Дитя мглы

За прошедшие два месяца приемыш Кейлах вырос на полторы головы. Правда, так и не отъелся, остался таким же костлявым и бледным, как был, будто и не жрал за десятерых. Невесть из чего сделанная длиннополая одежда, в которой он пришел в долину, давно стала ему мала, ее сменили обыкновенные кожаные штаны и рубашка из некрашеной шерсти. Едва заметный прежде ёжик прозрачных тонких волос отрос почти на ладонь и перестал стоять дыбом, но сами волосы, неожиданно очень густые, по-прежнему были бесцветными, даже не седыми, а именно никакими, мутновато-белесыми, как паутина, вымоченная в воде. На лице волосы почему-то не росли. Только брови появились со временем, правда, тоже прозрачные — только вблизи и разберешь. Он приносил с гор целебный мед и толстую серебристую паутину, из которой получалась ткань, непроницаемая для воды и мглы — точь в точь как его старый плащ. Он придумал бездымные очаги и негаснущие светильники, способные гореть по многу дней подряд. Когда пришло время убирать земляной хлеб, он один перелопатил за день столько земли, сколько все остальные, вместе взятые, сроду не смогли бы и за два. А с тех пор, как он повадился к Сагво в кузницу, в поселении появились ножи и копья, которые не нужно точить, не ржавеющие даже под мутным дождем, и зубастые железные ловушки, способные сами по себе убить иглогрива. Посоха владыки мглы при нем больше ни разу не видели. И как-то уже почти перестали сторониться приемыша, будто забыли, что этот посох вообще был. Один старый Гарто всегда помнил о посохе. — Дай-ка я сяду, Шакро, — сказал он сыну кузнеца, отдыхавшему на корзине с комьями высушенной руды. Шакро молча сполз с корзины на земляной пол, уступая место, и прикрыл глаза. С самого утра Морт с отцом опять гоняли его, как угорелого: то воды поднеси, то угля, то костной муки, то глину замеси, то руды еще насей, то подержи, то подай, то отойди и не мешай… Только когда он начал буквально валиться с ног, отец отправил его передохнуть немного, но из кузницы уходить не велел. И ведь ладно бы они что-нибудь толковое делали! Ножи там или копья, или стрелы, или серпы, или иглы, или хотя бы проволоку тянули — тоже интересно, это Морт недавно придумал. Но нет: оба лили в болотную грязь, процеженную от мусора и песка, какую-то дрянь из дюжины бутылок, а потом опускали туда только что выкованные железные пластины. Грязь вскипала и начинала несусветно вонять, железо, вынутое из нее, покрывалось зеленоватой шершавой коркой и непонятно на что годилось, и назвать это занятие закалкой язык у Шакро не поворачивался. Морт сказал, что корка защитит металл от едкого яда порождений мглы, того самого, что когда-то давно сжег лицо и руки старой идалту. Из такого железа можно будет сделать защиту и приспособить ее к одежде, и когда владыка придет за людьми, люди смогут драться с его прислужниками и победить. Владыка мглы никого не получит здесь, говорил Морт. Никогда больше. Но пока все это походило на порчу хорошего железа зазря. И вчера тоже походило… — Что они делают? — спросил Гарто. — Чтобы яд порождений мглы железо не ел. Потом из этого железа защиту смастерим. И когда мы будем с владыкой драться, он нас не возьмет. — Не понял? Когда вы будете делать что? — Драться, — безмятежно, как что-то общеизвестное, повторил полулежащий на полу Шакро, подняв к старику остроносое худое лицо, измазанное копотью и рыжей рудной пылью. — Ну, когда мгла придет. Морт говорит, что она придет, как только настанут крепкие холода, потому что тридцать два года с прошлого раза уже прошло. И верно, думал Гарто. Тридцать два. Год в год. Когда приходила мгла, ему было одиннадцать лет… Ему одиннадцать, а Кейлах — двадцать пять. Не считая нее, самому старшему из выживших тогда едва стукнуло тринадцать. Он умер уже давно, лет восемь назад. И только упрямая слепая старуха никак не подпускала к себе смерть, все жила и жила, несгибаемая и цепкая, как