Дитя мглы

Вскоре зарядили дожди. Мутные, зимние. Гончие появились через месяц с лишним — уже к исходу холодов. Сначала мальчишки заметили в грязи на берегу озера следы человеческих босых ног, а немного позже, ближе к вечеру, засекли и саму тварь: она клубком каталась по земле у зарослей чернотала, тщетно пытаясь избавиться сразу от десятка ночниц. — Похоже, прямо в гнездо вляпалась, — сбивчиво рассказывал запыхавшийся Шакро. — Надеюсь, они ее там заели. Оборона была продумана и подготовлена уже давно. Полдюжины домов в центре поселения обнесли оградой из вертикально вкопанных бревен, заостренных на концах. Изнутри, где-то в метре от бревенчатой, сплели из прутьев еще одну ограду, пониже, и заполнили промежуток между ними землей. Те, кто может стрелять из самострелов, будут стоять на этой насыпи, и внешняя ограда окажется им по пояс. Те, кто может драться копьями, переделанными из охотничьих, и длинными, как у Мортариона, изогнутыми ножами, будут ждать по ту сторону ограды. Если дела пойдут плохо, они спрячутся внутри, влезут на насыпь или останутся рядом с узкими, в одно бревно, проемами — рубить протискивающихся следом порождений мглы. В домах же соберутся те, кто драться не может вовсе. Вот теперь им пора было собираться. — Может быть, — отозвался Мортарион. — Но остальные затемно будут здесь с жатвой. Он сидел у очага на полу и приглядывал за закипающей на плите похлебкой. Мясистые овальные ягоды чернотала, плавающие на поверхности, уже покачивались: вот-вот закипит. Но Мортарион, разом забыв о своем вареве, положил ложку поперек открытого горшка и пошел, пригибаясь, туда, где за дощатой перегородкой обычно спала идалту. Сейчас идалту мыла посуду у стола, по локоть закатав рукава. — Прямо сегодня? — спросила она. А потом Шакро снова увидел посох владыки мглы. Потолок в доме стал для Мортариона слишком низок еще с месяц назад, ему приходилось все сильнее горбиться, втягивать голову в плечи, но посох в его руке все равно почему-то выглядел грозно, несмотря на дурацкую позу. И один-единственный блик светился на длинном изогнутом лезвии, на самой режущей кромке — тонкий и яркий, как огненная нить. — Да, мать, — ответил Мортарион, прислонив посох к стене у выхода. Снял рубашку, аккуратно сложил. Оставил на лавке. Шакро сдвинул горшок ближе к краю очажной плиты, чтобы закипевшая похлебка не выплескивалась через край, и смотрел, как отчетливо на спине и плечах Морта проступают угловатые кости, извиваются сизые ветвистые плети вен, как шевелятся от движений рук мускулы — тоже угловатые, твердые даже на вид, сплошь состоящие из отдельных тонких волокон-струнок. Из-за этого он, длинный и тощий, казался будто бы вовсе лишенным кожи, неприятно похожим на порождение мглы. Когда строили ограду, Морт легко поднимал и носил, ставил стоймя целые бревна, которые отец с длинным Тойве — самые сильные мужчины в поселении, — вдвоем не могли даже оторвать от земли. Он мог скомкать в горсти железную пластину, как лоскут кожи, и в полной ночной темноте схватить на лету стремительную ночницу, мог ударом кулака убить толсторога, а потом взять тушу на плечи и понести — но на глаз эта сила была в нем незаметна, как незаметна сила, таящаяся в теле змеи. Он остался таким же изможденным, каким вышел из мглы месяцы назад. Только вырос. Шакро наблюдал, как Мортарион застегивает пояс поверх защиты — длинной, до пола, кожаной куртки без рукавов, в точности похожей на ту, в которой он пришел из мглы. Только вместо упругих легких щитков, созданных из неведомого материала, эта была обшита пластинами зеленого железа, нижними краями заходящими друг на друга. Получилось даже красиво, думал Шакро. У отца с матерью такие же есть, только с рукавами. И на рукавах тоже пластины — гнутые, чтобы на руке удобнее сидели. А вот он, Шакро, будет за оградой с самострелом болтаться. Потому что отец так сказал. — Ты куда это? — спросила идалту, услышав шелест железа. — Затемно же придут, сам говоришь. — Затемно, — подтвердил Мортарион. — Значит, сперва поешь, а потом пойдешь. За ограду перебраться там и без тебя сумеют, не сомневайся. Шакро, ты же еще здесь? — Да, идалту. — И ты поешь. Небось, до завтра больше некогда будет. А матери с младшими Виллех поможет. Сколько ей? Девять уже? — Скоро десять. — Тем более. Она вытерла посуду тряпкой и аккуратно составила на столе. Нашарила рукой полку впереди, потом другую, повыше, провела по ней ладонью — свободна ли? Убрала оба горшка и стопку мисок наверх, спустила на пол и задвинула под стол ведро с грязной водой. Протерла столешницу, повесила тряпку на край. И Шакро, наблюдая, опять поневоле удивлялся, как уверенно и точно все у нее выходит, без неловкости даже, будто у зрячей. Он удивлялся этому всю свою жизнь. Как-то раз даже пробовал нарезать кусок земляного хлеба на ломтики, закрыв глаза. Порезался. А идалту не резалась. И ломтики выходили у нее ровными, один к одному. Правда, похлебку в миску для нее наливал все-таки Мортарион. Сначала для нее, потом для Шакро, а сам принялся есть прямо из горшка. Интересно, думал Шакро, это он так растет, потому что столько жрет, или наоборот — столько жрет, потому что под крышу еле помещается? И когда, наконец, перестанет расти? И будет ли в двери пролезать, когда перестанет? Ему длинный Тойве и так по плечо уже… Как-то раз он спрашивал у Морта, почему так. Морт не обиделся, но и ответить не смог. Он сам не знал, а перспектива не влезать в двери уже очень скоро его тоже беспокоила. — Поели? — безошибочно определила Кейлах, когда Шакро положил ложку в пустую миску и выбрался из-за стола. — Идите, я уберу. — Но… — начал было Морт, однако договорить ему не дали. — И что теперь, посуду не мыть, если вечером мгла придет? Кыш отсюда, оба, я сказала. Тебе, Морти, еще Якри надо найти и вправить ему мозги. — Что сделать? — Объяснить, что пытаться спрятаться от порождений мглы на болоте — плохая затея. Ну или пусть хотя бы детей здесь оставит. — Он что, все-таки собрался… — Собрался. А может быть, уже умелся туда вместе со своими. Я тебе с утра еще хотела сказать, да забыла. Может быть, забыла намеренно. Потому что случайно не забывала ничего и никогда, а паникер и крикун Якри принесет мало пользы, когда придет время драться — зато нервы всем остальным точно потреплет. — Спасибо, мать, — только и сказал Мортарион. *** За теми, кто ушел за грибами или пас толсторогов, сбегали в лес. Даже за Якри Морт все же послал мальчишек, напомнив им, что при встрече с гончей надо просто бежать в сторону деревни, и гончая на время отстанет. В ограду и в землю за оградой вбили длинные железные прутья с приваренными к ним факелами. Когда стемнеет, их зажгут — в железных одеждах ночниц можно не бояться, уже проверяли. Сумерки густели и чернели, расползаясь из теней под домами, из-под деревьев, заливали, затопляли все вокруг. Люди за оградой превратились в безликие фигуры, одинаковые, неузнаваемые издали. Только Морта легко было узнать — самую длинную тень, наполовину обрамленную странным очертанием посоха владыки. Он не запрещал разговаривать, но молчание было полным. Каждое шевеление в темных комьях теней казалось крадущимся врагом. Пошел дождь. Сумрак зашелестел, зашептался, быстро превращаясь в кромешный мрак. Морт спрыгнул с ограды вниз и пошел от факела к факелу, оставляя за собой быстро разгорающиеся огни. Огни не боялись дождя — дырчатые шары из черного ломкого железа, заполненные внутри каким-то порошком, которого Морт запрещал касаться, не гасли, даже погруженные