***
— Как не прискорбно было бы мне признавать, — начал с усмешкой Реборн. — Но ты и правда не так плох. Тэтсуя фыркает, а сердце у него заходится в бешеном ритме. Пламя доверчиво льнет, по губам расплывается радостная улыбка. — Не думай, что сразу вырос в моих глазах до уровня, достойного Дечимо Вонголы, — с все той же незлой насмешкой продолжил мужчина, видя радость ученика. — Тем более, если твоя физическая сила — да и умственные способности, чего уж там — более-менее меня устраивают, то вот твое поведение по-прежнему отвратительно. Парень закатил глаза: — О, Господи, только не начинай опять… Можем остановиться и на том, что тебе во мне все нравится. Реборн пинает Тэтсую, заставляя упасть его в холодное озеро, рядом с которым они занимались. — Я такого не говорил, никчемная железка. Парень ожидаемо вскинулся, зло уставившись на своего репетитора. В глазах раскаленной медью переливалось Небесное Пламя. Мужчина удовлетворенно фыркнул: бесить младшего Саваду стало его особым развлечением, которое приносило странное, какое-то особое удовольствие. Ну, серьезно — мальчишка так забавно ершился, что невозможно было устоять! — Реборн! Я ведь уже миллион раз говорил, что меня зовут Тэт-су-я! Если тебе так хочется, то зови меня «никчемным» — но по имени! Мальчишка смотрел на него упрямо, раздраженно и — как будто бы — обижено. Весь промокший, в ссадинах и синяках, он был как никогда похож на дикого, дурного звереныша. Такого, которого столько раз пинали, ломали, пытались прогнуть — поэтому и смотрит так зло, зубы свои скалит — но который все равно верить хочет. У таких зверей, какими бы израненными, потрепанными жизнью и людьми они не были — глаза всегда живые. Они бьются в силках, рычат на врагов, из раза в раз — лицом к Смерти, но не сдаются. И это то, что Реборн видит. Пусть лишь отдалено, на периферии — на самом дне янтарных глаз. Это не важно, главное, что это было. И киллеру это импонирует, он действительно думает, что все не так плохо — с этим можно работать. Из пацана может получиться достойный босс. Как только мужчина исправит его поганый характер. И тут, из глубин подсознания выплывает другой — с таким же лицом, но совершенно другим взглядом. Мужчина не перестает удивляться тому, насколько же они разные — Тсунаеши и Тэтсуя. У Тсунаеши совсем другой взгляд: так, наверное, смотрит Бог — понимающе, прощающе. Он принимает тебя со всеми твоими застарелыми ранами, шрамами и страхами в сердце. Кем бы ты ни был, что бы ты не сделал в прошлом или настоящем — он всегда готов помочь, отогреть и спасти от твоего персонального кошмара. Как бы глубоко ты не рухнул — Тсунаеши готов стать Светом, который выведет тебя. Такой взгляд когда-то был у Луче. Они с Тсуной очень похожи, думает про себя Реборн. То же выражение глаз, те же стремления и цели. Мужчине кажется, что даже в движениях старшего из близнецов проскальзывает та же неземная грация. Он был хрупким, его хотелось защищать, как Небеса. Жаль Пламени в мальчишке не было… Тсунаеши был очень умен и талантлив. Он был настоящим лидером. Да, и дипломат из него прекрасный. Даром, что кажется наивным и нелепым божьим одуванчиком. Слишком уж продуманно говорит и поступает. Только опыта у него маловато, это да. А так — уже готовый босс. Надежный, спокойный, уверенный в себе — пусть и зачем-то это все скрывает. Даже странно, что ни Емитсу, ни Тимотео даже не рассматривали кандидатуру парня на роль Наследника… Реборн находится в Намимори уже четыре месяца. Скоро Тимотео обещал дать миссию для Наследника, а у Савада Тэтсуи еще нет ни одного Хранителя. И мужчину — до недавнего времени — это несильно волновало. Стыдно было признавать (чего он, конечно же, никогда не сделает), но стоило в поле зрения Аркобалено появиться его таинственному брату-близнецу Тсунаеши, как он тут же забывал про своего подопечного. Две крайности, две стороны одной медали — словно Лед и Пламя они не могли сосуществовать вместе, рядом. Казалось, оставь их на пару минут наедине — и они уничтожат друг друга. Реборну это не нравилось. Еще больше ему не нравилось, что — рано или поздно — ему придется выбрать одного из них. — Эй, Реборн, — тихо и напряженно зовет его Тэтсуя. Он весь — будто натянутая струна. Смотрит прямо в душу — пристально, внимательно, словно хочет найти в глубине его глаз, что-то важное, жизненно-необходимое. — Чего тебе, никчемная железка? — мужчина хочет выбить его из колеи, заставить прекратить смотреть так. Но пацан не реагирует на прозвище, продолжает напряженно стоять, будто ждет удара. Наконец он моргает, отводит взгляд. Недолго молчит, смотря куда-то на небо. Наконец, произносит: — У троих моих друзей обнаружилось Пламя… И я хочу сделать их своими Хранителями.***
