Загадай себе быть собой

и откуда ты взялся, измученный и несчастный? из какой же могилы восстал, вопреки всему? кто впустил тебя в мир, где так холодно и опасно, и под сердце зачем-то гвоздями забил вину? © Maestro

Тэтсуя резко открыл глаза. Резкий выдох, вдох — в легкие будто залили раскаленный металл. Он растекся по телу ярко-рыжим жаром, грудь пекло и казалось, вот-вот кожа расплавится. Из-под легкого летнего одеяла были видны отсветы Пламени. Голова невыносимо болела — будто кто-то включил пожарную сигнализацию. Дикий, яростный вой интуиции не прекращался ни на секунду. Она зло вопила, с силой долбила по вискам и в затылок. Пульсирующая боль от головы отдавалась по всему телу — словно круги на воде, от брошенного камня. Подросток даже не сразу сообразил, что происходит. Первые несколько десятков секунд он лежал и пытался понять, почему ему так плохо. Так отвратительно Тэтсуя себя не чувствовал даже после самой жестокой тренировки с Емитсу. Плохо было настолько, что даже застонать было нельзя — горло свело спазмом. Вдохи давались с таким трудом, что Савада в какой-то момент понял, что не дышит. Просто потому, что это — гораздо проще и безболезненнее. Чуть придя в себя, Тэтсуя попытался стянуть одеяло со своей груди, но замер. И вовсе не потому, что каждое самое легкое движение будто выворачивало его кости и суставы наизнанку, а потому — что на видимом участке руки, под кожей растекалось его янтарное Пламя. Оно просвечивало через кожу и мясо, расползаясь причудливой сеткой вен и сосудов. И парень бы непременно залюбовался, если бы не невыносимая боль. Он, превозмогая ее, поднес к лицу другую руку. И увидел то же самое, что и на первой. Сцепив зубы и зажмурив глаза, подросток скинул одеяло и задрал свою ночную футболку — весь его торс светился, и из-за обилия кровеносных сосудов, по которым текла его кровь с Пламенем, казалось, что он полностью выточен из янтаря. «Что, мать вашу, происходит?» — наконец смог сформулировать более-менее связную мысль Тэтсуя. — «Почему я весь пылаю?» Все закончилось также внезапно, как и началось. Странное свечение исчезло, жар — пропал, а дышать стало не в пример легче. Только, пожалуй, боль еще некоторое время отдавалась во всем теле. Сколько прошло минут — или часов? — пока она полностью не исчезла, парень не знал. Наконец, когда Тэтсуя смог нормально шевелиться, а по телу не проносилась невыносимая боль, он поднялся с постели. Осторожно встал с кровати, вышел из комнаты и направился в ванную. Умывшись холодной водой, подросток внимательно всмотрелся в свое отражение. С зеркальной глади на него смотрел изможденный, уставший подросток с синяками под глазами. Он был бледен, а белки глаз имели почти красный цвет, из-за полопавшихся сосудов и капилляров. Савада-младший чувствовал, будто ему насыпали песок в глаза. Из-за неприятных ощущений, они постоянно слезились и смотреть было неудобно. Еще раз умывшись, парень снова направился в свою комнату. И уже у самой кровати, интуиция будто сошла с ума. Она вопила, визжала, вспыхивала красными огоньками в голове, разнося по черепной коробке такую невыносимую боль, что хотелось просто раскроить себе череп! Резко накатила тошнота, а ноги ослабли. Тэтсуя рухнул, упираясь руками и коленями в деревянные половые доски. На руки и пол закапали темно-красные — почти черные в темноте — капли крови. Такое было впервые за все годы жизни — и Тэтсуя не мог даже представить, что заставило эту чокнутую стерву так надрываться! Он дрожащей рукой вытер следы крови с пола и лица, искренне пытаясь не поддаваться панике или истерике — как его ненормальная интуиция. «Я сделаю все, что захочешь, только прекрати это немедленно!» — совсем отчаявшись взять себя в руки, мысленно прокричал подросток. Будто по волшебству, головная боль тут же исчезла, а Пламя в груди заколотилось о ребра, так и норовя выбраться. Оно