каменное дерево, растущее во мгле высоко на склонах гор. Знает ли Кейлах, на что, оказывается, подбивает людей ее приемыш?! Да еще и втихую, через головы стариков? — Я вот ему покажу сейчас мглу, — мрачно пообещал Гарто, и мальчишка мигом подобрался, настороженно заглянул старику в лицо. — И мглу, и владыку, и холода, и то место, где наяву солнце видно. Мортарион! — Да? — обернулся Мортарион. И положил на наковальню давно остывшую пластину, которую до этого сосредоточенно царапал гвоздем — безмятежно покорный, как всегда, готовый повиноваться по первому слову. Кейлах велела ему почитать стариков, потому что так заведено у людей, и он почитал… Мой бы сын, думал Гарто, так меня слушал. Хотя на поверку выходит, что и этот туда же. — Тебя, Сагво, тоже касается. Что за дикую чушь вы выдумали? Кто вам сказал, что с порождениями мглы вообще можно драться? — Морт и сказал, — глазом не моргнув, сообщил перемазанный в саже Сагво. — Он же всю жизнь только и делал, что убивал их. А раз он убивал — значит, и мы убьем… чем, в конце концов, упыри хуже иглогривов? Разве что соплей больше. — Свои сопли сперва утри, умник. Ты упыря-то в жизни в глаза не видел — вот спросил бы, чем хуже, и я бы тебе рассказал. Кто из вас первый это придумал? Мортарион отозвался сразу же: — Я придумал. И тебе не говорить тоже я попросил. — Ясно. А почему? — Потому что ты не согласишься. Ну разумеется. Примерно это Гарто и ожидал услышать, так что удивился разве что полной безмятежности, с которой прозвучало ожидаемое. Как будто так и надо, смотри-ка на него! — То есть ты сейчас говоришь мне, что полностью понимал, какой дурью засоряешь голову Сагво и кому там еще… кому, к слову? И, зная, что я не одобрю эту дурь, ты все равно не усомнился в ней, а просто решил помалкивать? Я не знаю, что ты и чем ты занимался там, откуда пришел, но здесь живут люди. Просто люди, ясно тебе?! Они не могут дышать в горах, жрать ночниц, пить мутную воду, душить иглогривов руками, видеть в темноте, убивать порождений мглы! Даже если все вместе мы сможем убить нескольких упырей, вслед за ними придут твари размером с дом, или ты не знаешь о них? Мортарион молчал. Слушал — спокойно, внимательно. Не перебивая. И бледный зеленый лед его зрачков не выражал ничего. — Ну? — Гарто поднялся с корзины и выпрямился, как мог, но ему все равно приходилось запрокидывать голову, чтобы смотреть в холодные пустые глаза. — Ты хочешь нашей смерти, чужой?! Вот теперь Мортарион, наконец, отрицательно качнул головой: — Не хочу. И я не чужой. Я не ем ночниц и не пью мутную воду. А иглогрив, которому я сломал шею, едва не убил Лорке. Если бы не Лорке, я не стал бы этого делать. Если бы не Лорке… Гарто знал, что чужой спас жизнь его сыну. Дважды: когда удавил иглогрива, уже повалившего и подмявшего его, а потом — когда напоил какой-то дрянью, буквально за час остановившей медленный, но смертельный яд хищника. Только вот сейчас это ничего не меняло. Сейчас чужой собирался скормить все поселение тварям владыки мглы — по недомыслию или намеренно. Так, чтобы точно никто не скрылся. — Ничего, что отличает меня от людей, я не делаю, если только это не нужно, чтобы спасти или облегчить чью-то жизнь. Гарто усмехнулся. Ничего, что отличает меня от людей… Вряд ли сам додумался. Небось, Кейлах приказала. — Но ты можешь — и этого достаточно, чтобы отличаться. Только речь не об этом. Идалту ты тоже ничего, разумеется, не сказал о своей затее? А вот теперь ответ старика удивил. Очень, очень удивил. — Сказал. — И что она ответила, позволь узнать? — Чтобы я помалкивал. Поэтому лучше будет, если ты узнаешь у нее самой. — Тьфу, — только и ответил Гарто. Он достаточно знал приемыша, чтобы быть уверенным: дальше заставить его говорить сможет только сама Кейлах. Небось, своим «помалкивай» она имела в виду, чтобы Мортарион просто заткнулся и прекратил нести опасную чушь. А он вон как ее понял! Со всей своей