Воин

      — Внимательнее следи за моими движениями, учись, чтобы твое тело поспевало за твоими глазами! — он занес правую руку, сжал ладонь в кулак и сделал прямой выпад, в последний момент ловко и мгновенно меняя траекторию удара; Тревельян громко охнула и тут же рухнула на пол, с силой сцепляя зубы и плотно прижимая обе ладони к животу, кулак Деймона мгновенно нашел открытое место в ее блоке, и с силой вонзился прямо между ребер, заставляя все ее тело тут же подчиниться острой боли и, беспомощно сдавшись, упасть вниз.       Боль проходилась волной по всему телу, словно проникая в каждую клеточку кожи, и вызывала дрожь; Тревельян оперлась локтем о пол и чуть привстала, левой ладонью все так же сжимая место удара, вся ее одежда насквозь пропиталась потом и сейчас сильно прилегала к телу, что вызывало еще больший дискомфорт и отвращение к самой себе. Она пыталась отдышаться, жадно ловя каждый глоток воздуха, а перед глазами время от времени все расплывалось настолько, что нельзя было различить даже малейшую деталь, по лицу струился холодный пот, на короткое мгновение слегка облегчая бушующий внутри жар; корпус весь был охвачен болью и потребовалась недюжинная сила, чтобы кое-как подняться с пола и наконец встать на ноги.       Феррис не смотрела на него, но все равно отчетливо ощущала его пронизывающий, осуждающий взгляд, и сейчас было трудно даже глубоко вздохнуть, чтобы хоть как-то собраться, а потому она просто молчала, всеми силами пытаясь прийти в себя и заставить оцепеневшее от боли тело вновь двигаться.       И вот шумный вздох ее наставника прервал тишину за нее:       — Никуда не годится, — он громко цокнул языком, — тебя что, твои элитные учителя даже рукопашному бою не учили?       — Учили, — еле слышно выдавила та и зажмурилась. — Но лишь приемам самообороны.       — Бездарные ничтожества, — процедил сквозь зубы он и бросил ей на голову полотенце, а затем направился к лестнице ведущей вниз. — Вытирайся. На сегодня закончили.       Дрожащей рукой Феррис сняла с себя полотенце, а затем промокнула им шею и затылок, хромая, она подошла к зеркалу и, отлепив мокрую ткань кофты от кожи, приподняла ее, бросая взгляд на покрасневшее место удара.       Его тренировки не были даже близко похожими на то, как ее учили до этого, он был жесток, беспощаден к ней, не жалел силы и редко давал передохнуть; на белоснежной коже живота виднелись почти черные синяки, где-то были и те, которые уже постепенно начинали рассасываться, а где-то совсем свежие, и из-за вторых было больно даже сидеть, не говоря уже о том, чтобы лежать. Приходилось растирать все тело охлаждающей мазью по три раза в день, а на ночь пить успокаивающий настой, чтобы хоть немного выспаться. Боль отныне стала постоянной спутницей, не оставляющей ни на мгновение, и жизнь вдруг начала казаться настоящий адом: порой хотелось прекратить это, бросить все и жить как раньше, — но всякий раз эти мысли встречал взгляд отца, который снова и снова безжалостно всплывал перед глазами.       Тогда он посмотрел на нее как на самое жалкое существо на этой планете, на позор благородного рода, ничтожество; столько гнева, разочарования и пренебрежения было в тот день в его ослепительно-красивых синих глазах.       Одно лишь воспоминания этого взгляда было способно дать второе дыхание, вернуть стойкость, чтобы терпеть всю эту боль, этого жестокого убийцу, который воспринимает ее как зверушку, любопытный эксперимент, а иногда и вовсе как служанку. Пришлось стать такой, какой она никогда не была прежде — упрямой и терпеливой.       Хорошая жизнь закончилась, пора было это принять и свыкнуться с тем, что либо она будет подчинять свою судьбу сама, либо ее попросту раздавит суровая реальность; семья сочтет ее бесполезной, откажется от нее или вовсе заставит выйти замуж и прожить остаток своих дней где-нибудь подальше, в роли слабой, беспомощной женщины, удел которой будет быть точно прислугой для своего мужа.       