Осторожно: вызывает привыкание

Всё ещё пешком. И всё ещё интересно. Странный незнакомец не выходил из головы Арсения все эти два дня. Всё же ему хотелось надеяться, что парнишка больше не вытворял глупостей. Нормальный же с виду, да и дерзость показушная. Пожалуй, прелести возраста: когда тебе уже почти под тридцатку, самое время начинать учить молодежь жизни. Только куда там встретить в Питере одного и того же человека дважды, даже если учесть, что парнишка довольно заметный — ещё бы, не заметить малолетку под два метра ростом в потрепанной одежке надо ещё уметь. Арсений в метро неосознанно вертит головой в разные стороны в надежде поймать взглядом что-то знакомое, но пока не находит. А косарь всё-таки жалко — и так в ремонт машины почти двадцатку вбухал. Та же станция. Такое же (ах, если бы) утро, только на пару часов раньше. И народу на пару сотен, а может и тысяч человек больше. Ещё целых четыре дня терпеть эту толкучку и недовольные возгласы тёток, спешащих куда-то в восемь, чтоб их, утра. И ведь обязательно найдётся гребанный уникум в этом безграничном потоке людей, который, сука такая паршивая, не умеет смотреть, куда он идёт, и на полном ходу влетает, как сучий смерч, прямо в Арсения! Каким же надо быть идиотом, чтобы вот так, да с ходу, просто вшибиться с дури! Арс сам не замечает, когда успевает схватить наглеца, рот мужчины уже открывается, чтобы сообщить особо одаренному, кто он есть и куда ему стоит незамедлительно отправиться, но как только он грубо отталкивает парня в чёрном капюшоне от себя, чтобы взглянуть в его лицо, он замирает не то чтобы в изумлении, но в ступоре. Взгляд скользит от лёгких не по погоде кроссовок, выше по джинсам с грязноватыми коленками, чёрной куртке с коротковатыми рукавами… до пронзительных зелёных глаз. — Простите! — надрывно раздаётся уже знакомый голос, и Антон поднимает скорее не виноватые, а испуганные глаза, набирает воздуха, чтобы рвануть снова, попытавшись вырвать руку из цепкой хватки, но тоже замирает. Чудеса, мать их, случаются. Но, конечно же, всё не может быть так хорошо. В руках парнишка сжимает кошелёк, а состояние его лица оставляет желать лучшего: один глаз неровно окаймлен большим фиолетовым фингалом, губа разбита. Чертовски неприятно, должно быть. — Какие люди, — ничего не меняется, и Арсений, чтобы мальчишка не сбежал, легко ухватывает знакомого незнакомца за рукав, чтоб не сжимать и без того, вероятно, ещё не прошедшую с того раза руку. Правда, не ясно, от кого он бежал, ведь кроме него в этой толпе суеты замечено не было. — Ничему жизнь не учит, да? Дурак. Что с мордашкой? Антон сперва лишь шмыгает носом, и его тут же задевает какой-то прохожий, автоматически делая его вид ещё несчастнее. Он больше не вырывается, не пытается силой сбежать. По сути-то, и не от кого было убегать, ведь кошелёк он (впервые!) удачно урвал из сумочки какой-то дамы в летах, а та и не заметила. Вот только пацан, потихоньку уходя, сам не почувствовал, как страх раскалил его нервы и заставил ноги бежать, а сердце рваться из груди. Ему казалось, что сразу все вокруг обозлились на него, что точно сейчас пропадёт. А тут такой поворот. Да и потом, бежать от Арсения было тоже страшно. Вдруг опять руку заломит. А у Антона ещё с прошлого раза синяк не сошёл, вот же монстр. Смотрит парень, как загнанный зверёк на поводке, исподлобья, и губы кривит, нервно облизываясь, пока от него щедрый мужчина ждёт ответа. — В другое время не могу, — хрипло отзывается он наконец, всё также сжимая кошелёк в руках, как последнюю спасительную тростинку. — Что, сдадите в это раз? — и, будто надеясь на пощаду, выдаёт будто в сторону. — У меня вашу тысячу выбили. Карма… Выбили. В хреновом райончике парень живет, видимо. — Пошли завтракать, что ли, — предлагает, а вернее даже сказать, утверждает мужчина, не обращая ни малейшего внимания на чужие слова. Расспросить можно и в кафе. Хотел, конечно, поближе к работе зайти перекусить, но придётся здесь. Прежде, чем пацан успевает как-то адекватно отреагировать на это, а не просто пару раз нервно приоткрыть и закрыть рот, как рыба, Попов берёт его за руку и тащит к выходу из чертового метро, а уж снаружи — на поиски более-менее приличного