он к Алёне и Марье Степановне. Говорил он вежливо, без нажима, и Виктор почти ожидал, что его просьбу проигнорируют. Алёна может и уйдёт, она и так, похоже, едва удерживается от того, чтобы развернуться и броситься к себе. А вот Марья Степановна наверняка захочет услышать всё до конца, и останется, пока Десанн не соберётся уходить. Каково же было удивление Виктора, когда Алёна молча скрылась в темноте и вскоре тихо щёлкнула замком на двери в свою комнату, а Марья Степановна, закивав и снова перекрестившись, последовала за ней. Обернулась только напоследок, сказала: – Вить, ты того... подумай всё-таки про больницу. Это я карга старая, а тебе жить ещё и дочку растить. Родне оттуда позвонишь, они дитё из школы и заберут, а утром мы её и соберём, и накормим. Не сомневайся. Если надумаешь, стукни в дверь, а если я уже спать буду, записку под дверь сунь. Всё равно в шесть встану, всё и успеется. Виктор обещал подумать. Тогда соседка ушла, и вскоре за ней затворилась дверь её комнаты. Плотно, не оставив ни единой щели. Чудеса. – Вот так-то лучше, – кивнув воцарившейся в дверях кухни безмятежной темноте, сказал Десанн. – Хорошие женщины, но дальше им лучше не слушать. Так, говоришь, злой зверь её не просто убил, а убил опять? – Десанн, это всего лишь детская фантазия... Голос предательски дрогнул. Виктор сам не верил в то, что говорил, а человек напротив только снисходительно улыбнулся ему. «Ты не умеешь врать мне», - так и читалось в этой улыбке. И это было правдой: врать Десанну Виктор не умел. Врать этому доброму божеству казалось невозможным, даже кощунственным. Ему следовало отвечать честно и без утайки. На каждый вопрос, какой пожелает он задать. Какое-то безумие. Они знакомы без году неделя, откуда бы взяться такому доверию? Не околдовал же его Десанн, в самом деле. Хотя кто знает. Когда речь заходила об этом человеке, Виктор готов был поверить если не во что угодно, то во многое. Не верил только в то, что перед ним – самый обычный человек. – Ты сам сказал: ни друзей, ни чудовищ под кроватью она себе до сих пор не выдумывала, – так и не дождавшись продолжения, сказал Десанн. – Зачем ей это сейчас? – Ей страшно. Она потеряла мать! – Это серьёзный удар, даже будь её мать законченной пьяницей и меняй мужиков как перчатки. Но у неё есть ты, есть бабка и дед, и всех вас она, полагаю, любит. Кроме того, ты говорил уже, что из этой запертой комнаты кто-то стучал. Громко стучал. Кажется, что-то даже разбилось. Разве нет? Мурашки строем промаршировали по спине. Замерев, как мышь перед удавом, Виктор не верил своим ушам. Он сам не был уверен, что произошло той ночью. Что было правдой, что померещилось... был ли стук, о котором Карина вдруг начисто позабыла, хотя сначала была напугана до обморока? Да была ли вообще эта ночь, или они просто в очередной раз помирились? А может, не было и примирения, ведь утром Виктор проснулся в собственной постели. О том, что эта ночь всё же была, напоминало лишь одно обстоятельство. Альбом Руслана, оказавшийся у Ксении и чудом не попавший в руки Карины. Сейчас он лежал на столе в комнате: закончив с домашним заданием и убрав в рюкзак последнюю заложенную тетрадкой книжку, дочь листала его, то и дело задавая вопросы. Каким далёким и мирным казался теперь этот вечер. Как последний вечер мира перед началом войны. – Откуда ты знаешь о стуке? – поднимая взгляд на Десанна, осторожно спросил Виктор. – Я не мог тебе об этом рассказать. Он не произнёс ни слова о той ночи. Ни единой живой душе, и был уверен в этом больше, чем в том, что эта ночь закончится не самым добрым, но утром. – Но рассказал, – терпеливо ответил Десанн, и посмотрел на часы. Качнул головой. – Ещё в больнице, под обезболивающим. Ты много чего тогда говорил. Будто не верил в то, что жив, и пытался словами вписать себя обратно в мир. Так вот... если из комнаты стучали, почему ты не веришь дочери и думаешь, что там никого нет? А разве он уверен в том, что из комнаты действительно стучали? Виктор не мог ответить на этот вопрос даже себе. Происходящее всё больше походило на разговор безумцев. Не хватало только мягких стен. Вместо этого до ящика, в котором лежал «дежурный» нож, было не больше двух шагов. В какой же момент кто-нибудь из них схватится за это неказистое орудие? Отчего-то в таком исходе сомнений не было. Висящее на сцене ружьё непременно стреляет. Острый предмет вблизи от безумца всегда проливает кровь. – Кто там может быть? – уступая уверенности Десанна, спросил Виктор. И даже себе не признался, что спрашивает искренне, и очень надеется получить хоть какой-то ответ. – Тот кто опять её убил, может быть? – предположил Десанн. – А вот кто он и отчего так невежлив с маленькой хозяйкой – это хороший вопрос. Вот скажи мне: тебе снятся сны? От перемены темы захватило дух, как на крутом повороте, а нужные слова нашлись с огромной неохотой. И, даже отыскав их, Виктор не спешил говорить. На эту тускло освещённую и оснащённую плохо спрятанным ножом палату психбольницы не хватало только ещё одного безумца. К тому же