Реборн кандидатуры Мичи, Хиро и Макото со скрипом, но одобрил. Пламя у них было, причем на приемлемом уровне — не потомки Первого поколения, конечно, но и с этим можно было жить. Уличная шпана к своему будущему статусу отнеслась без диких восторгов, но с энтузиазмом. Тренировались усердно, почти всегда — молча (в смысле — по пустякам не ныли). Кроме того, оставшимися двумя мальчишками — Кентой и Шином — он решил не пренебрегать. В конце концов, они были давно знакомы с Тэтсуей, и были частью его банды. А мафиозная Семья — и Вонгола в том числе — состоит не только из носителей Пламени. Пятьдесят процентов всех членов Семьи — простые люди, с хорошей физ.подготовкой и хорошими навыками стрельбы. В данном конкретном случае, мальчишки могут быть официальными лицами Дечимо в легальном бизнесе. Такое тоже случается. Правда, Аркобалено не был уверен, что малышня до конца осознает во что ввязывается. Но, в общем-то, это были их проблемы и киллера они не касались. Главное, что у Наследника теперь были Хранители. Значит можно отписаться Тимотео, что Наследник готов к первому испытанию. Там уже будет видно: насколько крепкие узы у Тэтсуи с его бандой… И Ноно не заставил себя долго ждать, потому как уже через неделю, после сообщения Реборна, по городу прокатился слушок, что кто-то избивает учащихся Средней Намимори.***
— Итак, у Ноно есть миссия для тебя и твоих Хранителей, — серьезно произнес Реборн. — Вы должны поймать преступника, сбежавшего из тюрьмы для мафиози — Вендикаре. Именно он и его прихвостни устраивают все эти избиения школьников. — Но зачем? — хмуро спросил его Кента. — О, Ками, он же преступник — мало ли, что у него на уме! — нетерпеливо ответил ему Макото. — Гораздо больше меня волнует: что нам теперь делать? Мы ведь ничего не знаем о нем! — Ну, понять его мотив нам все равно нужно, — тихо не согласился Хиро. — От этого и нужно отталкиваться при составлении плана. — А ты, что скажешь, никчемная железяка? — повернулся к ученику Реборн. — Согласен с Хиро — понять мотив преступника необходимо, однако для этого нам нужна информация. Мы ведь даже понятия не имеем, как его зовут или как он выглядит, — парень вопросительно посмотрел на репетитора. Тот скрыл глаза в тени своей шляпы и промолчал. Это говорило красноречивее всех слов. Информацию им давать, похоже не собирались. Видимо предполагалось, что они сами ее добудут. Что, в общем-то, в некоторых случаях было ожидаемо и логично. Но не тогда, когда речь шла о жизни вероятного босса… — Ну, и как нам, по-твоему, ловить его? — недовольно спросил у Реборна Тэтсуя. — Вонголе ведь определенно что-то известно! — Даже если и так — ты и выбранные тобой Хранители сами должны справиться с этим заданием, — жестко и непреклонно припечатал он. — Тц, — презрительно скривился Савада. — Если всем все ясно, то расходимся. Вы, — Реборн посмотрел на Хранителей и Кенту с Шином. — По домам. Завтра, чтобы предоставили варианты плана, по которому вы предлагаете ловить преступника. А ты, — теперь внимание сосредоточено на Тэтсуе. — Марш в свою комнату. Сделай уроки и тоже подумай над дальнейшими действиями. Вечером мы с тобой пойдем на тренировку. Всем все ясно? Подростки переглянулись и молча кивнули. Попрощались с Савадой и разошлись в разные стороны, выполнять поручение. Тэтсуя проводил их взглядом. На душе становилось легче с каждым их шагом, горло, сковывающее болезненным спазмом, понемногу отпускало. Парень прикрыл глаза — он заколебался. Устал от всего этого дерьма. Выдохнув сквозь зубы, он зажмурился и с силой потер