Безумец

      Намджун сжимает ладони в кулаки, стискивая челюсть до противного скрежета. Нервы рвутся, словно тонкая сеть паутины, лопаются, будто воздушные шарики, забрызгивая ошмётками всё вокруг. В висках невыносимо пульсирует от водоворота мыслей, и Намджун вздрагивает от неожиданности всем телом, когда на плечо ложится чья-то рука. — Совсем всё плохо, брат?       Юнги насмехается, очевидно издевается, втягивая губы и прикусывая их изнутри, чтобы не рассмеяться лидеру в лицо. Олицетворение трудолюбия, упорства и настойчивости, сейчас очень некстати пытается подшутить, рассчитывая на благоразумие и спокойствие своего донсена, только зря. Очень зря. — Юнги-хён, будь добр, не трогай меня. — шипит Намджун, отворачиваясь к подбежавшей стилистке. — Ты безнадёжен, Джун. — старший смотрит на напряжённый профиль друга, закатывая глаза на ходящие по чужим щекам желвакам, — Идиот. — Ты не помогаешь, хён. — Намджун отгоняет перепуганную девушку, в два шага оказываясь возле Юнги, — Не доводи до скандала, пожалуйста. — Слушай сюда, — шипит старший и притягивает младшего за лацканы пиджака, принуждая согнуться в пояснице, — либо ты берёшь свои яйца в кулак и несёшь их Джину на благословение, либо прекращаешь строить из себя страдальца-Вертера и ведёшь себя, блять, как взрослый, рассудительный и ответственный лидер группы. — Юнги выплёвывает слова в лицо своим невозможно злым и шепелявым голосом, ослабляя хватку и расправляя помятую ткань, — Я всё доступно изрёк, мой юный друг?       Намджун тяжело вздыхает, поворачиваясь на шум со стороны диванов. Между расставленных бёдер Сокджина сидит Чимин, увлечённо жестикулируя одной рукой, другой держа телефон. Спина младшего прижата к груди Джина, и лидер каждый раз вздрагивает, когда пухлые губы Чимина, при особо резких поворотах вертлявой розовой головы, проезжаются по щеке старшего.       В группе никто не знает, что у Намджуна и Джина, вроде как, всё хорошо. Они решили не афишировать это, мирно и тихо, никого не трогая и никак себя не выдавая, прячась по ваннам, чуланам и любым удобным углам. Прячась, по большей части, друг от друга.       На утро после той ночи, Джин профессионально держался от Намджуна как можно дальше, избегал любых взглядов и старался не вздрагивать от слов, начинающихся на «Н» и «Д». Он, по большей части, был ближе к макнэ, весь день просидел в их с Хосоком комнате, а с наступлением ночи, выманил ничего непонимающего Джуна из комнаты и затащил в ванну, прижимая к стене и впиваясь пухлыми губами в губы лидера настойчивым поцелуем. Шептал беспорядочно что-то невнятное и мало разборчивое, но Намджун вовсе не слушал. Он был чертовски пьян Джином, до сих пор не до конца веря в происходящие.       Когда изголодавшиеся по друг другу парни смогли разорвать долгожданный поцелуй, старший прошептал, что так лучше. Пусть они будут для всех в ссоре — им самим так будет легче не растерять остатки бдительности. Младший тогда кивнул неопределённо, а после вновь припал к сладким губам, вылизывая чужой рот и упиваясь мелодичными сиплыми стонами.       Намджун кивнул тогда, не подозревая, что с каждым днём сдерживать скользящие взгляды, бушующие эмоции, когда к его Джину липнут надоедливые младшие, трогают, обнимают… делают всё, что не позволено самому лидеру, будет всё сложнее.       Трогают и обнимают того, кто на самом деле целиком и полностью принадлежит ему самому.       Брюнет бесится, доводит до сумасшествия не только себя, но и всех вокруг, срываясь на неровно поставленный на подоконник кактус. Срываясь на шумящих Чонгука и Тэхёна, на тактильного Чимина, пытающегося обнять или как-то к нему притереться, и даже на Юнги, который просто бесит своей вечно недовольной рожей.       Брюнет бесится ровно до того момента, пока глубокой ночью в KakaoTalk не придёт сообщение от: «Хён❤❤❤», с немногословным: «выходи». Тогда и обиды забываются, и слова возмущения тонут в глотке, пока что-то надоедливым голосом шепчет: «Хотя бы так» — Я понял, хён. — сдаётся Намджун, прикладывая все силы, чтобы унять дрожь и настроиться на предстоящее интервью. — Серьёзно, Нам, — Мин наклоняется к зеркалу, самостоятельно поправляя причёску, — мы обещали, что будем семьёй несмотря ни на что. Никто и ничто не должен встать между нами, тем более твоя больная влюблённость, — Юнги сталкивается с Намджуном взглядами, — Тем более — другой мембер, Джун. — Я услышал тебя, хён. — говорит лидер, бросая мимолётный взгляд на наручные часы, а после на улыбающегося Джина, задерживаясь чуть больше, чем просто друг, и немного меньше, чем сумасшедший влюблённый, но после прикрывает глаза и громко произносит. — Ребят, собираемся!