ненормально цепкой памятью, со способностью схватывать все на лету, а потом изобретать вещи, одновременно и простые, и немыслимые ни для кого прежде, зачастую Мортарион — несмотря ни на что! — смахивал не на глупца даже, а на слабоумного ребенка. Вот этой смертельной серьезностью, буквальностью, с которой принимал абсолютно все, и попытками возместить непонятое какими-то странными домыслами. Да у него и с пониманием интонаций были проблемы. Даже безмозглый толсторог способен по голосу уяснить, когда его ругают, а когда хвалят. Этот же… — Ну хорошо. Идем, узнаем. — Но… — начал было кузнец. Гарто остался непреклонен. — Цыц, — коротко сказал он. — К идалту со мной пойдете. Оба. Шакро сам не понял, зачем незаметно увязался вслед за ними. Заранее ясно было, что слушать разговор ему не позволят, да и подслушать вряд ли получится — у Морта слух как у ночницы, при нем дверь втихушку не приоткроешь. *** — Заходи, Шакро, — сказал Мортарион, как только Шакро осторожно, едва ли на волос, сдвинул с места неплотно прикрытую дверь дома идалту. Зараза какая. Впрочем, Гарто не обратил ни на него, ни на мальчишку никакого внимания. — То есть как это знала?! — кричал он как раз в это время. — Что он людей на самоубийство подбивает у меня за спиной? Это ты знала?! А идалту плела корзину. Плела и молчала. Гарто уже затих и смотрел на нее выжидающе, сердито сопя, мальчишка притворил за собой дверь и юркнул на лавку, за широкое костлявое плечо Морта, сидящего на корточках рядом — а она все еще молчала. Долго. — Все? — поинтересовалась, наконец. — Проорался? Вот так же отец Шакро говорил, когда он был маленький и ревел из-за какой-нибудь ерунды. — Ну, — по-прежнему выжидающе, угрюмо отозвался Гарто. — Прутья гну. Шакро, ты же здесь? У идалту слух тоже был хороший. Отличный просто. Или просто дело в том, что Гарто она не слушала. Гарто, конечно, старый и умный, все слушаются его — даже сама идалту обычно слушается, — и только он один может вот так на нее кричать… а все равно как-то вдруг стало заметно, что это он ей в сыновья годится, не наоборот. Что это она — идалту. — Здесь, идалту, — отозвался Шакро. Выгонит сейчас! — Сбегай-ка к Лорке и скажи, чтобы шел сюда. С оружием против упырей. И картинки Морта пусть прихватит. Прямо сейчас. …ну, это, считай, выгнала. — Не понял? — угрюмо начал Гарто. — И Лорке туда же? Да я ж его… Кейлах, не вставая, протянула руку и метко хлестнула старика прутиком: — Помолчи. Сагво, а ты пока принеси вашу огненную пыль. Много только не тащи, а то знаю я вас! С зеленым железом уже закончили? И Шакро, закрывая за собой дверь, видел: отец даже не удивился, что идалту знает. — Ладно уж приемыш твой, дитя мглы, — как-то устало сказал Гарто, садясь, наконец, прямо на пол рядом с очагом, напротив старухи. — Но ты-то почему молчала? — Да вот поэтому. — Не понял? Кейлах хмыкнула, неприятно скривив безгубый рот. — И поэтому тоже, упертый старый толсторог. Даже сейчас, когда мальчики придут и покажут тебе, чем можно убивать порождений мглы и чем защититься от них, ты снова начнешь вопить, что они сопляки, а все, что они придумали, не работает. Хотя тебе неоткуда знать, работает это или нет: да, ты видел тварей, но ты не дрался с ними. Ты от них только прятался, распустив сопли по колено. — Те, кто пытался драться, никому ничего уже не расскажут. А ты, когда мы подобрали тебя в лесу, не могла даже… — Когда вы подобрали меня в лесу, вы долго решали, упырь я или нет, — закашляла своим хриплым, задушенным смехом Кейлах. — Хотя на мне еще оставалась одежда и обувь, нож в руке, кольца на пальцах. И именно ты до последнего кричал, что я порождение мглы и меня надо сжечь на месте. Лицо у Гарто вдруг стало… странным. Будто его внезапно замутило. Старик даже опустил голову — вниз и чуть в сторону, отворачиваясь, как от взгляда, от безглазого лица Кейлах. До сих пор Мортарион ни разу еще не видел у него такого выражения. — Тридцать