заведения, гугл-карты в помощь. Даже если пацан сперва упирается — плевать, слушать его теперь, что ли? А Антон и упирается-то не долго. Есть уж больно хочется, да и если не в полицию, то какая разница? Арсений не считает, что Антону нужно знать, о чем он думает, когда без колебаний хватает уличного воришку за руку и тащит его из метро прямиком в кафе, чтобы накормить завтраком. Арсений не считает, что это достойные петербуржского интеллигента мысли. «Может быть, если разузнать о нём побольше, он всё-таки выйдет из головы?» Они очень быстро оказываются внутри, и руку Антона мужчина отпускает только тогда, когда становится уверен, что тот не собирается бежать. — Заказывай, что хочешь, — немного отстранённо заявляет Попов, садясь за столик и наблюдая за тем, как немного неловко и стесненно устраивается напротив мальчишка. — И не думай, что я весь из себя такой добренький. Мне просто слишком интересно, какого черта ты вытворяешь. Антон же, вопреки ожиданиям и непреодолимо любопытству, становится совсем тихим. Он никогда не бывал в таких заведениях (даже уровня придорожной забегаловки) в качестве обычного клиента, ничего никогда не заказывал. Цены тут кусаются так, что потом будешь месяц ходить и ныть без крохи во рту. Но от Шастуна ждут ответа, и сохранять эту гнетущую тишину, ползая взглядом по полу, становится невыносимо. — Я и не думал, что вы добренький. Скорее странный, — бесхитростно выдаёт он и снова шмыгает носом. Чёртовы сопли. — А что тут можно? Попов на слова парня удивляется, чуть вскидывает бровь и смотрит исподлобья. Но на вопрос ничего не отвечает, а, как только к ним в следующую секунду подходит официантка, показывает ей что-то в меню и произносит достаточно тихо и неразборчиво. Через пару минут — обслуживание здесь удивительно быстрое, но, наверное, это потому что сегодня почти никого нет — заказ оказывается на столе. Перед Арсением кофе и яблочко-вишневый штрудель, а перед парнишкой стейк средней прожарки с овощами и жареной картошкой. Дороговато, но можно же понтануться, чесслово. — Во-первых, давай-ка представимся. Я Арсений. Не Сеня. Арсений, — начинает приниматься за еду мужчина, всем своим видом и тоном показывая, кто тут главный, и что лучше его послушаться. — Антон, — коротко отзывается мальчишка спустя небольшую паузу, и Попов понимает, что подобные односложные ответы в будущем его не устроят. Но сейчас в ответ лишь кивает. Антон, значит. Не подходит. «Защитник» с латыни не должен промышлять преступлениями. — Почему это я странный? — основательно решает перейти на расспросы мужчина, но здесь, видимо, компьютер в голове Антона уже зависает. Парень на еду смотрит как загипнотизированный, и прикоснуться как будто боится. Бесплатный сыр, как говорится, только в мышеловке, а бесплатный французский сыр с плесенью и прочими прелестями самого вкусного сыра по версии пьяных рассказов матери, пожалуй, должен вести на электрический стул. Но это будет очень сытный путь туда, куда, всё по той же версии пьянющей матери, Антону самая дорога, а сам Антон очень сильно голоден. Так что, увидев, как Арсений-не-Сеня-Арсений уже начал есть, Шастун тут же следует его примеру. И, едва ощутив вкус, он даже на пару секунд вообще забывает, что ему задавали какие-то вопросы. Еда начинает поглощаться с самой высокой возможной скоростью уровня «турбо-максимум». — Алё? — пытаясь скрыть удивление от аппетита пацана, ненавязчиво привлекает внимание Попов, и Антону приходится отвлечься. А Арс в это время отмечает про себя, что пацан как будто бы не ел дня три. Хотя, судя по его фигуре, это вполне может оказаться правдой. — М? — Шаст поднимает взгляд оживших блестящих глаз, замирая с вилкой у рта, и наконец понимает, чего от него хотят. Он старается не говорить с набитым ртом, но с такой скоростью поглощения столь вкусного блюда это становится практически невозможно. Он быстро проглатывает очередной кусочек и вытирает рот тыльной стороной ладони. По осуждающему взгляду понимает, что руки они пожимать не будут за знакомство, поэтому продолжает без остановки. — И вы уж точно не добренький, иначе заставили бы меня вернуть кошелёк. Значит, у вас не те побуждения, а какие — непонятно. И что вы от меня