Наш бренный мир задуман Им Как царство света и покоя. Наш мир и должен быть таким, Но где вы видели такое?
Ради интереса людоед подошел ближе к одному из домов. Можно было без труда заглянуть в маленькое черновое окно у двери, представляющее единственную связь жителей с миром. Крохотная комнатка, покрытая чернотой. Но зрение у него лучше любого из тех, кто спал внутри. Алые глаза, днем тускло мерцающие на усталом лице, ночью обретали цвет, превращаясь в два горящих уголька, остро цепляющихся за малейшую деталь. Вот - на столе огарок свечи в деревянной плошке. Дети учились писать при ее свете. Там неоконченное шитье - мать работает белошвейкой и утром понесет продавать его на базар, чтобы получить жалкие гроши. Отец даже не снял грязную, засаленную куртку - в доме холодно, потому что нечем топить. Дрова закончились еще пару дней назад. Лазарь отпрянул от стекла. Руки у него замерзли, и он спрятал их в карманы. Ночи нынче холодные. Дети долго не живут в таком холоде, слишком легко их косят болезни. Тесно и грязно. А он спал на голой земле, укрываясь ковром из прелых листьев. И вместо гнилой соломы над головой была безбрежная синь. Но люди так не умеют. Они такие слабые и хрупкие, что вынужденны сами себя запирать в клетки, которые и становятся им гробами. Они никогда не узнают, каков запах дождя или водорослей на дне реки. Они никогда не услышат, как шепчет ветер, рассказывая прекрасные сказки и убаюкивая на ночь. Им страшно в ночном лесу, но они никогда не поймут, в чем прелесть его таинственной тьмы, таящей в себе мириады и мириады чудовищ, которые только можно себе представить. Лазарь миновал круг света, отброшенного качающимся на ветру фонарем. Дрожащий огонек трепыхался, но все не гас, показавшись островком тишины и спокойствия в этом безбрежном океане страстей, что кипели вокруг Лазаря. Не было видно бурных волн, не слышно шума. Но вокруг рушились судьбы и прекращали биться чьи-то сердца. Просто потому, что этим людям не повезло родиться в момент поднявшейся стихии. Вон - в темноте прошел небольшой скрюченный силуэт. Трясущиеся руки и посиневшее лицо выдавали в нем глубоко больного и беспробудно пьяного. Лазарь отступил в спасительную темноту, чтобы не быть увиденным. А человек подошел, даже нет, почти подполз к фонарю. Обнял его руками, закачался и упал на колени. Кажется, белая горячка. А может, просто умирает. Людоед тихо прошел мимо. Сколько таких подыхает каждый день, дохлеставшись жженого пойла, сколько еще сходят с ума, превращаясь в непосильную ношу для собственных семей, а сколько становятся бездомными, клянчащими на паперти медяки.Любому в душу наплюют, Не пощадив заслуг и судеб, Тут и ограбят, и убьют, И оболгут, и обессудят.