куда-то звало и тянуло, поэтому подросток быстро сообразил, что именно от него требуется. Быстро одевшись, он тихо выскользнул сначала из своей комнаты, а потом из дома. Ему сначала казалось, что или Реборн, или отец, который должен был быть дома, непременно заметят его. Но этого не произошло. Пламя разгоралось все сильнее и сильнее, сердце билось как сумасшедшее, а Тэтсуя неосознанно постоянно переходил на бег. Он далеко не сразу сообразил, куда именно ведут его Пламя и интуиция. Только остановившись перед домом Макото, подросток замер. По мимо злого предвкушения и торжества, природу которых он не понял, Савада ощутил непонимание и острый страх. Не важно что послужило причиной, по которой подросток оказался здесь. Плевать и на Пламя, и на интуицию. Тэтсуя не хотел быть здесь. Не хотел лезть туда, куда не просят. Он давно уяснил простую истину: меньше знаешь — крепче спишь. Проблем со сном ему хватает. Больше — не надо. Он хотел вернуться домой, завернуться с головой в одеяло. Никого не слышать и не видеть. Всего на пару часов забыться, спрятаться от всех своих проблем за мягким покровом сна. Укрыться в плотном коконе тьмы, так — чтобы не нашли. Но что-то невидимое будто ухватило канатом его солнечное сплетение. Его тащили — буквально против его воли! — тащили прямо в дом. Легко перепрыгнуть через забор, почти по-пластунски проползти к задней стене дома. По дереву подняться на уровень второго этажа и по длинной толстой ветви подойти к окну комнаты Макото. На Тэтсую волной накатили воспоминания. Он помнил, как он с парнями тайком пробирались таким способом к другу, когда его запирали под домашним арестом. Помнил, как на этом многострадальном дереве они всей гурьбой устраивали себе «базу». Помнил, как прятались под раскидистыми ветвями от солнца и дождя. Помнил, как однажды Шин случайно свалился с него и получил трещину на левой руке. Савада чувствовал как страх, почти животный ужас сжимают сердце. Он знал, что был на краю. Ходил по острому лезвию. Стоял на хрупком льду, еще шаг — и захлебнется ледяной водой! Много с чем можно было бы сравнить его ощущения в этот момент. Но он не хотел. Не хотел до рези в легких, до кома в горле, до жжения в воспаленных глазах. Парень с силой вцепился в оконную раму, сжал до побеления костяшки. — Пожалуйста, — с надрывом отчаянно прошептал он. — Нет, Ками! Пожалуйста… Он судорожно втянул воздух. Почти на грани истерики он осмотрел знакомую комнату. Никого. Тэтсуя за полгода своей работы на Тэкехико научился многому. Научился складно лгать. Научился воровать. Научился «делать мину при плохой игре». Научился выслеживать и выжидать. Научился убивать, в конце концов. Заметать следы. Устранять свидетелей. И незаметно проникать на чужую территорию — тоже. Оконная рама — деревянная, самая простая, даже не запертая на щеколду — не стала для него серьезным препятствием. Все, что Тэтсуе было нужно, всего лишь протолкнуть что-то тонкое и приподнять, чтобы уцепиться пальцами. Нож, что всегда лежал в кармане (а по ночам — под подушкой), удобно лег в ладонь. На то, чтобы пробраться в комнату друга ушло меньше минуты. Подросток предельно тихо и осторожно спрыгнул. На секунду замер, прислушиваясь и анализируя обстановку. Все инстинкты и рефлексы были на пределе — Тэтсуя чувствовал себя на одном из заданий Тэкехиро. Внутри начал расползаться азарт, в крови яркими пятнами расцветали адреналин, злое предвкушение и панический страх. Дикая, безумная смесь. Внизу, на первом этаже послышались приглушенные голоса. Савада предельно осторожно выбрался из комнаты в коридор. Оттуда — до лестницы. Присел на корточки и прислушался. — Я не собираюсь больше ждать. У нас нет на это времени — Конфликт Колец на носу, а щенок не готов! — злой, грубый мужской голос. Голос, который снился в самых страшных кошмарах, который заставлял волосы на голове вставать