А сейчас он поступил, как Емитсу.
Киллер замер с поднятой рукой и почему-то выглядел растерянным, даже шокированным. Будто и сам не ожидал такого — только не ясно, что его поразило больше: что он действительно поднял руку на Саваду (да, не должно бы — он же киллер с «овердохуя» каким стажем) или что Савада не блокировал или не увернулся, как делал это обычно. Мужчина резко втянул воздух, атмосфера в прихожей была почему-то вязкой и напряженной, а он сам чувствовал себя очень… странно. Паршиво. Тэтсуя все это время молча наблюдал за киллером и потому видел, как эмоции сменяли друг друга, на удивительно живом сейчас лице (а не обычной презрительной маске Аркобалено). Это было непривычно — наблюдать за растерянностью и непониманием «лучшего из лучших». Впрочем, копаться в чувствах и мотивах Реборна у Тэтсуи не было никакого желания. Мальчишка криво усмехнулся, дернул головой и больше ни на что не реагируя ушел, несильно хлопнув дверью. Оставив за спиной злого — и, чего уж тут, растерянного — наставника. Реборн не знал, что ему делать. Савада Тэтсуя не поддавался контролю. Что бы киллер не делал, что бы не говорил — результат оставался неизменным. Подросток продолжал игнорировать его, выкуривая одну сигарету за другой. И это начинало действительно беспокоить, заставляло чувствовать себя до отвратительного потеряно, потому как ребенок не просто вел себя очень странно, игнорируя все и всех вокруг (что сначала киллер принял за подростковый бунт) — он буквально гробил себя, питаясь одним только никотином. И почему-то в каждой его затяжке мужчина слышал крик. Это было глупо и почти смешно, да вот только, глядя на Тэтсую смеяться не хотелось. Не то, чтобы Реборн много знал о психологии человека или о психологических расстройствах — он разумеется отлично знал язык тела, хорошо умел читать людей, чтобы предугадывать их действия и реакцию на то или иное событие или действие, но он совершенно не разбирался во всех этих заумных терминах и куче смежных и перекрестных симптомов. У Реборна было все просто: если человек ни с того ни с сего начинает смеяться, нести какую-то чушь, смотреть, как наркоман на дозу и в целом вытворять вещи разной степени стремности — от такого человека лучше держаться подальше. Или — пристрелить его. Во избежание. Вот, например, Вария. Только раз взглянув на них, становится понятно — кучка сумасшедших. А уж, если увидеть фото с места их работы — так это и вовсе сборище психопатов. Другое дело, что Тэтсуя психом не был. И это ставило Реборна в тупик. Потому что, как вести себя с Варией и ей подобными он знал, а вот, что делать с подопечным — не имел ни малейшего понятия. У подростка были проблемы. И как бы сам Реборн не кривил свою рожу, а проблемы были серьезные. Слишком странно и ненормально вел себя Тэтсуя. Это был не просто акт протеста, не типичный бунт недовольного капризного ребенка. Это было что-то намного, намного хуже. Из Савады словно душу вынули. И с этим нужно было что-то делать, причем — срочно. Реборн еще немного постоял в прихожей, мрачно смотря на входную дверь, а потом развернулся, чтобы подняться на второй этаж. И только сейчас заметил то, что ускользало от него до этого.Савада Нана весело напевала незатейливый мотивчик и, как ни в чем не бывало, листала на кухне журнал.
***
На небе не было ни звезд, ни луны — все заволокло тучами. Холодный ночной ветер колыхал тяжелые темные шторы, стелился по полу, пробирался под футболку и спортивные штаны. Однако, Тэтсуя продолжал держать окно открытым на распашку, и даже Реборн махнул на это рукой. Подросток сидел на полу за кроватью, прислонившись к стене, и щелкал зажигалкой. Маленький огонек то появлялся, то исчезал, и служил единственным источником света в кромешной темноте. Был уже сентябрь — прошло уже больше полутора месяцев. Лучше не становилось. Пламя так до сих пор и не вернулось к нему, черная полоса не спешила сменяться белой, люди вокруг не собирались меняться. День ото дня все становилось только хуже — цифры на весах продолжали снижаться, а подросток по-прежнему ни на кого не реагировал и посылал всех нахер. Из-за этого Тэтсуя постоянно натыкался на Тсуну и его нравоучения. И его взгляд. От этого взгляда мороз бежал по спине, а в груди — напротив — росло что-то пока еще отдаленно похожее на Пламя. Хорошо это или плохо, было неясно и, если честно, подросток не сильно над этим задумывался. Наконец, перестав играться, Тэтсуя достал из валяющейся рядом пачки сигарету и прикурил. Легкие быстро наполнились никотином. В голове не осталось ни одной мысли — все они потонули в сигаретном дыму. Подросток пустым взглядом смотрел в потолок, вдыхая едкий запах. Минута, вторая, третья — время