Кто-то ушел на дно, а кому-то все равно. Погрустили, а завтра забыли, будто не были и не любили.
«Первое осознанное воспоминание после окончательного выхода из коматозного состояния?»«Всё плывёт перед глазами. Слабость. Боль.»
Ответ дан не сразу. Выдержана пауза около десяти секунд. Между предложениями также наблюдаются остановки. «Последнее воспоминание до впадение в коматозное состояние?»«Коробки. Много коробок. Ключи в руках. Дверь открыта, и кто-то стоит в проёме.»
Д. не делает попыток установить зрительный контакт. Старается вовсе держать их прикрытыми. Ответ дался с трудом. «Из-за какого события Вы здесь оказались?» Ответ не был получен. «Назовите сегодняшнюю дату.» Ответ не был получен. «Время суток?» Ответ не был получен. «Каков номер Вашей палаты?»«Семнадцать.»
Ответ неверный. Назван быстро, наугад. «Что Вы видели позавчера в окне?»«Сугробы.»
Ответ неверный (Прим. снегопадов в данном сезоне ещё не наблюдалось). Есть подозрения на конфабуляции, или ложные воспоминания. Итог: Вместе с результатами томографии и дополнительных анамнезов полное подтверждение диагноза ретроградной амнезии, поставленного лечащим врачом П. С. Триасовым. Юра поднимает глаза и в упор смотрит на Ушакову. На старом телефоне с неработающим по правому краю экраном едва ли резко заснят документ и прилагающиеся записи врача. Он вновь всматривается и почти непроизвольно уже лезет в карман привычным движением. — Удостоверился теперь? — Ксюша спрашивает почти беззлобно, сохраняя пренебрежение скорее по привычке. Она тоже провела там не одну ночь. Хованский долго думает, кивнуть или перейти в наступление. Первое всё же побеждает — не то сейчас время для очередного конфликта. В пальцах наконец оказывается полупустая пачка сигарет. — Он помнит тебя? — первая озвученная реакция. Девушка ощутимо вздрагивает, будто не готовая к подобному вопросу. Скорее всего, специально, — мелькает у Юры. Может, не один час потратила, репетируя наиболее естественный вариант. — Да. — То есть, всё-таки пустили, — усмешка, — сигарета начинает тут же тлеть, ярко выделяясь на фоне промозглых зимних сумерек. Губы девушки искривляются, появляется морщинка на лбу. Явно не думала, что таким будет вывод из её слов. Ушакова пришла сама, что странно. Могла же прислать фотографию с едкой подписью. Да что там, позвонить. Пару минут, и всё — отделалась. Но нет. Она пришла, вся замерзшая, дрожащая и без шапки. Снег ещё не пошёл, поэтому холод ощущался сильнее. Хотя перспектива плутать по буранам тоже не прельщала. Видимо, она цепляется за него. И не потому что хочет делить своё горе с кем-то. О нет. От постоянного дележа легче не становится. Боль не исчезает, только выбивает опору сильнее. Просто ты страдаешь не один. И это ключевое не единственное число что-то воскрешает в гнилой душе. Девушка вновь морщится, но уже от дыма. Юра отмечает, что курить Дима начал уже при нём и что следует уйти с балкона. Серые клубы закручиваются и изгибаются перед их лицами. — Почему ты думаешь, что так будет лучше? — она складывает руку и впивается длинными чёрными ногтями в локти, спрятанные под темным кардиганом. Но всё равно не согреться. — Он ведь узнал меня. Почти сразу. Назвал имя. Фамилия. Даже возраст вспомнил. Будто, — ресницы с крошечными комками туши на кончиках опустились вниз, скрывая взгляд, — не было ничего. Будто он там лежит с каким-нибудь воспалением, и его скоро отпустят с длинным списком лекарств, которые нужно обязательно покупать в аптеке за углом. Она не настолько смелая. Имя так и не произнесено. Личное местоимение звучит более мягко, сглаживающе. — А ты, — Ксюша поднимает глаза и смотрит в упор. С укором, толикой ненависти и такой понятной сейчас слабостью, — будешь только мешать, понимаешь? — Это твой дружок сказал? — Не следует так называть Павла Сергеевича, а то… — А то что? Что? — сигарета маячит уже намного дальше от губ. — Подговоришь всех против меня? Двери все закроешь? Ещё мне что покажешь? — повышать голос в холодном воздухе — не лучшая идея. Горло тут же начинает саднить. — Ты пойми, что не одна ты ему нужна сейчас. Даже если ты так в одиночку решила и себе же поверила, — интонации спокойнее, слова не легче. Говорить больше не хочется. Зябко. И противно. Толи от себя, толи от соседа. Хованский тушит сигарету о перила и разворачивается к балконной двери. Ксюша не спешит за ним. — Если хочешь, там чайник вскипел, — кидает он и уходит. Надо хоть что-то оставить о себе, не тянущее на совсем уж отрицательную сторону. Уже сидя в соседней комнате, Юра слышит, как хлопает дверь. Видимо, она не хочет оставлять вдобавок к повисшим за стеклом разговорам грязную чашку с недопитым чаем на дне. *** — Узнал что-то? — Особо нет. Они меня на порог даже пускать отказываются. — Шли их нахуй и попробуй до главного достучаться. Был там уже? — Было дело. — И? — Выпытывает, сука, всё. — Неплохо. Имя запомнил? — Павел Сергеевич, кажется. — Вот же вас угораздило. Будь аккуратнее — продолжай строить кому надо глазки и удивлённо ахать от такой трагедии. Он уже установил, что вы как-то связаны? — Давно уже. — В общем, ты меня понял. Выбиваешь, как можно скорее, и всё, до конца. Осечки быть не должно, ясно? — Более чем. — Тогда всё. Отбой. Хованский отшвыривает пустую сигаретную пачку.