дыбом. Емитсу. Савада-ублюдок-Емитсу! Какого черта он тут делает?! — Мы делаем все возможное, босс. Подготовкой Тэтсуи занимается Реборн, а мы в оставшееся время делаем то, что вы приказали — полощем ему мозги на предмет важности титула Дечимо. Сердце подростка, кажется, остановилось. «Это…это был Мичи?» — с неверием думает он. Вдох дается с трудом. — Да, Савада-сама, мы постоянно разговариваем с ним. По сто раз на дню твердим, как круто быть важной мафиозной шишкой! Макото… Яркий, шебутной Макото. — И какие успехи? — с нажимом интересуется Емитсу. — Пока никаких, — после короткой паузы, выдает Макото. — Он никогда не говорил с нами на тему того, что он думает обо всем этом… — Да, Тэтсуя не слишком любит обсуждать с нами мафию, — это был уже Шин. — Мы столько раз пытались вывести его на откровение, но он только улыбается, да фыркает. А потом постоянно переводит тему… — Ага! А допытываться нельзя — слишком подозрительно! — перебил друга Кента. — Значит — вы недостаточно стараетесь, если он не желает с вами откровенничать, — раздраженно произносит Емитсу. — Вы вообще уверены, что предоставляете мне полную информацию? Он ничего от вас не скрывает? — Да нет, — отвечает Макото. — Мы же тщательно следим за ним. Да и сам Тэтсуя постоянно треплется о своих проблемах. Уверен: если бы случилось что-то важное — он бы непременно нам сообщил. — Мы хорошо выполняем свою работу, Емитсу-сама, — тихо отзывается Хиро. — Все мы отлично помним зачем Вы приставили нас к своему сыну. И прекрасно осознаем ответственность и почетность нашей миссии. — Да, Хиро прав: мы отлично подходим для роли приближенных Дечимо. Тэтсуя нам полностью доверяет и не ждет от нас подставы. Вы не разочаруетесь в нас, Емитсу-сама! — голос Кенты звучит покорно, но твердо. Он уверен в себе и остальных. Тэтсуя смотрит в одну точку. В горле встал мерзкий ком, который мешает вздохнуть. Слишком больно, будто почву выбили из-под ног. Если бы он не сидел — точно рухнул бы, потому что мышцы свело судорогой. Подросток слышал, что внизу по-прежнему шел разговор. Он слышал голоса — родные, до рези в груди знакомые. Емитсу что-то говорил, что-то втолковывал. Но Тэтсуя не слушал — самое главное он понял. Доверять нельзя никому. Доверие — слишком большая роскошь. «Бежать-бежать-бежать!» — билось в голове. «Больно-больно-больно!» — отзывалось где-то в груди. Последующие действия смешались, слились в одну карусель образов, где Савада-младший — сторонний наблюдатель. Будто чувства и эмоции поступают через толстый слой ваты — или тумана. Парень не смог бы точно объяснить как выбрался из дома Макото, как — и куда — побежал ночью. Он ничего не соображал, сознание словно отключилось, а тело включило «автопилот». Очень странное ощущение. Постепенно туман в голове рассеялся, картинка стала четче. Савада оглядывается. — Старый добрый заброшенный склад. Как же я скучал, — с болезненной, кривой усмешкой шепчет парень. Он медленно идет знакомой, давно выученной наизусть дорогой. Поднимается на крышу, подходит к самому краю. Зависает на несколько секунд, а потом легко запрыгивает на невысокий парапет, что проложен по периметру. Холодный летний ветер треплет волосы, забирается под легкую ночную футболку. До чего же странно он должно быть выглядит сейчас — ночью, на крыше заброшенного склада в старой растянутой футболке и пижамных бриджах, босиком. А все потому, что его «истеричка-интуиция» разбудила его среди ночи, чтобы заставить пройти едва ли не весь город к дому своего друга, где ублюдок-Емитсу устроил военный совет с его друзьями, которые оказывается и не друзья ему, а всего лишь ручные собачонки CEDEF. Осознание всей «комичности» ситуации, Тэтсуя начинает хихикать. Постепенно это перерастает в настоящий, полноценный смех. Он прикрывает рот рукой, силясь остановиться, но не может прекратить. От хохота болит живот, а на глазах выступают слезы. Парень проводит рукой, чувствуя соленую влагу — его смех тут же стихает. Он несколько секунд смотрит на свою ладонь, где в лунном свете бликуют слезы. И тут что-то происходит. Саваду накрыло, почти как волной — только осознанием. Он рухнул на крышу, ноги его совсем не держали. Грудь резко сдавило, будто в тисках. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Легкие разрывали на части тысячи острых игл, а на голову словно надели раскаленный обруч. Или терновый венок. Теперь смех был дикий, болезненный, почти безумный. Тэтсуя смеялся, смеялся, смеялся. Над собой — наивным идиотом, что дальше собственного носа не видел; над Емитсу, который предусмотрел и рассчитал все, кроме реальных возможностей и умений своих сыновей; над «друзьями», которые водили его за нос все это время(или это он их?). Над своей жизнью и сукой-Судьбой, которым видимо мало всего того дерьма, что он уже пережил или которое ему только предстоит пережить, а потому они решили лишить его единственной опоры. (а была ли она — эта опора?) Подросток смеялся, а слезы все текли и текли по лицу, они застилали взор, искривляли реальность. Глаза опухли и неприятно кололи, но Савада не обращал на это внимания. Он не мог прекратить. Он задыхался, его всего трясло, но он не мог остановиться. Он продолжал, продолжал и продолжал. Смеяться, плакать и сходить с ума. А потом все резко прекратилось. Тэтсуя был разбит. Морально уничтожен. Измят, разорван на клочья и истоптан. В груди мерзко тянуло, что-то склизкое ворочалось, оставляя после себя липкий след. Он холодил внутренности так, как если бы на влажную кожу подул ветер. Было что-то глубоко неправильное в том, как парня бил сильный озноб. Он дрожал так, как если бы все его тело внезапно охватил тремор. Тряслись, кажется, даже его внутренности. Подросток буквально чувствовал, как органы скакали туда-сюда под слоем костей, мяса и кожи. А еще Саваде было холодно. Очень. Его Пламя больше не горело, не грело его изнутри. Оно просто потухло — совсем как старая, изжившая себя лампочка. Просто, раз — и темнота. И нет больше такого родного и теплого, нет больше мягкого, успокаивающего и уютного. Его больше ничто не бережет. Подросток не понимал: ни где он, ни кто он. На несколько минут выпал из реальности, потерялся в этой восхитительно-ужасной пустоте внутри себя. Взгляд был расфокусирован. Движения — механические, зацикленные. Наконец он дернулся, как от разряда тока. Медленно, с болезненным, почти извращенным старанием собрал по кусочкам все то, что разбили. Не склеил — нет, слишком слаб, слишком сильно дрожат руки. Тэтсуя просто собрал себя в одну кучку, как обычно собирают осколки ваз и тарелок. Вот только выкидывать он эти осколки не спешит. Прячет их под сердцем, так, чтобы при каждом его сокращении острые грани впивались в мышечные ткани, чтобы каждый удар сопровождался болью. Чтобы помнить — и не забывать. «Больно, больно, больно, Господи Боже, как же больно!» Тэтсуя пытается подняться. Ноги и руки трясутся и не слушаются его. Он падает несколько раз, прежде чем плюнуть на это неблагодарное дело и растянуться на грязной крыше. В спину неприятно впивается мелкая бетонная крошка, мусор и иногда осколки, которые ощущаются даже через ткань футболки. Но на лице подростка не дрогнул ни один мускул, все чувства настолько притупились, нервы настолько истрепались, что такая пустяковая мелочь осталась незамеченной. Тэтсуя молчит, равнодушно смотрит на ночное звездное небо. В голове нет ни одной мысли, абсолютная пустота. В его спокойствии нет и грамма того умиротворения, которое обычно наполняет подростка в такие мгновения. Единственное, что он отчетливо ощущает — безразличие. А может то, что он ощущает — наоборот полное отсутствие чувств и эмоций, и он чувствует это самое «ничего». Когда вместо привычного и знакомого — лишь пустота. После