Обо всех понемногу

Лань Си Чэнь никогда и никому не признался бы, что его заводит опасность. Не брутальные и сильные, способные сломать шею одним движением, не умные и хитрые, с которыми было приятно сойтись в игре. Он был адреналиновым наркоманом, отдавал себе в этом отчет, но надеялся, что никогда не встретит того, кого захочет настолько, чтобы потерять рассудок. Удар пришел оттуда, откуда он его совсем не ждал. Этот «удар» кинул насмешливый взгляд, вздернул уголок губ, небрежно откинул прядь волос, и Лань Си Чэнь стиснул задрожавшие пальцы в кулак, как никогда радуясь, что под просторными одеждами не видно его возбуждения. Вэй У Сянь. Вэй Ин. Старейшина И Лин. Стоя перед ним в числе пришедших, Лань Си Чэнь облизывал пересохшие губы и жадно смотрел на то, как он двигается, как смотрит. На его небрежные движения, на его усмешку, в его глаза, обещающие мучительную смерть любому. Он был Опасностью. Той самой, которая заставляла его ноги слабеть от страха и желания. Тогда он не слышал ни слова из сказанного, только голос — бархатный, словно мурлыкающий, сочившийся сдерживаемой яростью и темной страстью. И только вернувшись домой, смог немного прийти в себя. И признать, что он хочет. Хочет Старейшину И Лин. Именно такого: темного, опасного, невероятно красивого в своем безумии. Это желание медленно, но верно сводило его с ума. И ни хлопоты, ни война, ни кровь не могли помочь избавиться от этого желания. Напрасно он загонял себя работой или пытался уйти в медитацию. Что бы он ни делал, стоило только закрыть глаза, как под веками вставал образ Старейшины И Лин. Стул с высокой спинкой, небрежная поза абсолютного превосходства, длинные пальцы, играющие с флейтой. И эта кривая усмешка, и взгляд сквозь черные пряди. В своих снах Лань Си Чэнь никогда не приближался к Старейшине И Лин сам. Только когда тот звал его взглядом или недвусмысленным жестом. Подходил, и, в зависимости от настроения Старейшины, опускался на пол или на его колени. Его пальцы дрожали, губы сохли, а рот наполнялся слюной, и иногда он даже не мог сказать, что ему нравится больше: ублажать его ртом, подчиняясь нажиму его пальцев, или получать его поцелуи, такие жесткие, глубокие, почти ранящие. Старейшина редко дарил ему нежность, но Лань Си Чэню она была не нужна. Он тонул в его глазах, в понимании, что для Старейшины его жизнь не стоит ничего. Он не любил боль, он не желал ее, но само ее ожидание заставляло сердце колотиться о грудную клетку. И пусть Старейшина дарил ее так же редко, как и нежность, и так же внезапно, он все равно ее ждал в каждом своем сне. Покорно раздвигая бедра, послушно впуская в себя чужую плоть. Двигаясь на распирающем тело члене, он упивался искрами в глазах Старейшины, поволокой удовольствия, его кривой усмешкой. Он всегда кончал только после полученного разрешения. Изливался, кусая губы, содрогался и во сне, и наяву от такого острого и яркого наслаждения. И отчаянно не хотел просыпаться. Иногда у него получалось. И тогда он соскальзывал с колен Старейшины на пол, устраиваясь у его ног. Он не был цепным псом, слугой или рабом. И роль ненужного любовника, почти постельной игрушки во сне почему-то не вызывала отвращения. Ведь только так он мог устроить голову на остром колене и почувствовать, как вплетаются в волосы тонкие пальцы, то тянут, причиняя боль, то поглаживают, даря странную, какую-то ломкую нежность… …Но так дальше продолжаться не могло. Чем дальше — тем больше Лань Си Чэнь тонул в этих снах, не желая просыпаться, возвращаться в реальность. Взгляд Старейшины И Лин гипнотизировал его, лишая воли, и Лань Си Чэнь даже начал сомневаться, в том, что на самом деле видит сны, а не является жертвой какого-нибудь особо изощренного проклятия. Так что, отдавая приказ на устранение Старейшины И Лин, Лань Си Чэнь, был уверен в себе и в том, что делает, как никогда. И когда того не стало, действительно почувствовал облегчение. Сны потихоньку ушли, словно со смертью их главного героя они потеряли смысл или проклятие развеялось, как дым. С годами поблекли даже воспоминания о них, но однажды ночью, спустя почти тринадцать лет, Лань Си Чэнь снова проснулся с мучительным криком, задыхающийся, мокрый, с неприятным ощущением между подрагивающих бедер. И понял, что его самый страшный и сладкий кошмар вернулся.