Этого она уж точно не может позволить, а потому придется сражаться со своей судьбой, которая иронично не сочла нужным наградить ее сильным телом.       Тревельян вновь поморщилась, а затем насухо вытерла пот с лица единственным чистым кусочком полотенца, потом она сделала усилие чтобы подойти к небольшой тумбочке и достать оттуда бинт, а затем, вновь вернувшись к зеркалу, закусила зубами край мокрой кофты, туго обматывая свой впалый живот тканевым бинтом. Предстояло еще идти домой, а потому надо было хоть как-то приглушить ноющую боль, а заодно и зафиксировать корпус в одном положении, и как только она закончила, потребовалось снова взять себя в руки, чтобы теперь спуститься по лестнице.       Все ее тело было покрыто ушибами, синяками и ссадинами, все, кроме лица; Деймон не хотел, чтобы об их занятиях стало известно ее семье, а потому предусмотрительно никогда не трогал лицо.       Сейчас он сидел, развалившись на потрепанном диване в небольшой гостиной, и чистил лезвие своего двуручного меча; скрип половиц под шагами Феррис заставил его резко вскинуть голову, прямо как обычно это делают волки, когда к ним кто-то неожиданно подкрадывается.       Тревельян медленно подошла, все так же придерживая ладонью живот, а затем, сделав короткий вздох, при этом морщась от боли, тихо спросила:       — Когда ты будешь обучать меня навыком с мечом?       Деймон пренебрежительно фыркнул.       — Как только ты сможешь парировать мои удары в рукопашном бою, слабая, избалованная девчонка, — и это бы наверно обидело ее, или даже разозлило, но сейчас она слишком устала, и потому внутри было абсолютно пусто, совсем никаких эмоций или чувств.       Абсолютный холод и безразличие.       — Скоро вернуться мои родители, и мне будет сложно сюда приходить...       — Если тебе будет нужно — придумаешь что-нибудь.       — Мы уже неделю занимаемся, а ты только и делаешь, что ставишь мне синяки, — она сцепила зубы и вновь зажмурилась.       — А ты считаешь, что сможешь без должной подготовки держать в руках такой меч? — серебряные глаза хитро сузились, а уголок рта растянулся в усмешке. — Что ж, давай попробуем, возьми его в руки, — он встал и перехватив рукоять своего меча за середину, протянул его ей.       Феррис недоверчиво посмотрела на меч, а затем на Деймона.       — Сейчас я не смогу... я...       — Бери, я говорю, — повысил тон голоса тот.       Тревельян пришлось заставить себя убрать ладонь с живота и взяться двумя руками за широкую рукоять; и как только Деймон отпустил ее, меч тут же с оглушительным грохотом упал на пол. Тяжеленный. По ощущениям это было не железо, а огромный булыжник, и даже если бы руки сейчас не болели так сильно, она все равно не смогла бы его держать.       — Ну, думаю, теперь вопрос закрыт, — он наклонился и, легко, точно пушинку, поднял с пола свой двуручник.       Она долго не могла прийти в себя, да, меч и с виду выглядел далеко не как кинжал, но чтобы быть настолько неподъемным... отчаяние вдруг заполнило пустующие ныне сердце и разум, она совершенно не представляла, как сможет сражаться таким сложным, мощным оружием, быть может, это все зря? Может, она выбрала то, что ей попросту не под силу?       Тревельян опустила голову и взглянула на свои ладони: руки лихорадочно дрожали, а длинные, тонкие пальцы были покрыты ссадинами, она прикрыла глаза, пытаясь изо всех сил унять боль, что словно червь безжалостно разъедала сердце, на ум сейчас не приходило ни одного утешения, которое смогло бы унять раздирающее острым лезвием ощущение собственной никчемности, слабости.       Как ей стать настолько сильной?!       Такую слабую как она, мир раздавит, даже глазом не моргнув... она умрет... точно умрет, стоит ей только встретить сильного врага...       Жутко. Страшно. Больно.       Она молча развернулась и направилась к двери, а внутри все уже было охвачено ужасом, паникой, которые мгновенно переходили в всепоглощающее отчаяние.       — Хочешь стать воином — избавься от страха, — послышался ледяной низкий голос Деймона у нее за спиной, заставив ее коротко дрогнуть, ибо тот словно прочитал ее мысли.       Она не ответила. Просто молча вышла из его дома и, хромая, направилась к себе в особняк; на свежем воздухе удалось кое-как справиться с эмоциями, снова погружаясь в мертвую пустоту.       И как только она пришла домой, сразу бесшумно проскользнула к себе в комнату, затем, не в силах даже переодеться, беспомощно рухнула на кровать; тело ныло от боли, а каждый синяк начал точно гореть огнем сразу, как только тело коснулось кровати, но усталость была настолько сильна, что даже не понадобилось пить снотворное, чтобы тут же провалиться в сон.       Так теперь проходил почти каждый ее день: она уже совсем не помнила, что такое радость, забыла, что значит быть счастливой, все, на чем она была сосредоточена, точно зверь помешанный на одном инстинкте — это дикая жажда стать сильнее.       Деймон разбавлял тренировки, время от времени заставляя Тревельян таскать ему ведра с водой, колоть дрова, чистить камин, а иногда и вовсе убирать весь свой пыльный, ужасно грязный дом; он все больше и больше начинал походить на тирана, который наконец нашел себе прислугу, она терпела это, нет, даже не терпела, ей просто стало уже все равно. Она начинала понимать, как находить отдушину в этом аду и на тренировках все чаще ловила внутри волну холодного, твердого гнева, которая открывала ей второе дыхание и, словно заполняя все тело, струилась по венам невиданной ранее силой.

***

      Серебряные глаза искрами сверкнули напротив, и Деймон мгновенно переместился; Тревельян сделала пару шагов назад, прогибаясь в пояснице и ловко уворачиваясь от каждого удара, стремительно летящего прямо в ее корпус, нельзя было отвлекаться ни на мгновение, слух сейчас был обострен настолько, что она слышала даже свое ровное дыхание и каждый глухой удар сердца, слышала каждый его и свой шаг, инстинктивно понимая последующую траекторию движений соперника.       Это был словно танец... правда, если оступиться в этом виде танца, вряд ли обойдешься тем, что тебе просто отдавят ногу.       Еще один выпад и снова уклон в сторону; серебряные глаза не смотрели на нее, они смотрели сквозь, куда-то вперед, он не видел ее, он слушал, читал каждое движение ее тела — кулак Деймона с силой врезался в руки Феррис, которые та фиксировано выставила перед собой, он попытался обойти блок, но она снова уклонилась, отступая назад и заставляя его резать кулаками воздух.       Тревельян убрала блок, а потом снова резко наклонилась в сторону, вновь избегая мощного удара, летящего в живот, затем выпрямилась, и их глаза на коротких миг встретились; она не знала этого, но сейчас ее проникновенные, синие глаза словно покрылись коркой льда, напоминая глубину темного озера зимой, такого холодного, спокойного, абсолютно непоколебимого... и пустого.       Деймон на секунду замер, словно попавшись в ловушку этой ледяной глубокой синевы, и этого короткого мгновения хватило, чтобы Феррис настигла его — ударом кулака снизу мгновенно достав до подбородка; он пошатнулся, схватившись за лицо рукой и тихо выдохнул, вытирая ладонью густую кровь, которая уже во всю сочилась изо рта.       — Все. На сегодня хватит, — прерывисто произнес он, а затем поспешил вниз, чтобы умыться.       Какое странное только что было чувство... нет, должно быть ей показалось... как будто в его глазах на короткое мгновение мелькнуло что-то теплое; Феррис покачала головой, отгоняя ненужные мысли, пальцами она убрала со лба прилипшие пряди волос и, взяв полотенце со стула, вытерла пот с лица.       Когда она спустилась на первый этаж, то застала Деймона на небольшой кухне: он стоял рядом со столом, прислонив железный стакан к своему подбородку... и почему-то это зрелище вызывало у нее внутри необъяснимый трепет.       — Ну что, мистер грозный и неуловимый отшельник, теперь я поколотила тебя? — она коротко хохотнула, а затем несдержанно широко улыбнулась и подошла ближе.       