прятки с тобой

Открой настежь в доме все окна, — Не дай себе в одиночестве сдохнуть.

У Юры была отвратительная память. Путаница в пространстве не давала зачастую выстраивать точную картину происходящего, загоняя в осознанный тупик, где требовался более трезвый или же адекватный товарищ. Поэтому кропотливые попытки спрятать любую настоящую связь с Уткиным — игра с элементами злой вражды была не в счёт и где-то за экраном — сыграли с Хованским злую шутку. Был же чёткий план, что делать, когда, каким образом. Но остались только жалкий ворох обрывков без дат и логических связей. Зато всецело по всему организму сверху вниз циркулировало высвободившееся чувство жалости. Оно охватывало многих, протягивая руки к каждому близкому, и вызывало сильнейшее отторжение остальной частью чего-то метафизического внутри. К Диме оно приросло достаточно быстро. Раз за разом Юра смотрел на опустевший подоконник, на который Ларин залезал с ногами и каждый раз просил закрывать окна, ибо дует. Конечно, он никогда ни о чем не сожалел, считая это чувство несколько лишним — исправить ничего нельзя, так зачем изводить себя глупым возвращением к произошедшему и протяжно вздыхать? –, но, быть может, ему стоило удержать Уткина рядом чуть подольше. Особенно остро Хованский ощущает это с приходом Ушаковой. — Его переводят в другую больницу, — с порога бросает девушка. — Павел Сергеевич дал на это добро и всеми руками поддерживал, — обувь Ксюша ставит до тошного ровно — носки ботинков на одной линии и строго параллельны. Не чета перевёрнутым кедами. — Не удивлён. Сегодня без фотоподтверждений? — многолетняя игра в удивительное равнодушие и легкое отношение очень кстати. На выпад с подачей руки, будто даме сердца, Ушакова не реагирует, лишая Хованского краткого развлечения. — Нет. Он сказал, что всё пока только решается, но это почти точно будет так, — девушка тактично умалчивает, что там Павел Сергеевич — заведующий отделения, и ему лишь о дате перевода нужно договориться.  — Какие шансы, что Юра сможет забрать его сейчас? — Хотите правду услышать или успокоиться? — Павел Сергеевич, Вы знаете прекрасно, что я сейчас уже всё, что угодно восприму. Самое страшное уже случилось. — Не был бы я столь в этом уверен, Ксения. Но буду уважать Ваш выбор. Несмотря на моё положение, Юрий может воспользоваться правами либо родственника, либо доверенного лица. Это не столь сложно сделать, учитывая, что больница сама стремится к уменьшению числа пациентов — коек страшно не хватает, честно Вам скажу. Поэтому я также и за перевод. Вы же, Ксения, не возражаете? — Нет, конечно, нет. — Я к тебе ненадолго: дел уйма, — с остывшим интересом сообщает Ксюша и идёт за Хованским на кухню. Притяжение этой квартиры она поняла ещё несколько посещений назад. И нет, это не из-за Юры, который удивительным образом сумел создать уютную атмосферу. Нет, никак нет. Просто здесь жил Дима. Достаточно долго после того, как в последний раз заправил одеяло после их двоих. В коридоре девушка предпочитала не задерживаться. *** Очки слишком сильно натирают переносицу, от чего их слишком часто в последнее время откладывают подальше от себя. Ему совершенно открыто и явно не нравились попытки любых родственников забрать пациента раньше, чем он мог бы это позволить. Объяснять раз за разом, что каждому после какой бы то ни было травмы, связавшей состояние психологичное с вполне ощутимыми физическими последствиями. Его, конечно, очень внимательно слушали, а после шли к регистрации оформлять переезд пациента. Случай Дмитрия его, честно признаться, интересовал. Юрий, это было ясно с самого начала, сыграл явно не последнюю роль в сложившихся обстоятельствах, из-за чего отпускать Ларина вместе с ним были попросту опасно возвращением, только уже с холодными руками и несколькими этажами ниже — большой процент имеют тенденцию повторять неудавшееся, а тут ещё и обстоятельства располагающие. Невзначай психиатр вводил чужое имя в разговор, и реакция была настороженно опасливой. Даже учитывая тот факт, что Дмитрий так и не смог вспомнить даже самые общие черты Юрия. Но внутреннее отторжение билось в неосознанном упорно раз за разом. Только вот сил сопротивляться у пациента не было совершенно. И этого Павел Сергеевич опасался: безвольное подчинение без возможности отбить свою свободу или же спасти ее в далеко не позорном бегстве. Дмитрий Уткин не проявлял ни агрессии, ни попыток увернуться, в то время, как Юрий, переставший даже кивать психиатру в коридоре, не то что появляться в его кабинете, активно и более, чем агрессивно выбивал возможность отгородить его от своего же пациента. Против документации, которой он мог вполне основательно угрожать, пойти сотрудник больницы не мог — выше его компетенции. А Юрий показал себя достаточно целеустремлённым не в лучшую сторону по вопросам, касающимся Дмитрия, и играющим по своим альтернативным и далеко не честным правилам в расчерченных линиях моральных координатах психиатра. Ему ничего не стоило обойти любой запрет самостоятельно или же при помощи сторонних сил, дабы получить желаемое или же желаемого. Павел Сергеевич, обладающий профессиональным да и чисто опытонакопительным видением людских действий наперёд, не был удивлён хлопком папки личной истории болезни Дмитрия Уткина перед ним с подписью о настоящей выписке. *** — Что ты творишь? — у Ушаковой хрипит голос раздражением и паническим осознанием — она уже не сможет повлиять ни на что, ни хватаясь соскальзывающими пальцами за его, Юрину, куртку, ни кидаясь в него талой злостью. К Диме, которого Хованский настойчиво, но без лишнего фанатизма, придерживает за плечи, направляя за собой от тяжёлых дверей больницы, Ксюша не смеет даже подойти, не то что броситься, пытаясь заполнить пространство поверх куртки своими ладонями, ещё тёплыми — может, и на Ларина подействует. — А на что похоже? — он даже не останавливается, на ходу бросаясь репликами без особого интереса — девушка всё и без объяснений Хованского знает прекрасно, он уверен. Хочется выплюнуть что-то утверждающее победное, чтобы пригвоздить обидным проигрышем не только фактами, но и злорадством, но, ладно, пусть выплеснет эмоции — Юре не жалко. — Ты каким, мать твою, образом документы подписал? Ты ему никто: ни родственник, ни жена законная, ни кум и ни сват. Да он даже имени твоего не помнит! — самоконтроль послан к черту, плевать. Куда важнее не оставлять глупую, но всё же существующую хоть в каком-то измерении надежду докричаться. Как приговорённый, смотрящий в глаза стреляющему: есть вероятность, что тот не сможет спустить курок из-за человечного фактора. К сожалению, у Хованского он был занят куда более отвратительными вещами. — Можешь у психа своего спросить — всё тебе доложит, — быть может, смотри он Ксюше в глаза, у кого-то — слишком явное преимущество у одной из сторон всё же вносит некоторую нечестность — были бы шансы или остановить и заставить по-настоящему выслушать, или же окончательно отделаться. Кому да как повезёт. Но в глаза Ксюше никто смотреть не собирается: ни безвольный Уткин, ни ухмыляющийся Юра. Зато она так и не отводит взгляд от их пары, где один, и без того бывший несколько ниже, выглядел слишком маленьким и беззащитным то ли из-за ссутуленной спины, то от из-за давившей на плечи неизвестности, выпавшей из сознания сотней воспоминаний.