хотите? Вы же всё видели! — Я видел только суть, — возражает мужчина. — Мне интересны причины. Ты либо школьник, либо первокурсник, либо должен быть, но не учишься. Одежда у тебя, будем честны, не по росту и не по внешним данным. Да ещё ты тыришь кошельки с телефонами. Вот мне интересно, каких хренов тебе нормально не живётся? С семьёй проблемы? Или наркоман? На последнем слове Антон перестаёт жевать и поднимает обиженный взгляд. Правда, процесс поглощения пищи прерывается лишь на мгновение, ведь сразу после этого парень проглатывает свой кусочек и уже отрезает другой, уже начиная говорить оскорбленным голосом: — Я не наркоман. Я на менеджера учусь, но за учебу и за жизнь платить надо, а кто меня на работу возьмёт? — постепенно от обиженного голос становится недовольным. — Люди от хорошей жизни кошельки не стреляют! И я вам его не отдам, только ту часть, сколько еда стоила… если там столько есть. Он ест теперь осторожнее и больше наблюдает за мужчиной, за его реакцией на все эти слова. Всё же, Арсений-не-Сеня жутко странный.  — Работу всегда можно найти, — Арсений философски замечает, потягивая кофе. — Есть Макдональдсы и прочие забегаловки, есть курьерские службы, вариантов множество, если подумать. Мужчина нагло тащит кошелёк, украденный Антоном, со стола и прячет в своей сумке. Антон просто гений: отдавать чужие деньги за еду, когда на её стоимость можно было бы худо-бедно прожить с неделю. Это даже смешно. Если парня приодеть, то ему можно было бы и на нормальную работу попроситься. Официантом каким-нибудь в приличное заведение или секретарём. Смазливость мордашки позволяет многое, но, видимо, Антон об этом не знает. Или не хочет признавать, как это часто бывает с людьми его возраста. Идея стрелой пронизывает голову, и Попов довольно улыбается своей догадке. — Слушай, одному моему другу рекламное лицо нужно. Много не заплатит, но на месяц безбедной жизни хватит. Не хочешь попробовать? У него небольшой магазин-сервис по ремонту техники, хочет арендовать баннер и разместить рекламу. Будешь довольным клиентом? Антон уже доедает оставшуюся на тарелке еду и смотрит на своего благодетеля всё более подозрительно. Где это у Шастуна лицо рекламное углядели? — А у вас все довольные клиенты с фингалами выходят? — протягивает Антон, проглотив последний кусочек и продолжая сверлить Арсения взглядом. Ему бы поблагодарить от всей души и обрадоваться, но он не привык так открыто доверять людям. Да уж, доверять не привык, но от еды не отказался и продолжает говорить. А этот жук вполне ведь мог и полицию вызвать уже давно, и заберут сейчас несчастного воришку далеко и надолго. Но даже с этой мыслью он не дергается с места. Не быть ему героем побега. Попов допивает кофе и смотрит пристально, оценивающе, даже делает квадрат из пальцев, будто прикидывает, как Антон будет выглядеть в объективе камеры. Хорошо будет выглядеть, это точно. Ведь возможно, что приглянувшийся мальчишка только потому и «приглянулся», что мордашка симпатичная, и самое то для плаката где-нибудь над трассой. Художники, они же все со сдвигом. Всегда своих моделей из бомжей подбирают. — Фингал — дело временное. Да и замазать его проще простого. В остальном лицо вполне рекламное, девчонки толпами побегут, — Арсений копается в сумке и выуживает визитку. Как всё просто — раз, два, и вот она. — Вот, звони, если надумаешь. А теперь извини, но мне пора. Взрослые дяди торопятся, — насмешливо щурится мужчина и, подозвав официантку, вручает ей тысячу. Даже на чаевые кое-что останется. Да и сейчас как-то не жалко, Антон странным образом одним своим присутствием поднимает настроение. На визитке уже знакомое имя, а заодно и фамилия и ещё немного информации о мужчине, только что Антона покинувшем. Он хмыкает и вроде бы хочет её выбросить — глупости всё это, и куда его только пытаются заманить? — но отчего-то не осмеливается. Покормили, еду оплатили, надо хотя бы подумать над предложением. В конце концов, а вдруг и правда найдёт себе работу? Вдруг не маньяк? Обескураженный, парень остаётся рассматривать визитную карточку за столиком, а Попов уже на выходе показательно закуривает и шагает к ближайшей станции метро, лелея надежду, что парень всё же позвонит.