истерики — о, да Тэтсуя прекрасно понимает, что это была именно она — ему, как ни странно, но стало немножечко легче. Он не просто выплеснул свои боль и отчаяние, он перегорел. Жизнь настолько часто «баловала» Саваду, что он научился быстро адаптироваться и подстраиваться под новые обстоятельства. Вот и сейчас — ему безусловно было до того мерзко и отвратительно пусто внутри, что нельзя передать словами. Хреново настолько, что при всем многообразии выбора в номинации «худший день в жизни» сегодняшняя дата займет «Гран При». Но при этом подросток не выматывал себя извечными «а почему…», «а может…», «а если…». Интуиция однозначно и уверенно шепчет о предательстве, о глупости и слепоте своего нерадивого хозяина. Поэтому все попытки как-то обелить своих парней были неуместны… Тэтсуя никогда не искал себе оправданий. И другим искать не станет. В его не слишком отягощенной правилами и моралью жизни была одна-единственная вещь, неуважение к которой он никогда не стерпит. Доверие. Его доверие. Он был не особо привередлив. Друзьям мог простить, казалось, что угодно. Никогда не злился, часто уступал и первый шел на компромисс. Но в этом вопросе он был непреклонен. Поэтому он так переживал о том, как отреагируют парни на его секреты. Поэтому так ненавидел себя за скрытность. Потому что реши парни послать его после открывшейся правды нахер — он бы и пикнуть не посмел. Слишком хорошо и ясно понимал, что доверие — не та вещь, с которой можно шутить и играть. Но похоже переживал он зря — интуиция, как всегда, оказалась права. Теперь все обрело смысл. И вопли интуиции, и столь сильная заинтересованность парней в мафии. Он разгадал эту загадку, нашел недостающий кусочек паззла. Тэтсуя ненавидел что-то не понимать. Так же, как ненавидел, когда его пытались разыграть в темную. А потому сейчас, когда он наконец узнал правду, когда понял реальное положение дел… И пусть кто-то скажет, что он просто поменял «шило на мыло» — одну эмоциональную и душевную тяжесть на другую, но… Стало легче. Теперь все так, как должно было быть с самого начала. Теперь не будет подлых ударов в спину. Не нужно постоянно следить за каждым своим словом или действием. Теперь незачем сражаться. Нет тех, ради кого можно было бы идти вперед. Нет опоры… Можно не напрягаться. Не прятаться. Пустить все на самотек… Он достиг своего дна. Он шел к нему уже очень давно, а окружающие с удовольствием ему помогали. Удавку на шею протянул ему Емитсу, повесила ее на шею — Нана, затянул потуже — Тсунаеши, камень к другому концу привязал Реборн, а в воду скинули — собственные друзья. Ловушка захлопнулась. Зверь в капкане и больше не хочет бороться. Он просто лежит и ждет своей участи. Той, которую ему уготовили люди. Бесконечно чужие и безразличные. Жестокие и холодные. Кровожадные. Тэтсуя поднял руку, долго — будто впервые — рассматривал ее. А потом — щелкнул пальцами, пытаясь зажечь искру Пламени. Ничего. Попробовал еще раз. И еще. Еще, еще, еще. Никакого эффекта. Словно и не было никакого Пламени, словно он выдумал все это. Осознание своей беззащитности должно было напугать, сбить с толку. Пламя было с Тэтсуей всю его жизнь — столько, сколько он себя помнил. Оно стало причиной большинства его проблем, но вместе с тем — было самым верным его соратником. Оно принимало Саваду любым, оно грело и дарило спокойствие, оно было частью его самого. И его отсутствие… Парень должен был волноваться, переживать и задавать в никуда тысячи «Почему?». Но ему абсолютно все равно. Плевать. Это больше не важно. Глупо. Не имеет значения. И еще сотня схожих фраз и слов. Внутри расцветает пустота и Савада не хочет с этим ничего делать. Он полностью капитулировал. Все, хватит — наигрался. Сыт этим всем по горло! На часах было полчетвертого утра. Двадцать второе июля. Воскресенье. Можно ли было указать все это в строчке «время смерти»?