летело, спешило, не останавливаясь ни на секунду, но Савада уже потерял ему цену. Он не чувствовал его — будто гребанный день Сурка, постоянно одно и то же. Дни тянулись медленно, словно увязли в мазуте, пачкая все вокруг. Въедаясь в самое нутро. Что-то серое, унылое и до отвратительного пресное, как испорченная пастила, застряло в деснах и зудело. Ничего не меняется. Все застыло. Застыло в тот самый миг, когда Тэтсуя услышал голоса своих друзей посреди ночи. Когда наконец прозрел, принял отвратительную едкую правду, которая и по сей день отдает горечью в глотке. А может — все замерло, когда внутри потухло Пламя… Подросток зажмурился до цветных мушек, стиснул зубы и тряхнул головой. Тихо, почти неслышно, чертыхнулся. Со странной, неуместной и почти чужой злостью посмотрел в окно, пытаясь что-то отыскать в ночной, пасмурной мгле. А потом — не сумев найти — с силой вдавил горячий окурок в кожу между костяшками. И замер. Потому что боли было не достаточно. Это было странно и ново. Первые несколько секунд парень силился понять что именно он чувствует, чего ему хотелось. Он посмотрел на свои ладони широко раскрытыми глазами, будто впервые их увидел. И понял с кристальной ясностью — ему хотелось еще. До дрожи в пальцах, вздыбленных на загривке волос и предвкушающих мурашек по позвоночнику. До рези в глазах, до кровавых следов от зубов на губах, до потери сознания. До бешено колотящегося сердца и сбитого дыхания. Хотелось. И возможно, сложись обстоятельства по другому, Тэтсуя испугался бы, запаниковал. Ведь становиться отбитым мазохистом он не собирался, и свои намеренные увечья старался контролировать. Однако, сейчас ситуация была совершенно иной — это странное, дикое желание было первой вещью, которая получила такой душевный отклик. И Саваде это нравилось. Нравилось чувствовать. Поглощенный больным азартом, подросток подскочил и заметался по комнате. Его движения были дерганными, резкими, рваными. Мысли проносились в голове с невероятной скоростью, словно гоночные автомобили на трассе — одна стремительно обгоняла другую. Наконец, подросток замер и вперился взглядом в верхний ящик стола. Крадучись, как дикий азартный зверь, Тэтсуя подошел и легко открыл его. Небрежно вытащил стопку тетрадей, учебников и прочей мелочи, скинул себе под ноги, совершенно не заботясь ни о целостности вещей, ни о довольно громком шуме, который вызывало их падение (особенно в тишине спящего дома). Добравшись до дна, Савада подковырнул тонкий пласт тайника и приоткрыл его — под ним нашлось несколько различных ножей, кинжалов и лезвий. Тайники с оружием были спрятаны не только в его комнате, но и по всему дому. Они, разумеется, не отличались большой оригинальностью и кто-то (вроде Реборна) вполне мог назвать их банальными. Однако это было лучшее, что мог себе позволить парень. Кроме того он хорошо уяснил одну старую, как Мир, истину: хочешь соврать, чтобы все поверили — скажи правду, хочешь спрятать дерево — спрячь его в лесу. Таким образом, если Реборн и нашел какой-либо из тайников Тэтсуи, то он едва ли придал этому большое значение, решив, что оружие принадлежит Емитсу. Подросток осторожно, почти нежно, вытащил ближайший к нему нож — несмотря на то, что большинство миссий Тэкехико требовали от Савады больше знаний огнестрельного оружия, с детства его натаскивали именно на ближний бой. Впрочем, из-за давно заброшенных тренировок и все тех же миссий Тэкехико, у Тэтсуи не было слишком большого опыта в этом — почти никакого, если быть честным — но у него была какая-никакая база. Кроме того — блеск холодного металла и содранные после боя костяшки нравились Тэтсуе больше тяжелого приклада пистолета и свинцовых пуль. Но сейчас важно было не это. А то, что острое лезвие могло хоть ненадолго вернуть Саваде возможность чувствовать. Поэтому он по-удобнее схватил рукоять ножа и направился к двери — он же не идиот резать себя в комнате. Приоткрыв ее, подросток выглянул в коридор. Никого — похоже, что его ночной припадок никого не разбудил. Или не заинтересовал. Бесшумно проскользнув вниз, Тэтсуя заперся в ванной. Достал аптечку — не общую, а лично свою, которую Нана, качая головой, собрала для него по просьбе Емитсу. Вытащил один из пластмассовых маленьких тазиков, в которых все та же Нана обычно замачивала белье перед стиркой. Набрал туда немного воды и поставил его на опущенную крышку унитаза. Аптечку опустил на пол, отыскал необходимые бинты, вату, перекись и заживляющую мазь. Удобно расположил все это, так, чтобы не пришлось далеко лезть и долго возиться с медикаментами, заливая кафельный пол кровью. Наконец, покончив с приготовлениями, опустился на колени рядом с унитазом, чтобы было удобно. Занес