***

      Всё прошло как нельзя лучше. Серьёзно, Намджун даже улыбался не натянуто, а вполне правдоподобно. Он улыбался, когда рука макнэ легла на бедро самого старшего участника, когда Чимин вновь повис на широких плечах, бодаясь лбом в чужой. Он улыбался широко-широко, делая вид, что всё нормально. Будто не он сейчас разорвётся по вертикали от излучаемых искр тока, сжигая эту чёртову гримерку дотла.       А Юнги всё смотрел. Наблюдал своим хитрым лисьим прищуром, сканируя, словно до внутренностей. Словно знает всё «от» и «до», и сейчас веселится от глупости всей ситуации. Он смотрел на обоих, кривил губы в привычной манере и что-то шептал стоящему рядом Чонгуку, прыская вместе с макнэ в кулак.       Ну, а Намджун всё ещё улыбался — широко-широко — до скрипа эмали и дробления зубов. Улыбался. Улыбался и снова улыбался, разрушая себя изнутри. Изматывая, раня и причиняя боль: моральную, физическую, понимая, что по отдельности эти два вида боли — ничто. Неощутимый укус комара.       Вместе же — мгновенная смерть. — Машина приехала. — скрипит Юнги, сгребая Чимина в охапку, чтобы тот не упорхал к Тэхёну, и уж тем более не сел с ним рядом, — Все готовы?       И Намджун улыбается. По прежнему широко, не понимая сути вопроса. Он вообще не здесь, не рядом с парнями, а где-то глубоко в себе плечом поддерживает крошащуюся стену его чёртова «хорошо». Потому что ему всё ещё неизлечимо больно.       Джин предсказуемо садится с Хосоком, укладывая голову на покатое плечо.       «Хорошо», — думает Намджун, усаживаясь на переднее сиденье их машины прямо рядом с водителем. Пожилой мужчина прекрасный собеседник, на самом деле, только сейчас отчего-то молчит, вжимаясь в водительское кресло. И не то чтобы страшно от вида скрипящего оскала, просто ладони влажные и одинокая капля пота скатывается по вздувшейся вене на виске. Просто в машине невыносимо жарко и чёртов галстук превратился в канатную петлю, с садистским удовольствие пережимая сонную артерию.       В автомобиле всю дорогу стоит шум: свист ветра, преломляющегося о невысокие бортики приопущенных стёкол, сигналы машин и отдалённый, будто приглушённый писк музыки. Намджуну плохо, невыносимо душно и тяжело. Грузные мысли сели на плечи, прижимая своим весом к сиденью, раскатывая всё тело в тонкий пласт. Лидеру всё ещё невыносимо, хотя всем своим видом он пытается показать, что, вообще-то, хорошо.       Ребята сонно бредут по подземной парковке, держась небольшой кучкой. Только Намджун позади, немного отстал, погружённый глубоко в себя. Нет, он не думает ни о чём конкретном — в его голове буквально ни одной связной мысли. Только огромный скоп слов, предлогов и союзов атакует мозг, настаивая чтобы тот наконец собрал чёткое предложение. Плотные тиски сдавили черепную коробку, что-то нервно требуя, и Намджуну хочется взвыть и переключиться, сбить запал и причинить себе другую боль. Более сильную, чем сейчас, но не настолько ощутимую, как эта. Не выходит. Ничего не выходит.       Тотальный провал. «Ну и хорошо», — думает Намджун, скидывая кроссовки и захлопывая дверь.       Парни не спешат расходиться, усаживаясь на диван и кресла в гостиной. Они о чём-то говорят, — Намджун не вникает, — что-то бурно обсуждают и смеются, но мгновенно замолкают, стоит Намджуну сверкнуть белоснежной улыбкой, волоча за собой ноги в спальню. — Джун-хён, — начинает неуверенно Чимин, прижимаясь ближе к Юнги, — ты в порядке?       Намджун останавливается, напрягая окостеневшую спину до слышимого треска. Он молчит, пару раз моргает и тяжело выдыхает, разворачиваясь к шести парням лицом. Лидер обводит взглядом всех без исключения, задерживая взгляд на рассматривающим что-то на полу Сокджине. Парни сидят откровенно напуганные, смотрят загнанно и умоляюще, словно лидер сейчас порвёт их на куски и пустит на корм голодным дворнягам. Они в ужасе все, кроме вальяжно рассевшегося Юнги, который всё ещё саркастично улыбается, поднимая брови и разводя руками в стороны. — Всё хорошо, — хрипит Намджун севшим голосом и прокашливается, после продолжая, — я пойду прилягу. Доброй ночи, не засиживайтесь.       В ответ четыре аналогичных пожелания.       И вновь «хорошо» про себя, и не рассчитано громкий хлопок двери спальни.