***

глупый мальчик глотает таблетки, латает раны, для него просыпаться, как новый больной удар. где-то там, далеко, красота и другие страны… только мальчик не хочет. вся жизнь для него — кошмар. © Maestro

Тэтсуя бесшумно возвращается домой под утро. Поднимается в комнату, устало ложится в кровать, чтобы создать видимость порядка. «Мол, не переживай, Емитсу, все нормально — твой глупый младший сын по-прежнему ничего не знает». Игра в имитацию. Подросток переворачивается на бок, смотрит на циферблат электронных часов. 5:47, просто блеск. Два месяца назад он был действительно рад, что Реборн всерьез возьмется за его тренировки. Тэтсуя надеялся, что это поможет ему, что у него будут хотя бы шансы… Но реальность оказалась совсем не такой, какой ее себе представлял парень. Реборн будит его в шесть утра и гоняет по всему Намимори до изнеможения. Потом идут уроки в школе, снова тренировки, тренировки и еще раз тренировки, затем — домашнее задание, а сразу после — еще одни вечерние тренировки. По выходным — просто одни сплошные тренировки. Тэтсуя ложится спать за полночь, а встает едва ли не с рассветом… Но не это самое главное. Он был готов не спать целыми сутками, работать и тренироваться на износ. Сдирать кожу до мяса, доводить свои мозги до кипения. Он готов, правда! Если бы это имело смысл Реборн не дает и пятой части того, что умеет. Он ограничивается минимумом: не слишком заботится о его навыках киллера; не пытается учить его слежке или заметанию следов; не собирается учить его работать одиночкой. Он просто затачивает его на работу Боссом, спиливает грубым напильником из колких фраз и оскорблений все острые углы, подгоняет его под стандарты. Это похоже на штамповку одинаковых деталей одной-единственной модели. Доведенный до совершенства алгоритм воспитания Боссов мафии. Реборн не пытался научить его чему-то полезному, не пытался помочь ему. Он просто делал свою работу. То, за что ему платили деньги. И больше ничего — он просто не видел смысла напрягаться сверх нормы. Зачем? Итак все будет нормально — вон сколько таких же «деталей» воспитано, один Каваллоне чего стоит! Но все дело было в том, что Тэтсуя — не Каваллоне. У него нет пяти тысяч верных подчиненных, готовых за него глотку порвать любому. У Савады-младшего нет ничего. Ни семьи кровной, ни семьи мафиозной. Ему не подходит этот «идеальный и совершенный» алгоритм воспитания. Поэтому пользы от тренировок с Реборном почти нет — разве что повысившаяся физическая сила и выносливость. Но Тэтсуя смог бы и сам добиться таких показателей, без участия лучшего в мире киллера и его садистских методов тренировок. Тем более, что Реборн не слишком-то и старался как-то его учить. Он просто издевался над ним, устраивая регулярные подлянки и ставя подростка в разные отвратительные ситуации и крайне щекотливые положения. Из этого, конечно, тоже можно было извлечь пользу и приписать к «воспитательному процессу»… Но — будем честны — таким образом можно суметь оправдать что угодно. Серьезно — без преувеличений и нытья. Вообще, порой подросток сильно сомневался в том, что мужчина его действительно учит, а не развлекается за его счет. Совмещает приятное с необходимым. Потому что учить и оправдывать свой садизм процессом обучения — это совершенно разные вещи. Забавный мальчик для битья, козел отпущения, придворный шут — вот кем является Тэтсуя в глазах Реборна. Безликим, бесхребетным, глупым и жалким «одним из». Бледной тенью гениального старшего брата, «святого» Тсунаеши. Все попытки подростка привлечь его внимание были обречены с самого начала. Он был обречен с самого начала. Так стоит ли сейчас трепыхаться? Пытаться исправить то, что априори не может быть правильным? В пустоту тратить и время, и силы, и свои несчастные нервы? Не лучше ли пустить все на самотек? Да, пожалуй это отличная идея… За окном было уже светло, солнце вступало в свои права. Начался новый день. Для Тэтсуи это было началом нового этапа. Без лжи, без боли, без надежды. Он просто смиренно ждал своей участи. Ждал, когда кто-то невидимый и могущественный распишется в сценарии его жизни под строчкой «дата смерти утверждена, приговор привести в исполнение». Ждал, как подарков на Рождество. Как торта со свечами — на День Рождения. Он был уверен, что все предрешено. Что ничего уже нельзя изменить. Лишь плыть по течению и смиренно сносить все удары. Но Тэтсуя забыл — а может ему забыли рассказать — что у человеческой жизни лишь один сценарист. Сам человек. И только он может решить, как ему быть. Впрочем скоро ему об этом напомнят…

***

Мужчина открыл глаза и внимательно всмотрелся в шелестящий океан. Прикрылся козырьком из ладони от палящего солнца. Взгляд его был обращен на восток. Пламя в груди приятно холодило, сворачивалось клубами от предвкушения. Соленая вода билась о каменистые утесы, ласкала босые стопы. Океан о чем-то шептал, куда-то звал. — Засиделся я на одном месте, — тихо произнес мужчина и перевел взгляд на ясное небо. — Отпуск что ли взять?