лет прошло, мать, — сказал он вместо того, что проглотил на полуслове, когда Кейлах перебила его. — Без месяца тридцать два. И тебе не хватило их, чтобы догадаться, что я вас слышала. На памяти Мортариона Гарто никогда не называл ее матерью. Он не считался ее сыном — ни так, как считался им Мортарион, ни как-либо еще. Пожалуй, когда-то давно, после жатвы, она отчасти заменяла горстке выживших подростков и детей мать, хотя увечье сделало ее зависимой от них куда более, чем они зависели от нее. Прошли годы, потом десятки лет, подростки умерли, дети стали стариками, позабыв за ненадобностью слово «мать», но Кейлах перестала смеяться и так спокойно кивнула в ответ, как будто не впервые слышала это. И от Гарто, и не только. — Ну, чего замолк? Ты же что-то собирался сказать? Гарто молчал. — Ты хотел напомнить мне, как вы сохранили мою никчемную жизнь, хотя сами едва дотянули до тепла. Так? Гарто молчал. — Так или нет? Гарто молчал. Он все еще выглядел так, как будто его мутило. — Посмотри на него, Морти, — вдруг сказала Кейлах. — Так выглядят люди, когда им очень стыдно. Она не могла знать, как прямо сейчас выглядит Гарто. Как он вообще теперь выглядит. Но старик напрягся и сильнее отвернул голову в сторону от нее, от стертого шрамами лица и глубоких теней, скопившися в пустых глазницах. — Дело не в том, что когда-то, целую жизнь назад, один напуганный ребенок уговаривал других убить меня. Дело в том, что сейчас старик захотел благодарности за то, что делал ребенок — думая, что я знаю только о стоящем благодарности. Вот поэтому ему стыдно… и это хорошо, что стыдно. Ты очень упрям, Гарто, и ты осторожен, как скрытень. Многие остались живы только потому, что ты именно таков. Не зря уже десять лет последнее слово во всем за тобой. Но я идалту, и если ты не будешь слушать меня, то что молодежь вскоре скажет тебе самому, когда я, наконец, умру и идалту станешь ты? Вот теперь Гарто наконец посмотрел на нее. Правда, все равно с сомнением. И слепая Кейлах видела сомнение, непонятным каким-то чувством ощущала, знала его, потому что сказала: — Владыка мглы создал Морта как оружие против других владык. Морт знает, как создавать тварей, как подчинять их своей воле и как убивать их. А о том, чтобы его знаниями могли воспользоваться обычные люди, мы уже позаботились. И сейчас ты молча выслушаешь все, что скажут тебе мальчики: или потому, что это разумно — или потому, что я велю тебе слушать. — Говорить можно что угодно. Но то, что легко на словах, на деле… — Боевых големов, созданных для войны, не берут на жатвы, — вдруг подал голос Мортарион. Гарто едва не вздрогнул от неожиданности и посмотрел на него, а Кейлах скривила на сторону угол рта, снова усмехаясь чему-то. — Твари размером с дом, о которых ты говорил — это носильщики плоти. Одного из таких мать сумела ранить ножом, почти ничего не видя во мгле. Они велики, но медлительны и не опасны, если к ним не приближаться. Сейчас Сагво принесет то, чем мы собираемся останавливать их. Сложнее придется с гончими и жнецами, но против них мы с Лорке тоже кое-что придумали. — А против самого владыки что вы придумали? — Ничего, — прозвучало спокойное. Выблеснули случайным бликом огня и снова погасли прозрачные глаза-льдинки. Пауза. Будто приглашение к торжествующему «вот видишь!» — но старик ждал, не перебивая. — Против него все уже придумал другой владыка. Давно. Тогда, когда создавал меня. — Ну… — с сомнением протянул Гарто. Вскользь глянул на неподвижную Кейлах, по-прежнему продолжающую плести, как ни в чем не бывало, и закончил: — Ладно. Посмотрим, что у вас там. Оружие против других владык, значит… Гарто не верил. Не приемышу не верил, а в его силы. Он никогда ни во что не верил и поэтому дожил до старости — но собирался выслушать все, что прикажет слушать Кейлах. Потому что она была так же отвратительно права, как всегда: то, что велит делать идалту, младшие делают.