глаза. Только не сейчас, не снова — ему некогда рефлексировать! Нужно что-то делать, что-то решать. Сложившаяся ситуация Тэтсуе совершенно не нравилась. Парень привык к тому, что получая задание на поимку или устранение, тебе автоматически выдают хоть какую-нибудь информацию. Это было в интересах заказчика — сделать так, чтобы ты выполнил свою работу. Конечно, приходилось что-то перепроверять или дополнять (доверяй, но проверяй), но чтобы не выдали совершенно никакой информации о заказе… Это выбивало Саваду из колеи. Он не был информатором, поэтому сбор слухов и добыча достоверных фактов из «ничего» — не самая сильная его сторона. Обычно, он пользовался услугами проверенных источников, но сейчас это было невозможно. Поэтому вопрос: что делать — стоял очень остро. Тэтсуя чувствовал себя загнанным в угол, он был растерян и будто плутал в темноте, пытаясь найти выход. Все это бесило, злило и заставляло Пламя яростно и недовольно биться о клетку ребер. Глаза наполнились янтарным — подросток чувствовал это тепло, изнанкой век. Неожиданно интуиция резкой вспышкой ударила по сознанию. Парень раскрыл глаза, сталкиваясь нос к носу с Тсунаеши. Брат смотрел на него затравленно, фальшиво-испуганно. Но на дне его глаз — Тэтсуя совершенно точно видел — сияли своим всепрощением и пониманием рыжие искры. В груди тут же, будто в ответ этим искрам, отозвалась тягучим мазутом ненависть. Она текла по венам вместе с Пламенем, скапливалась в глотке. Тэтсуе на секунду показалось, что если он откроет сейчас рот — вся эта тьма, вся чернота его рваной, исполосованной души выльется на брата. Запятнает его такую чистую, до зубного скрежета невинную душу. Разъест эту скорлупу, явив всем истинный облик Тсуны. Потому что — Тэтсуя не верил. Не верил ни единому его жесту. Его старший брат внутри был еще более гнилым, чем он. — Тц, — презрительно сплюнул со ступеней младший из близнецов. — Жалкий отброс. Тут же интуиция взвизгивает, заставляя своего хозяина прикрыть голову. Молоток-Леон кажется оставил трещину на лучевой кости. — Сколько раз я говорил тебе: босс должен заботится о всех членах своей семьи, и кровной — в первую очередь, — голос Реборна звучал недовольно и почти зло. — Если ты даже со своей семьей не можешь поддерживать хорошие отношения, то как ты будешь относится к подчиненным? — Так, как они того заслуживают, — так же зло отвечает подросток. Больше брата, Тэтсуя ненавидит то, как тому удается всегда выглядеть жертвой. В любой ситуации — Тсунаеши остается в белом саване, с терновым венцом на голове. И никто не видит, не хочет видеть, кем он на самом деле является. Иногда — редко, но все же — Тэтсуя думает, что сходит с ума. Что его паранойя на пару с интуицией довели его до грани, где уже не понимаешь: кто ты и где; что за люди тебя окружают. Ему начинает казаться, что он совсем себя загонял, что все его мысли, все тревожные звоночки интуиции — лишь предупреждают о его слабоумии. Лишь — плод его больного сознания, уставшего от всего этого. Что на самом деле, все хорошо, что интриги и предательства на каждом шагу ему только кажутся. Что он сам их выдумал. На самом деле, Нана любит и заботится о Тэтсуе так же сильно, как и о его брате. Сам брат — пусть и пугливый недотепа, но любящий. Да и Реборн вовсе не сравнивает их с Тсуной, он не выбирает, не отказывается от своего немного глупого, вредного и трудного ученика. Он все равно будет с ним, несмотря ни на что. И сейчас, когда подросток смотрит в темные глаза репетитора — уставшие и самую малость разочарованные — хочет, чтобы был именно этот момент. Чтобы все окружающее его дерьмо, ему просто показалось. В груди что-то ломается, с хрустом и влажным хлюпаньем, но никто этого ожидаемо не слышит. Интуиция снова и снова долбит в виски, по черепной коробке, в затылок и — внезапно, с размаху — в солнечное сплетение. Тэтсуя молча разворачивается, отпихивает плечом с порога Тсуну и, не оборачиваясь, уходит из дома. Реборн молчит и даже не пытается заставить его вернуться. (Его успокаивает Тсунаеши, предлагает чашку своего фирменного кофе и занимает разговорами до позднего вечера.)***