в воду полностью. В этом же порошке отец обваливал наконечники стрел. Перед выстрелом их надо было поджечь от факела. — Морт, а Морт, — шепотом позвал Шакро, когда Морт ловко влез через ограду рядом с ним, даже не выпустив из руки посох. — Что? — Тебе страшно? Всем бывает страшно, говорил мальчишкам охотник Лорке, единственный, кто до прихода Морта умел добывать на границе мглы осиный мед. Только мертвый не боится смерти, а храбрый боится, но побеждает свой страх. Нет ничего плохого в том, чтобы бояться, говорил Лорке, не боящийся ничего. Но Морт, кажется, удивился вопросу. — Что значит страшно? — Ну… вдруг мы не победим? Что тогда будет? — Тогда мы умрем, — последовал спокойный ответ. — Все? — Нет. Если жатва заберет всех, через тридцать два года ей не за кем будет вернуться. Поэтому владыка мглы оставляет часть детей от пяти до двенадцати лет и двух-трех стариков, которые могут научить детей всему, что позволит им выжить, вырасти и принести потомство. — Идалту останется, — сказал Шакро. — Мои сестры, может, тоже. А мать с отцом нет. И я нет. Из нас сделают порождений мглы, да? — Да. Так или иначе. — А с тобой что будет? — Если мы не победим? — Да. — Я умру, — пожал плечом Морт. — Я в любом случае умру, если не сумею справиться с владыкой. — И тебе не страшно знать это? Мускулистое мокрое плечо еще раз равнодушно шевельнулось. Рыжий отсвет близкого факела плясал на белесой коже, ронял на нее резкие дрожащие тени, плавился в потеках и брызгах дождя, превращая воду в огонь, и на лезвии посоха владыки над головой Морта опять горел единственный одинокий блик, пылающая нить, бегущая по изгибу режущей кромки. — Я просто знаю, и все. Если это и значит бояться, то да, мне страшно. Почему-то Шакро стало легче, когда он все-таки сказал это. — Мне тоже. Я не хочу быть порождением мглы. И Мортарион кивнул ему, будто бы одобряя страх. — Думай об этом, когда увидишь их. Когда будешь стрелять в них, думай об этом. Думай о том, что от гончих невозможно ни спрятаться, ни убежать. Или ты будешь драться — или станешь порождением мглы. Думай только об этом. Позади, за домами, раздался условленный заранее свист. Шакро вздрогнул от неожиданности. — Вот и все. Да? — Нет, — отрицательно качнул мокрой головой Мортарион. — Все будет, когда последний голем издохнет. Гончих оказалось много, на глаз — несколько десятков. Одна за одной быстрые сгорбленные твари появлялись из темноты, выскакивая в освещенный круг сразу со всех сторон. Некоторые медлили, вертели головами, беззвучно разевая острозубые слюнявые пасти. Другие бежали к ограде, не останавливаясь — длинными прыжками, как звери. Над оградой защелкали самострелы. Сработала первая ловушка, прикрытая пластом земли с травой. Гончая, угодившая в нее обеими руками, покатилась кубарем, свернулась в клубок и заскреблась, завертелась на земле, без звука кусая железо в тщетных попытках освободиться. Еще одна сработала. И еще. С полдюжины тварей уже раздирали себя когтями, пытаясь выцарапать стрелы, несущие на наконечниках Мортов негаснущий огонь. Еще трех подняли на копья охотники у ограды, и они, обезглавленные, больше не шевелились. Правда, остальные сделались осторожнее. Одна за одной они отступили обратно в темноту, и Шакро презрительно засвистал им вслед. — Ага! — кричал за домами кто-то, кажется, отец. — Подавись! А Мортарион за все это время ни разу не двинулся. Капли ядовитого дождя стекали по склоненному лицу, повисали на носу, на мочках ушей, на опущенных ресницах. — Морт? — заглянул ему в лицо Шакро. — Ты чего? Зря. Потому что глаза на костлявом бледном лице наконец открылись. И они… тлели. Светились изнутри холодной мертвенной зеленью, тускло и вязко, как гриб-гнилушка, разломанный пополам. — Ничего, — тихо