В одном из домов горит свет. Странно, ведь в такое время многие обычно спят. Осторожно подобраться к окошку, заглянув в почти наполовину засыпанное землей стекло. Комната бедна и обшарпана, стены словно пропитались перегаром - этот отвратительный запах Лазарь чувствует даже через камни. Так и хочется зажать нос, да руками приходится придерживать полы одежды, чтобы повторно не извозить в грязи. Внутри - обычная сцена, так часто обыгрываемая на подмостках маленьких театров маленьких людей. У криво сколоченной люльки стоит женщина. Волосы у нее растрепаны, видно, что их только что едва ли не выдергивали, некоторые пряди же белы, как снег, хотя нельзя дать девушке больше двадцати. Руки тонкие, словно тростинки, кажется, вот-вот переломятся. Такой нельзя дать ноши тяжелее соломинки, а по ладоням видно - она вынуждена работать день и ночь. Работать до упаду, до нестерпимой боли, до кровавых мозолей, захлебываясь чахоточным кашлем и выплевывая куски собственных легких. Платье кое-где разодрано так, что видны куски голой спины и плеч. На них - лазурные синяки, скоро приобретущие багровый оттенок. Кожа желтушная, покрытая царапинами и волдырями. Когда-то это была красавица, а сейчас безмолвная собака, сука, которую хозяин может погладить, а может и отпихнуть от себя сапогом, сломав пару ребер. Такие рожают один раз, продолжая род таких же больных, и умирают при повторных родах, потому что муж задирает ей подол каждый раз, когда приходит домой пьяным. А потом долго и с упоением бьет, исполосовывая ремнем с тяжелой железной бляхой. Острожно приоткрыв скрипящую, давно не смазанную створку с выбитым стеклом, заткнутым тряпкой, из которого зимой нещадно сквозит, Лазарь протянул руку. В ладони - колечко, то самое, с бриллиантом. Если продать, то можно купить немного продуктов, свежего мяса, которое семья не видела уже месяц. И новое платье взамен изорванного на куски. Кольцо зазвенело, упав на пол. Ребенок в люльке заплакал, распахнув беззубый рот и скривив капризно губы. Но женщина тут же успокоила его, качнув колыбельку. Чтобы спящий муж не проснулся. И подползла, крепко зажав в руке маленькое колечко. Окно осталось открытым, пока Лазарь, спрятавшись за стеной, смотрел за удивленно оглядывающей пустую улицу женщиной. Потом окно закрылось, и людоед выдохнул облако холодного пара.Не подадут, не пощадят, На гроб земли не бросят горсти, Друг друга поедом едят, Хрустя, обгладывают кости.
- Господин, подайте монетку. - Стоило пройти пару домов, мертвыми остовами возвышающихся над землей, как в глаза бросилась застывшая у фонаря фигура. Плечики голые, дрожит от холода, но стоит, пока не пришел делающий обход гвардеец и не прогнал. Но даже тогда ночная бабочка вновь летит к огоньку фонаря, тщетно надеясь, что у какого-нибудь прохожего есть в кармане две или три лишние монеты, чтобы после кабака заплатить за ночь, а скорее уж полчаса любви. Хотя, что там любить. Кости торчат так, что кажется - должны порвать кожу с синими прожилками вен. Волосы, лишь едва тронутые подобием гребня, сбились в колтуны, которые нельзя разобрать, только отрезать. Губы густо накрашены яркой-яркой помадой, которая старит, прибавляя лет десять, если не все двадцать. Да и проститутка не первой свежести. Глаза красили не тенями, а куском уголька, оттого под ними будто пролегли черные тени, становящиеся еще глубже от падающего сверху тусклого света. И запах. Отвратительный резкий запах давно не мытого тела. Девушка переминается с ноги на ногу, явно еще не поняв, кто стоит перед ней. - Ну дай на похмелиться, милый. - Тянет она охрипшим низким голосом, так не вяжущимся с тонкой фигурой. Застудила однажды горло, чудом выжила. Но так и не перестала стоять у фонаря, пытаясь дождаться того самого принца на белом коне, что заберет ее отсюда и окончит это жалкое существование. Но пока видела лишь жалких пьяниц, лапающих ее грязными руками, да забредших сюда купцов, кидающих монету за сымитированные стоны. - Отстань. - Бросил Лазарь, делая попытку уйти. Но в руку вцепились тонкие пальчики с грязными ногтями. И девушка завыла в ухо. - Тебе жалко что ли, а? Сам ведь пропьешь. А так, я тебе хорошо сделаю. - Это как же? - Людоед откровенно засмеялся, глядя на виляющую задом, будто блудная кошка, девку. - А вот так... - Она привстала на цыпочки, пытаясь достать до него, крепко вцепилась руками в шиворот и уже было собиралась что-то сделать, вытянув мокрые губы, но терпеть дальше Лазарю не хотелось. Одним резким движением оторвал он от себя держащие руки и оттолкнул, с отвращением скривившись, когда в свете фонаря стало видно прокуренные гнилые зубы в ореоле красной помады. Луч упал и на его лицо, давая увидеть алые глаза и острые клыки. Проститутка взвизгнула и вырвалась, с ужасом глядя на него. - Пошла прочь, курва. Найди себе другое занятие, а то однажды ты домой не вернешься. - Лазарь ощерился, припугнув замершую бабу. И повернулся, шагая прочь. Фонарь скрылся в темноте, так же как и вновь вставшая у него девушка. Ночная бабочка, опалившая себе крылья, но так и не переставшая тянуться к огню. Хотя, какое его дело. Должны же быть в мире проститутки и те, кто их заказывает. Это просто профессия, которая не лучше и не хуже многих других. Лазарь провел ладонью по губам и с отвращением сплюнул. А ведь красивая была когда-то. И глаза такие... Голубые.Своих детей едят отцы, Творцы себя съедают сами. По свету бродят мертвецы С такими добрыми глазами.