Тэтсуя сидел на давно знакомой, почти родной крыше старого заброшенного склада. Легкие наполнены никотином, горький яд убивает его изнутри по капле. Почти так же успешно, как и все эти чувства, мысли и эмоции. Подросток неожиданно вспоминает подрывника-самоубийцу и его товарища бейсболиста-показушника и криво усмехается, мотая головой. Нет, как бы привлекательна не была мысль разом покончить со всем этим дерьмом, а Тэтсуя не собирался делать ничего суицидального из принципа. Он не прогнется, не сломается. Пока у него будет хоть капля сил, хоть жалкая искорка его Воли — он будет из раза в раз подниматься. С колен, с пола или со дна — не важно. Так просто он не сдастся! Обжигающе-горячий бычок впивается в грубую кожу рук — с внешней стороны, между указательным и большим пальцем. Там таких шрамов — округлых, чуть красноватых — накопилось целое множество. Штук пятнадцать-двадцать на обеих руках точно наберется. Тэтсуя снова усмехается, так, что желочь скапливается под нёбом. Щелкает зажигалкой, опять закуривает. (В какой там раз? В третий, четвертый? Да, и важно ли это?) Тянется к сережке, оглаживает ее кончиками пальцев, пропуская свое Пламя. На секунду она вспыхивает синим, а после — снимает иллюзию. На руках множество шрамов: от сбитых в кровь костяшек, от порезов (случайных и не очень) и от собственного Пламени. Они, как топографическая карта, готовы провести по всем тропинкам человеческого отчаяния, показать все вершины и пики удушающего, захватывающего дух одиночества. Или заставить посмотреть на звезды-ожоги. Подросток колюче улыбается своим мыслям и прижигает кожу снова, рядом с предыдущим бычком. Он с силой вдавливает раскаленный окурок в кожу, прокручивает его. Боль острыми, короткими вспышками — словно Сверхновая — проносится перед глазами и под кожей. Бьет по нервам, даруя странное спокойствие. Тэтсуя не знает точно, когда это началось. Знает только, что от этого ему становится немного легче. Дыхание выравнивается, из головы улетучиваются посторонние, ненужные и болезненные мысли. Уж лучше так, чем — затылком о бетонную стену и не спать всю ночь. Потому что — все это. Потому что — изнутри бьет, колотит болезненно, выламывает ребра и выворачивает наизнанку то, что еще осталось от перелатаной души. Потому что — на костяшках еще остались следы зубов… Лезвия, бычки от сигарет — это привычная терапия, то, что ему необходимо. Одну боль — заменяешь на другую. Эквивалент, конечно, так себе… Но другого нет, уж извините. Савада смотрит на множество своих шрамов — пока еще только на те, что на руках — и его начинает тошнить. Потому что — «не хочу». Потому что — «идите все нахер». Он банально устал (еще года полтора назад), задолбался делать хорошую мину при плохой игре! Тэтсуя хочет домой — под одеяло, или к маме под юбку. И плевать, что о нем подумают, скажут. Он просто желает хоть ненадолго стать слабым, маленьким и «пожалейте меня, пожалуйста». Вот только подросток — слишком боец, чтобы позволить себе подобное. Даже если очень хочется — все равно не выйдет. Он разучился: быть слабым, быть наивным. Плакать и звать на помощь — тоже. Зато у него хорошо получается стрелять на поражение, быть безжалостным и лицемерным (с чем он все еще не согласен) ублюдком. Он знает, как именно нужно в одиночку справляться со сложными заданиями, а еще умеет хитрить и выбираться из откровенного дерьма. Савада запрокидывает голову к небу, горько смеется. Яркие маленькие точки — их миллионы, миллиарды — успокаивающе мерцают ему с темно-синего ночного полотна. Парень поднимает свою правую руку. Долго всматривается, сверяет. «Шрамы от сигарет» — думает он. — «Они и правда похожи на звезды.» Когда неясная, необъяснимая тоска выворачивает внутренности, перемалывает кости в пыль… Когда отчаяние душит, сжимает горло крепкой, сильной рукой, не давая вздохнуть… Когда внутри не остается ничего: лишь темная, холодная пустота, затягивающая в свои пучины — как в Черные дыры — целиком и без возврата. Там — среди тьмы, абсолютного вакуума, сингулярности — сияют его собственные, личные звезды, которые светят тогда, когда Тэтсуе больно. Они заставляют двигаться его вперед, освещая путь.