ответил Морт. Зеленая зыбкая мгла курилась и таяла, прозрачным дымком истекая из его глаз. Шакро инстинктивно шагнул назад. А мгла все текла, выползала из-под пальцев, сжимающих посох, множеством гнилостно-светлых вен взбиралась по древку вверх, пока не коснулась лезвия и не проросла в него, и оно не вспыхнуло на кромке, источая такую же дымную мглу, как и зрачки. — Мне пора. Гончие уже возвращались, держась поближе к огромным, ростом с Морта, собратьям — таким же освежеванным и безглазым, обросшим кое-где склизкими бугристыми пластинами костяной брони, с восемью длинными многосуставчатыми лапами и массивными клыкастыми головами, смахивающими на головы иглогривов. Это и были жнецы, которых Морт рисовал на сушеной змеиной коже, рассказывая о тварях из мглы. Созданные, чтобы ломать укрытия и извлекать сопротивляющуюся добычу оттуда, где с ней не могут справиться гончие, уродливые чудовища, похожие на иглогривов, похожие на прядильщиков и только потом уже на бывших людей, не обращали внимания на стрелы, и железные челюсти ловушек не могли перебить мощные лапы, разве что отчасти замедляя монстров. С этими придется драться насмерть. А Морт спрыгнул с ограды наружу и пошел прямо на тварей, туда, где за границей освещенного круга во мраке что-то ворочалось, топталось, скреблось. Шакро увидел, как на него бросились гончие, как они покатились по земле, сметенные прямо в прыжке одним взмахом тлеющего клинка, как тяжело повалилось чудовище-жнец, еще гончие мелькнули — смутные фигуры, ловкие, стремительно мечущиеся, будто ночницы… Мортарион прошел сквозь них, даже не замедлившись, как нож сквозь масло, оставил за собой груду содрогающихся тел и исчез. — Неслабо, — оценил кто-то неподалеку. — Может, и правда владыку мглы свалит. Но владыку так никто и не увидел. Вместе со жнецами гончие быстро загнали бойцов с копьями за ограду. В чудовищ летели соединенные колючими цепями железные шары, спутывающие им лапы, негаснущие стрелы летели, горшки с огненным порошком, Шакро бросил самострел и взялся за топор на длинном топорище — рубить лапы тварям, хватающимся за бревна. Он видел, как гончая схватила Тойве за куртку, чтобы вместе с ним упасть с ограды наружу, как жнец с отрубленной лапой вывернул из земли сразу два бревна, как гончие посыпались в пролом, сцепились с кем-то внутри и смешались в свалке, как с другой стороны еще один жнец без движения повис на гребне ограды, как что-то огромное замаячило, захрипело у самой границы освещенного круга, прерывистой и рваной от поваленных, но так и не погасших факелов… В темноте вокруг метались, кричали, дрались, ругались на чем свет стоит. За домами кто-то неразборчиво орал, надрывая глотку: — Как тушить это дерьмо? Как?! — Держи его! — Твою же… Полуметровые когти проклюнулись между бревен прямо рядом с Шакро, будто кошмарный росток. Он закричал и рубанул что было сил, но сил не хватило. Топор вывернуло из рук. Насыпь вздохнула под ногами, ощетинившееся щепой бревно накренилось, со стоном и шорохом подалось наружу, в проломе оскалилась безглазая склизкая морда твари. Первой мыслью было бежать. Просто бежать. Второй мыслью — факел. Огонь, прожигающий железо и не гаснущий под водой. Шакро вцепился в железный прут с факелом, всаженный в ограду. Затрещало и рухнуло под напором жнеца второе бревно. Гончая протиснулась под его лапой и схватила мальчишку за ноги, рванула, опрокидывая навзничь… Прут остался в руках Шакро, его дернуло еще раз и поволокло, выворачивая лодыжки, раздирая куртку и спину под курткой о щепу на изломах бревен — и в тот самый миг, когда морда жнеца оказалась прямо перед ним, он изо всех сил вогнал факел в раззявленную пасть. Потому что это еще не все. Все будет, когда последний голем издохнет. Утром.