***

От кого: Хён❤❤❤ Ты спишь?

Нет

От кого: Хён❤❤❤ Выйдешь?

Извини, я устал.

      И сложно сказать, от чего именно устал: от сжигающей изнутри ненависти к этим пряткам или же от сегодняшнего дня в целом? А может, всё же, от всего в целом?       Тяжело. Невыносимо тяжело, и вовсе не хорошо.       Намджун не дожидается ответа, выключая и откидывая ненужный аппарат за пределы кровати. Ему плевать, что в полной тишине — это слишком громкий звук. Плевать, что Джин, быть может, оскорблён и сейчас дует свои пухлые губы, гипнотизируя и осмысливая ответ лидера. Сейчас ему много даже «хотя бы так», и он хочет разбить каждую бьющуюся, — и нет, — вещь в этом общежитии, потому что парень невыносимо устал. Он истощен, изнеможён и обескровлен.       Он закрывает глаза и зарывается с головой под подушку, пытаясь отвлечься от мучительной головной боли. Глаза щиплет непонятно от чего, но он не плачет. Он же лидер? Он же ответственный, ведущий и по обыкновению должен быть сильным. Должен быть опорой и поддержкой, всегда с подставленным плечом и платком на готове, ведь так? Он должен, должен, должен, вот только ему самому сейчас необходимо чьё-то плечо и хоть какая-то опора. По ощущениям: ещё немного, совсем чуть-чуть — и кромешная, нескончаемая тьма. Ещё чуть-чуть — и упадёт на колени, больше никогда не поднявшись. — Прости, ладно? — шёпот разрезает тишину сильнее пули, врезаясь прямо в измученную голову Намджуна, — Я переживаю за тебя. — совсем близко, а после — шелест простыней и горячее дыхание в макушку. Тёплая рука оплетает вокруг торса и раскалённое тело вжимается в спину, замирая, — я полежу с тобой, хорошо? Отдыхай, Джун-и. Молчание. Треск. — Хорошо…       Намджун почти не дышит, пропуская вдохи и задерживая выдохи, от чего тело заходится в мелкой дрожи. Его знобит, выворачивает наизнанку, спутывая все одолевшие чувства в один прочный узел. Намджуну откровенно плохо, и он устал это скрывать за пустым «хорошо».       Какое к чёрту «хорошо», когда задыхаешься, тонешь, разрываешься и становишься похожим на решето, не в силах даже пискнуть от боли. Даже открыть свой рот, чтобы просипеть это затасканное «хорошо»? — Ты весь дрожишь. — констатирует Джин, прижимаясь ближе, — Болит что-то? Принести тебе таблетку?       Болит. Нестерпимо болит, только вот таблетки не помогают, операции не спасают, и никакие терапии не лечат. — Давай всё расскажем. — Намджун вздыхает, разворачиваясь в объятиях. — Джун… — Пожалуйста, — умоляет, — я обещаю, что ничего не изменится. Они уже взрослые, и сами могут разграничивать на «дозволено» и нет. Я уверен, правда. — Намджун, ты не понимаешь… — Понимаю, — шепчет лидер, ведя кончиком носа по пухлой щеке, — я всё понимаю и знаю, что тебе страшно. Мне тоже, но я больше не могу скрываться. Меня ломает, когда ты подпускаешь Чимина и Чонгука к себе непозволительно близко. Когда они могут тебя касаться, обнимать и просто быть рядом, в то время как я, сидя от тебя за километр, всеми силами подавляю желание разбить об чьи-нибудь конкретные лица кулак. — Намджун подминает расслабленного старшего под себя, коротко прихватывая чужую нижнюю губу, — Я устал, что все имеют гораздо больше возможностей быть с тобой рядом, в то время как я задыхаюсь от нехватки тебя.       