где-то в глубине заскреблась вдруг тревога, и мерзкий голос нашёптывал: сохрани от него хотя бы это... Не проявляя даже тени нетерпения, Десанн вновь потянулся к тонометру. Липучка на манжете оглушительно затрещала в неловкой тишине. Вздохнув, Виктор принялся закатывать рукав. – Я бы одумался, – закончив измерение и сняв стетоскоп, пробормотал Десанн. Отложил тонометр в сторону, снова взялся считать пульс. – Но это я. Спасибо хоть, моторчик не тарахтит. Иначе и разговаривать было бы не о чем. Так что со снами? Нет, отступаться этот человек не умел и не собирался. И что за странное любопытство, на что ему чужие сны? Посмотреть их, убедиться, что на вопрос ответили честно, не выйдет. А сны непостоянны, и мало какой из них задерживается в памяти дольше, чем нужно, чтобы выбраться из-под одеяла. О снах можно сказать что угодно, и это едва ли будет ложь от начала до конца... Беда была в том, что некоторые свои сны Виктор помнил прекрасно. Особые сны, которые, как был он уверен, больше никому не снятся. Их невозможно было ни с чем спутать. Они ещё в детдоме служили ему первейшим утешением. Они питались пролитыми украдкой слезами и одиночеством, внимали отвергнутым мольбам и приносили дары к детскому изголовью. Сначала дарили они лишь приятные чувства: тепло, прохладу, чью-то близость, покой и утешение. Потом в сны по капле, словно живая вода, просочился свет. Он колебался над синим сумраком, как будто солнце над далёкой поверхностью воды, и казалось, что там, наверху, ожидает что-то безумно важное. И наконец, когда в жизнь Виктора снова вошёл Руслан, в снах появились люди. Все они были исполнены телесного и духовного совершенства. И ни один ни разу не взглянул на Виктора с укором. Земля их была творением их воли, и тянулись к ней сапфировые волны с белыми гривами... О том, как и чем жил он до того, как лучший друг забрал его у старика, Виктор, как ни старался, вспомнить не мог. Только грозную тень где-то в глубинах памяти безошибочно опознавал, как отца, но каким был он, как выглядел, как говорил, чему учил – всё это оставалось тайной. Зато Виктор прекрасно помнил, как изменились сны его с тех пор, как не стало Руслана. Оказалось, друг был ему заветным талисманом не только наяву. Оказалось, и во снах он был защитой ему, стеной от надвигающейся бури. Пока Руслан жил, в царстве снов царили покой и благодать. Но вот верный страж покинул свой пост, взойдя на погребальный костёр, и в сны Виктора вошёл зверь. Чёрный как ночь, бесформенный, как грозовая туча, а вместо молний и дождя его переполняли боль и ненависть. Закрывали крылья его половину неба, и смертью разило его дыхание. «Услышь меня, ибо гряду!» - чудился в рыке чудовища небесный глас, и вторили ему голоса бесчисленных мёртвых, твердя снова и снова то, что послышалось вечность назад в той разрисованной подворотне. Капля крови. Два тела. Одна жизнь. Два мёртвых мальчишки в цепях и белых лохмотьях. Капля звериной крови над разверстым горлом. И всё это – ради одной жизни? Что за бред... откуда взялось всё это? Мелькнула нелепая мысль: не этот ли зверь затаился в запертой комнате мёртвого друга? Не он ли преследует теперь Ксению? И как же срубить ему голову, если это правда? Вопросы, вопросы... подумать только, какие вопросы могут прийти в голову посреди ночи да под такие разговоры. Что-то звякнуло, заставив вернуться на нужный свет. Рука Десанна накрыла руку Виктора, а по тёмной шее снова текла кровь. Трещина рассекла большую золотую монету в украшении, которое называлось отчего-то «долгами». – Ещё не время, – не поднимая глаз и крепче сжимая руку, прошептал Десанн. – Потерпи. Так нужно. Какое время... для чего? Высвободив руку, Виктор потянулся – дотронуться до тонкой струйки, заползавшей Десанну за воротник. Она была красна и пахла кровью. Это кровь. Вот только откуда взялась вдруг? Не похоже, чтобы были шипы на внутренней стороне украшенного монетами ошейника. – Что это за штука у тебя на шее? – услышал Виктор собственный голос. – Мои долги, – ответил Десанн, печально улыбаясь. – Перед порочной девой морских глубин и жар-птицей, которую ухватила она за хвост. Перед цветком на могильном холмике и маленьким кукушонком. Перед возлюбленным государем и сердцем его, из груди похищенным. Как странно... но его слова ни насмешкой, ни бредом безумца не казались. Подкравшаяся в темноте туча поскреблась в окна дома ветром и мелким градом. Взмахнул ветвями в молодой листве старый клён. А по страницам раскрытого на столе в комнате Виктора альбома в чёрной обложке мчались бледные долговязые гончие и чёрные всадники. Повернувшись на другой бок, Ксения улыбнулась во сне. Позабытый неведомый плюшевый зверь забился между стеной и подушкой, притаился в страхе, и будто не желал касаться зажатых в детском кулачке красных стеклянных бус. – Всё будет хорошо, – пробормотала сонно Ксю. – Я знаю... что надо делать. Забившись в угол, съёжившись на грани падения за диван, замер неведомый плюшевый зверь. Бежать ему вдруг стало некуда, и помощи ждать давно уже было не от кого.