Деймон раздраженно покосился на нее боковым зрением, а затем вновь отвернулся, поморщившись.       — Тебе просто повезло, неженка, — хрипло и тихо выдавил тот.       — Вам конечно же виднее, с вашим-то многолетнем опытом, сэр, — поддразнила его Тревельян и, не услышав ответной иронии, коротко вздохнула. — Завтра утром возвращаются родители... знаешь, а две недели без них казались целой вечностью по началу, — она опустила взгляд, — обманывать братьев было достаточно легко, учитывая, что они сами изо дня в день где-то пропадают, а вот что будет теперь... А, ладно, я придумаю что-нибудь... в общем, пойду я.       Она развернулась и, взяв свою небольшую сумку с вещами, вышла из домика, направляясь к себе: на улице сегодня была отличная погода, было солнечно, но не жарко, благодаря прохладному, легкому ветерку. Но не только погода была сегодня такой потрясающей... жизнь постепенно начинала ощущаться как-то иначе, хоть она и не понимала пока что, почему именно. Феррис мечтательно подняла взгляд на небо и растянуто выдохнула; ее тело уже привыкло к тяжелым нагрузкам, а потому мышцы уже почти не болели после тренировок, благодаря наработанной реакции и скорости она теперь могла уклоняться от атак Деймона, в связи с чем на теле переставали появляться новые жуткие синяки. И теперь больше всего она стала бояться дня, когда вновь возьмет в руки двуручным меч, потому что если она не справится снова — все тренировки будут напрасными и более того, это будет означать, что дело в ней самой, в том, что она попросту не предрасположена к настолько тяжелым физическим нагрузкам.       Выше головы ведь не прыгнешь...

***

      Было очень тихо и спокойно, а подушка казалась невероятно мягкой, как и одеяло было сейчас безумно уютным и теплым; из приоткрытого окна веяло сладостной, терпкой прохладой дождя, которая заполнила всю комнату свежестью, его капли тихонько постукивали о подоконник, словно играя чувственную, нежную колыбельную, делая сон еще более умиротворенным.       Затянутое тучами угрюмое небо не переставало плакать вплоть до самого утра...       Вот чья-то легкая рука коснулась ее волос, и, вырвавшись из крепкого сна, Феррис приоткрыла глаза: на краю кровати сидела ее мама и как всегда мягко улыбалась ей.       — Что? Мама? — она привстала, коротко зевнула и протерла глаза руками, пытаясь сообразить, когда та успела приехать.       — Мы с твоим отцом вернулись пару часов назад, — Мелисса заботливо пригладила растрепанные волосы дочери рукой. — Как у тебя дела, братья не докучали?       — Нет, каждый из нас был занят своими делами. Все было хорошо.       — Это славно, — миссис Тревельян печально вздохнула. — Послушай, зайчик, твоего отца очень беспокоит ситуация с Орденом храмовников...       — Что-то случилось? — при одном лишь упоминании об этом весь сон как рукой сняло и Феррис нервно сжала свое одеяло руками.       Мелисса отвела взгляд своих бархатных карих глаз, и спокойно, тихо ответила:       — Он настаивает на том, чтобы выдать тебя замуж за одного из наследников влиятельного рода, причем... в кратчайшие сроки.       Эти слова упали на Феррис, точно тяжелый камень. Ее самый страшный кошмар только что начал сбываться.       — Но я... но... Как он может со мной так поступить?! Мне только восемнадцать... да я еще даже жизни не видела, а вы хотите запереть меня в клетку замужества, при чем даже не учитывая моего собственного мнения совсем?!       — Феррис...       — Уходи! — слезы тут же градом покатись из ее прекрасных синих глаз, она беспомощно спряталась под одеяло и горько заплакала, будучи не в силах сдержать раздирающие изнутри боль и обиду.       Все было напрасно... все... эти мучения, тренировки, побои, унижения... Ее все равно ни во что не ставят в этой семье. Она никогда не сможет заслужить уважения своего отца, чтобы не делала... как бы не пыталась.       — Прошу, не сердись на нас, поверь, мы хотим лучшего для тебя... — Мелисса протянула руку, желая поднять одеяло и обнять дочку, но та прервала ее:       — Не хочу никого из вас видеть, вы все предатели! Вам всем наплевать на мои чувства, наплевать на то, какая я, кем я хочу быть! С самого начала было понятно, что я не смогу быть воином, что я слабая, слишком мягкосердечная для убийства, но вы все равно упорно заставляете меня наступать себе на горло, идти наперекор своей натуре! Вы заставили меня бросить все, чем я любила заниматься! Я для вас, для своих собственных родителей, пустое место, я и мои чувства ничто! Уходи прочь! — она зарыдала еще громче, еще сильнее закутавшись в одеяло, словно маленький напуганный ребенок.       Миссис Тревельян тяжело вздохнула, ее бархатистые глаза наполнились глубокой печалью от осознания того, насколько мучительна ситуация у ее младшей дочери; она хотела помочь, всем сердцем хотела, но пойти против мужа она не могла...       — Я знаю, тебе очень трудно это принять, но поверь, так действительно будет лучше для тебя... Особенно есть учесть то, что ты не хочешь становиться воином, — тихо произнесла Мелисса, и встав, вышла из комнаты, при этом всеми силами пытаясь унять дрожь по всему телу, которая возникала от каждого звука доносившегося такого душераздирающего плача Феррис.       Виски кололо, дыхание совсем сбилось, а голова словно раскалывалась пополам...       Сейчас она ощущала себя самой несчастной, самой невезучей девушкой на свете, потратить столько сил на тренировки и в итоге все оказалось зря — гнев, горечь, обида... все перемешалось внутри.       Почему ее собственные родные с ней так жестоки?       За что они так с ней?..       Она плакала до тех пор, пока усталость не опустошила абсолютно все внутри, превратив боль в ледяное безразличие; Тревельян стало очень жарко, и она наконец откинула одеяло, а потом, все еще всхлипывая, слезла с кровати. И, подойдя к зеркалу, тут же лихорадочно вздрогнула при виде собственного отражения: глаза и кожа вокруг них покраснела, опухла, все лицо было мокрым и разгоряченным от слез, а прекрасные, ныне шелковые волосы совсем растрепались и сейчас торчали в разные стороны. Взяв с тумбочки свой платок, она осторожно вытерла им лицо, стараясь как можно мягче прикасаться к воспаленной коже; сейчас ей казалось, словно она выплакала все слезы, которые у нее были, за один раз, потому что глаза высохли, словно завявший цветок, как и сами эмоции, совсем недавно бушевавшие внутри.       Дыхание постепенно приходило в норму, а вот головная боль только все больше сводила с ума своей нарастающей пульсацией, воздух в комнате словно неожиданно стал очень горьким и тяжелым; Феррис подошла к столу и одним разом осушила стакан воды, который обычно всегда оставляла себе на ночь.       Прохладная вода немного утолила жажду и остудила жар, Тревельян протянула руку и еще больше распахнула окно, вдыхая грудью пахнущий дождем воздух.       В дожде, в запахе сырости всегда ощущались необычно приятные ноты, которые успокаивали ее...       Сейчас даже дневной свет казался ослепительно-ярким, от вырвавшегося потока слез глаза щипало, пришлось часто моргать, чтобы вновь вернуть себе нормальное зрение. При мысли о том, что впереди ее ждет еще более ужасный разговор с отцом, Тревельян вздрогнула и начала нервно приглаживать пальцами растрепанные пряди своих золотых волос; внутри все сжималось от страха, гнева, боли, непонимания... хотелось побежать к отцу, сказать, что она уже на пути к тому, чтобы оправдать его ожидания, что не стоит принимать таких категоричных решений, но что-то внутри подсказывало, пульсировало под самой кожей, говоря, что этого не стоит делать.       Какое-то время просидев возле открытого окна, приведя свое дыхание в норму, она наконец собралась с силами, чтобы заставить себя направиться к двери и поспешить вниз, голова уже меньше болела, но все равно оставила после себя неприятное ощущение и сильную слабость.       Надо что-то предпринять... подумать, как выпутаться из этой ситуации, возможно, она сумеет как-то договориться с отцом...