Музыкальные пальцы пробираются под широкую футболку Джина, очерчивая каждое выпирающее рёбрышко, словно клавиши фортепиано. Нежные ладони силятся оттолкнуть настойчивые руки парня, но Намджун перехватывает запястья, скользя вдоль и переплетая пальцы в крепкий замок. Словно навсегда. Будто негласное «навечно». Вкус родной кожи пьянит, кружит голову и стирает все мысли до состояния «в ноль». Тяжесть с плеч спадает, словно и не было этого мучительного дня. Словно это не он был на грани нервного срыва несколькими минутами ранее. Родной голос лечит, действительно лечит, и Намджуну по-настоящему хорошо.       Домашняя футболка Джина валяется комом рядом с кроватью, грудь часто вздымается, пока руки блуждают, изучают, обводят каждый изгиб, плавно скользя к тонкой талии и сдавливая её до болезненного всхлипа. — Хочу, чтобы все знали, что тебя могу касаться только я. — младший опирается на сцепленные руки, вкрадчиво шепча в ухо и толкаясь бёдрами навстречу твердеющему члену Джина, — Только мои губы могут быть на твоих, — Намджун прикусывает мочку, тягуче медленно ёрзая по напряжённому телу, — только мои руки могут трогать твои, и только к моему телу может прижиматься твоё. Ты только мой.       Лидер резко толкается бёдрами, врезается в чужие, сопровождая действие глухим рыком. Джин сжимает пальцы парня, зажмуривается до искр за закрытыми веками и приглушённо выстанывает прерывистое: «Да-а».       Да, чёрт возьми, да.       Намджун рывком стягивает с себя футболку, и припадает к коричневому ореолу соска, втягивая его в свой рот. Парень под ним мечется, царапает оголённые лопатки и низко стонет, прижимаясь ближе, плотнее, так, чтобы воздух не просочился. Узловатые пальцы забираются в волосы, сжимаются в кулак у самых корней, чтобы притянуть наверх и в следующий момент впиться в чужие губы настойчивым поцелуем. Юркий язык проникает в рот, очерчивает каждый зубик, а после толкается вглубь, сплетаясь с чужим. Намджун тает, пропуская момент, когда оказывается уложенным на лопатки. Он расщепляется на атомы, утробно стонет и прижимает к себе парня ещё ближе, стоит старшему начать ёрзать по его телу, свободной рукой стараясь пробраться под домашние шорты.       Лидер сразу вспоминает испуг старшего в прошлый раз, и потому он решает всё вновь взять в свои руки. Намджун перехватывает уверенно скользящие кисти, отводя их в стороны, но тут же получает ощутимый укус за губу и недовольное шипение. Ладони старшего нетерпеливо забираются под домашние шорты, а после — под бельё, замедляясь и едва ощутимо, лишь кончиками пальцев, касаясь налившегося кровью члена.       Перед глазами взрываются петарды, в голове стоит шум, и Намджун стонет в поцелуй, вскидывая бёдра. Загадочная улыбка трогает губы старшего, и он, напоследок целомудренно коснувшись распухших губ лидера, дорожкой влажных поцелуев спускается к часто вздымающейся груди. Мурашки прошивают всё тело, и Намджун завороженно наблюдает за каштановой макушкой, планомерно спускающейся вдоль его тела. Ни один миллиметр бархатной кожи не остаётся не обласканным влажными губами, и лидер сходит с ума от того, насколько ему сейчас хорошо. Действительно хорошо. Крышесносно, восхитительно, и нестерпимо хочется большего.       Джин прикусывает тазовую косточку, скользит кончиком языка вдоль кромки шорт, а после носом утыкается в бугорок ткани, медленно проводя вверх-вниз. Он поднимает тяжёлый туманный взгляд, и лидера прошибает высоковольтным разрядом тока. Джун едва находит в себе силы оттолкнуть старшего, опрокидывая на спину. — Не сейчас, — шепчет он, пытаясь привести себя в чувства, зажмуривая глаза, — я хочу попробовать кое-что. Позволишь?       