***

Арсений не так давно начал понимать, что в его жизни всё начало идти вверх дном. Она и раньше была не совсем спокойная, но сейчас эти изменения прямо-таки бросались в глаза. А точнее в грудь на станции метро, ну да не важно. Мало того, что пришлось спуститься в метро из-за ремонта любимой машинки, того, что пацан какой-то вороватый прицепился (не он сам, конечно, а мысли о нём, что неотступно следовали за Поповым, задавая ему сотни вопросов), так ещё и у коллег по работе проблемы начались. Сатурн сейчас какой-нибудь в ретрограде, что ли? — Какого черта руку сломал?! Ты вообще понимаешь, что у нас премьера через месяц? Да мне поебать, как ты будешь изображать своего Персея без руки, щитом прикроешься! — Стас, грозно расхаживающий по коридору служебных помещений с трубкой у уха, сам сейчас был похож на какого-нибудь разозлённого Зевса, готового рвать и метать. Именно в таком состоянии Попов его и застал, собираясь, как всегда, зайти в свою каморку, забрать записи плана и сесть за работу. Световое представление само себя не запрограммирует. Однако, остановленный громогласными ругательствами, Арсений всё же задержался. Не часто спокойного и уравновешенного Шеминова таким злым увидишь. Однако, тот провёл рукой по влажной от нервов лысине, судорожно выдохнул и вернул себе более-менее спокойный тон, пытаясь смягчиться: — Ну Дим, ну Журавлик, как так получилось? Как ты так умудрился? Да я понимаю, что ты не специально, ну Дим! Ну, может, можно там как-нибудь временно?.. Совсем нет?..— он так нервно и быстро расхаживал по коридору, что это выглядело весьма комично под ласковый мягкий тон. Однако, заметив наконец Арсения, директор прервался и отвёл трубку от уха, закрывая её рукой. — Арс, чего тебе? Мужчина лишь пару раз отрицательно качнул головой, мол «ничего», а затем наконец открыл дверь и скрылся с глаз и без того не особо доброжелательного начальника. Только что Арсений стал, кажется, свидетелем одного из неприятнейших событий перед грядущим спектаклем. Столько репетиций, подготовки, анонсов и громких заявлений, а в итоге всё запорет один Дима со своей сломанной рукой. Ну так же нельзя, правильно ведь? Нужно просто подыскать кого-то другого. Кого-то, кто будет более ответственен к своему здоровью, тогда как его тело принадлежит вовсе не ему самому, а публике, перед которой он его должен раскрыть. Публике, которая жаждет бесстрашного ловкого Персея, одолевающего страшную Горгона, а не несчастного Журавлёва с гипсом и (если уж начали об этом говорить) пивным животом, да ещё преодолевающего гнев начальства бессвязными оправданиями. Нетрудно догадаться, что весь оставшийся день Стас ходил уж больно хмурый. Он советовался с режиссером, как поступить, вот только Паша разводил руками и говорил «Ищи, Стасяо, не знаю где, но ищи мне Персея. Хоть живого мне с самого Олимпа тащи, но чтоб Персей был». Вот и ходили два сапога пара. Серёга в тот день вовсе не зашёл, что уже само по себе делало работу монотонной и скучной. Спустя столько времени (почти полгода, немалый срок) уже как-то привыкаешь к тому, что раньше вызывало чуть ли не восторг. И даже близость невинно пустой сцены и такого же пустого зала полностью во власти световика не вызывают прежнего кайфа от одного их вида. Скорее наоборот. Они дразнили, дурманили, давили. Попов и сам уже давно начал замечать за собой, что слишком много своего рабочего времени, когда точно никто не зайдёт проведать его в этот самый зал, он проводит на сцене. Пустующим алым креслам он читал стихи, отыгрывал кое-какие понравившиеся роли, зачитывал мрачные душераздирающие монологи и порой даже пел от скуки. И вот оно — долгожданное! Рукоплескания, овации, радостные возгласы «браво!» со всех сторон! Полный восторженных, ярко одетых зрителей восхищенно аплодировал ему, элегантно кланяющемуся под светом падающего на него яркого луча, любимый за свой талант и старания, за всё то, через что прошёл, чтобы оказаться здесь. И яркая улыбка не сходит с лица великого актёра до тех пор, пока он не открывает глаза. Лишь чтобы увидеть ровные ряды пустых молчаливых кресел. Попов немного стыдился своих мыслей и действий, как нашкодивший пацан, но совсем немного. По правде говоря, у него не было абсолютно никаких личных претензий к Диме, да и к остальным актёрам. Скорее у него было много претензий к себе. Он освещал яркими прожекторами сцену одного из лучших театров страны. А хотел освещать её собой.