В ночи дышалось полной грудью. Почти полночь - на маленькой площади пробили часы. Такие же маленькие, с кривыми стрелками из давно поржавевшего железа. Краска на них облупилась, да и сами часы немного отставали. Как и все тут, в общем-то. Все здесь отставало, застыв во времени. И само время тянулось медленно, лишь мимо проходящие люди в оборванной одежде давали понять, что оно не замерло окончательно. Еще работал кабак, но он почти опустел. Оттуда все брели веселые и не замечающие царящего вокруг покоя. Словно лошади с шорами на глазах. Вот оно - счастье. Выпьешь, и становишься ненадолго счастливым. Но Лазарь предпочитал оставаться несчастным, чем жить в вечном поиске копейки, которую можно было просадить в обмен на полный стакан. Он уже думал было идти дальше, чтобы миновать за ночь город и выйти к полям, туда, где можно было отоспаться в стогу свежего душистого сена. Как вдруг над площадью проплыл тихий звук, заставивший его остановиться. На секунду людоеду показалось, что он услышал ангельское пение, не иначе. Возле пивной, держа в руках расстроенную скрипку, стояла девочка. Что она там делала в такое время? Очередное дитя улиц, оставшееся без дома и родных. Таких не воспитывали и не любили, они сами как-то появлялись вечерами, прося у прохожих монетку и распевая жалобные песни, сами же в это время выворачивали карманы зазевавшихся людей. Они не жили дольше семи-восьми лет, умирая от холода или побоев. Если же чудом выживали, то становились шлюхами и отребьем. Лазарь подошел поближе. Коленки острые, локти острые, глаза большие-большие. А волосы ведь белокурые. Будь она дочкой какого-нибудь герцога или лорда, то ее называли бы не иначе, как ангелом. А тут - обычная маленькая попрошайка, выкравшая у кого-то скрипку и выучившая пару песен. Да и струна на инструменте одна была порвана. - Вы хотите послушать? - Ребенок испуганно сжался, смотря на незнакомца, чья падавшая на неё тень была длиннее всей маленькой фигурки. Лазарь кивнул. Потом внезапно вспомнил и порылся в карманах, доставая оттуда две монетки, так ярко блеснувшие в свете луны, что нельзя было перепутать их ни с медью, ни с серебром. Мордашка девочки сморщилась, она шмыгнула носиком и тихо прошептала: - Спасибо. - А потом оглядела терпеливо ожидающего людоеда, видимо, не зная, как его назвать. И прибавила: - Добрый человек. Перехватила поудобнее смычок, взяла слишком большую для себя скрипку, приклоняясь к ней головой, и заиграла. Мелодия подхватила Лазаря, унося куда-то далеко, прочь от этих страшных мест. Она словно текла откуда-то с неба, где раскрылись на секунду ворота рая. И людоеду показалось, что не так уж и далеки они, эти небеса. Только руку протяни, чтобы дотронуться до пушистых облаков, разрезаемых падающими звездами на мягкие клочья. А девочка все играла, не обращая внимания ни на останавливающихся прохожих, так и тянувшихся к маленькой музыкантке. Ни на Лазаря, что сейчас сам себе казался не таким уж и отвращающе-ужасным. Почти человечным. Она просто играла, играла для себя и всего остального мира, что слушал звуки скрипки и плакал от счастья. А потом улыбнулась и звонким голосом запела:Люди, добрые люди, Пусть наш мир добром, Добром прибудет!