Джин кивает заторможено и тянет руки, чтобы вновь коснуться Намджуна, но тот перехватывает их, тихо произнося: — Встань на колени и обопрись на локти.       Джин незамедлительно слушается, но словно трезвеет: смущается, заливаясь ярким румянцем. Спина красиво изгибается и аппетитные половинки, всё ещё скрытые тонкой тканью шорт, предстают прямо перед лицом лидера. Дрожащая ладонь оглаживает сначала одну ягодицу, коротко сминая, а после перемещается на другую, оттягивая мешающую тряпку. Намджун тянется к резинке, аккуратно стягивает штаны вместе с бельём и замирает на середине бёдер. Озноб прошибает до костей, воздух вылетает ментальным ударом поддых, заставляя лёгкие заходиться в болезненных спазмах. И не то, чтобы руки сильно дрожат, но вложи в ладонь стакан воды — всё до единой капли окажется на полу. Намджуну душно, влажно снаружи и невыносимо сухо внутри. Нежные стенки гортани скребут изголодавшиеся кошки, и лидер давится собственным языком, когда видит в ложбинке между ягодиц розовый наконечник анальной пробки. — Боже, хён… — Пожалуйста…       И слова не нужны, и действий слишком мало, чтобы описать то, насколько младшему хорошо. Действительно хорошо, и даже лучше.       Изнутри что-то щекочет, пускает электрические импульсы, болезненно прокатывающиеся по тонким сплетениям нервных клеток. Внутри что-то стекает, капает на мозг, заключая его в плотный вакуум.       Кап.       Намджун толкает пробку, вгоняя ту ещё глубже, по самое чёртово блестящее основание.       Кап.       Раскатистый стон разрушает давящую тишину, и член лидера предательски дёргается.       Кап.       Резиновая игрушка с громким хлюпом выходит из растянутой дырки, падая в складки сбитой простыни.       Намджун дышит отрывисто, хрипло и шумно, широко раздувая крылья носа. Воздух кажется сладким, приторно сладким и тягучим. Парень забывает, что было сегодня утром, днём, вечером, и абсолютно не отдавая себе отчёта в действиях, склоняется к жадно сжимающемуся проходу, прокладывая языком влажную дорожку от мошонки до копчика. Высокий стон разбивается о стены, хрусталём звеня в укромных углах намджуновой головы.       Щелчок.       Предохранители срываются, звонкий свист шин разрывают барабанные перепонки, и лидер припадает к растянутому отверстию, жадно вылизывая остатки персиковой смазки. Джин кричит, срывает голос и скандирует одно единственное имя, наплевав, что помимо них в общежитии, ещё пять человек, каждый из которых может стать свидетелем развернувшейся картины.       Ему двадцать семь, и ему абсолютно всё равно, что не двадцать и даже не двадцать три. Ему плевать, что он самый старший, но совсем не рассудительный, и уж тем более не сильный. Он тоже любит, хочет касаться и исследовать океан внутри своего парня. Тоже хочет любить и быть любимым, какой бы запретной и неправильно не была эта любовь.       Джин красиво гнёт спину, переходит с высоких стонов на сиплые хрипы, сжимая пальцы на ногах до судорог. — П-пожалуйста, Джун-а-ах, — старший утыкается в подушку, стоит длинным пальцам проникнуть в разработанную дырку, — давай же. Я г-готовился…       Очередной стон тонет в мокрой от слюны наволочке. Три пальца свободно двигаются внутри, сгибаются, выкручиваются и раздвигаются в разных направлениях, пока колени старшего предательски не разъезжаются, покрываясь болезненными мурашками. Сил терпеть больше нет, и Намджун падает на напряжённую спину старшего, впиваясь в загривок, яростно вбиваясь в растраханный проход пальцами. — П-пожалуйста, Джуни…       Намджун не помнит, как стянул с себя остатки вещей, как нашёл в себе силы оторваться от вкусной кожи и найти припрятанный в тумбе лубрикант. Он слабо помнит, как растирал вязкую субстанцию по собственному багровому члену, выливая несколько капель на манящую ложбинку. Он хотел касаться больше, оставлять свои собственные метки на песочной шёлковой коже, чтобы никто даже подойти к Джину не смел. Чтобы все и каждый знал, что только его.       Только для него.       Надрывная, сорванная акапелла стонов режет сильнее стальной катаны. Крик боли, крик наслаждения смешались в неповторимый вкус горечи и приторной сладости, внедряясь в лёгкие осколочным ранением. Джин плачет, шипит, но не двигается с места. Он был не готов. Очевидно не готов, и лидер сдерживается изо всех сил, потому что видит, слышит и чувствует, как узкие стенки сжали в тиски изнывающий орган. — Минуту, — всхлипывает старший, — дай мне одну минуту.       Джин не просит, он умоляет и взывает к разуму младшего. Он знает, что Ким не причинит вреда и никогда не сделает больно.       Джун рычит в ухо, накрывает собственной рукой всё ещё напряжённый член парня, принимаясь резко двигать кистью вверх-вниз. Джин врезается. Джин теряется от мешанины ощущений и падает на согнутые локти, прогибаясь в пояснице. Боль внедряется в наслаждение, покрывает с головой, и старший отводит бёдра, а после резко насаживается обратно, крича что-то неразборчивое и едва понятное «ещё».       Намджун срывается, полностью себя отпуская. Жилистые бёдра вдалбливают в кровать хрупкое тело, от чего мебель угрожающе скрипит и бьёт изголовьем о стену комнаты. Им плевать. Им всё ещё всё равно.       Лидер хрипит, рычит и стонет в чужое ухо, кусает за хрящ и тут же зализывает. Джину больно, но эта не та боль, на которую стоит жаловаться. Эта боль, которую готов получать изо дня в день, просить и умолять, чтобы её причиняли. Он непроизвольно сжимает чужой ствол внутри, получая ещё больше рваных задушенных стонов в ушко. Он подмахивает бёдрами, сам насаживается на член, чувствуя, как тот часто попадает по простате.       Голову кружит, внутри всё поет тягучим перезвоном, и Джин чувствует, как долгожданная разрядка расходится в разные стороны от середины к глотке и паху, грозясь вот-вот вырваться наружу. Намджун чувствует, как тельце под ним начинает мелко подрагивать, потому он обхватывает рукой горло, прижимая к себе сильнее. Пухлые окровавленные губы накрывают губы лидера, и он зажмуривается до цветных пятен, вколачивая худое, подтянутое тело в матрас. — Я сейчас, Джун-а, сейчас…       Голос срывается на утробный рык, когда тёплая влажная ладонь касается истекающего смазкой члена, и это становится последней каплей. Старший вытягивается как струна, сжимает ладони на порванных простынях и изливается в чужую руку, выкрикивая звонким голосом: — Намджу-у-ун.       Лидер кончает глубоко внутрь, заваливаясь на конвульсивно сжимающегося старшего, продолжая толкаться в сжатое отверстие. Так острее. Так слаще и интимнее. В сбитое дыхание просачиваются ослабленные стоны. Липкие тела прижимаются плотнее, льнут ближе, задыхаясь от настигшего оргазма. Истерзанные губы смыкаются как-то отчаянно, стараясь продлить момент и наполнить большим. Всё меркнет, концентрируясь на двух расслабленных телах. Всё замедляется, вовсе останавливается, потому что они вместе — только друг для друга.       Намджун сползает с расслабленного тела, ложится набок и притягивает к себе старшего, утыкаясь в макушку. — Прости меня, прости, — хрипит младший, пальцами касаясь распухшего сфинктера, — я не сдержался, не смог. Пр- — Глупенький, — перебивает тот сонным голосом, переплетая пальцы с чужими, — это было невероятно. Я люблю тебя, Джун-а.       И прятаться больше не от кого, и чувства свои скрывать не придётся. И плевать они хотели на всех и всё вокруг.       Они счастливы.       Собственноручно.