левую руку над тазиком, а ножом, который держал в правой, коснулся болезненной кожи. Надавил острым кончиком, без видимых проблем прорезая пергаментно-желтую оболочку собственного тела. Было видно, как в образовавшейся ранке набирается алая кровь, стремящаяся скорее выбраться. И, гребанный Боже, он наконец чувствовал! Боль несильной — извращенно-приятной — щекоткой прошла по телу, заставляя волоски встать дыбом, а мурашки бежать по спине к ногам — и обратно. Дрожь сковала тело, подростка буквально трясло от наслаждения. И, будь он проклят, если это было не прекрасно! Не отрывая глаз от ножа, Тэтсуя медленно повел лезвием к себе, осторожно, стараясь не задеть крупные вены или артерии — он хотел получить удовольствие, а не с жизнью покончить. Тэтсуя прикрыл глаза, чью радужку почти полностью поглотил зрачок, и шипяще выдохнул воздух через крепко сжатые зубы. В голове заворочалось что-то дикое, животное. Внутренности на секунду обожгло — так внезапно и стремительно, что Савада сразу даже не сообразил — а у основания языка почему-то приятно горчило костровым дымом. Подросток открыл глаза и внимательно наблюдал за тем, как в воде растворяется его кровь — как в какой-нибудь рекламе или популярном музыкальном клипе. Живописно. Органы чувств словно посходили с ума от резкого прилива адреналина — зрение стало будто бы четче, слух — острей, а обоняние, казалось, могло уловить тонкий аромат почти выветрившихся женских духов, утренней выпечки и крови. Ее металлический запах забивал ноздри, попадая прямо в мозг. И то, что он творил с Тэтсуей было — очевидно — ненормально. Адекватные люди не ведут себя таким образом. Их не клинит от вида или аромата крови. Нормальные люди вообще предпочитают держаться от крови подальше. Савада судорожно выдохнул, вновь зажмурился до цветных мушек. Предельно осторожно опустил на дно тазика лезвие. Дрожащей рукой достал антисептик и стал аккуратно и равномерно обрабатывать порез, получая новую волну шипяще-кипящей боли. Забинтовал. Быстро убрался в ванной и вышел, напоследок открыв небольшое окошко под потолком — чтобы выветрить запах крови. Путь до кровати прошел как в тумане. Кажется, что Тэтсуя даже отрубился раньше, чем успел коснуться головой подушки. А может — ему просто так показалось из-за усталости, адреналина и сигаретного дыма. Единственное, что подросток отчетливо осознавал — ноющую боль на левом предплечье. Впервые после Инцидента Савада спал спокойно…***
Реборн с какой-то мрачной задумчивостью наблюдал за Тсуной и его приятелями («Хранителями, » — постоянно поправлял себя киллер). Они сидели на крыше Средней Намимори и обедали. С криками, смехом и другим сопутствующим ущербом спокойствию. Савада Тсунаёши был Небом. Теплым, понимающим и принимающим. Рядом с ним не нужно было постоянно в напряжении ждать удара, не нужно закрываться в себе, оставаться один-на-один со своими страхами. Тощий подросток-хакер умудрялся с первых секунд расположить к себе, при том — людям было совершенно не важен ни его характер, ни его положение. Тсуна просто… был. И этого было достаточно. Он был простым в общении. Он никогда ни с кем не пререкался всерьез, легко соглашался с мнением собеседника (если это было не связано с его любимым железом), был тем, кто всегда поддержит человека (зачастую совершенно незнакомого). Даже тогда, когда его следовало бы хорошенько взгреть по голове — чтоб не дурил. И с одной стороны, все это можно было списать на знаменитую гипер-Интуицию… Однако Реборну, против воли, виделись лишь неопытность и чрезмерная наивность. Но Тсунаёши был таким простым, совсем не трудным в понимании, что… Киллер на секунду скривился, как от зубной боли, и перевел взгляд на горизонт. В груди ворочалось что-то тяжелое, мерзкое. То ли Пламя, то ли — вот сюрприз! — чувство вины. Тэтсуя с каждым днем, с каждым часом падал все глубже и глубже. Он тонул в неясной, невидимой чужому взгляду пустоте — той самой, что поселилась в его глазах. И Реборн не знал, что ему делать. Потому что мальчишка стал (а может и был всегда) совершенно неуправляемым. Равнодушным, холодным, отчужденным. Выгоревшим, как старая свеча. И ведь это был не просто какой-то подростковый бунт. Совсем нет. Если Реборн и понял что-то за свою не слишком долгую карьеру репетитора, так это то — как дети себя ведут, когда хотят привлечь чье-то внимание или во время типичного периода «хочу так, а не эдак, а если не эдак, то — никак». И творящийся с младшим Савадой кошмар не подходил не под одно описание. Взять того же Гокудеру. Парень послал к черту своего отца и старшую сестру, а вместе с ними и всю свою не очень большую, но все же — мафиозную Семью. Подался в вольные киллеры, однако, несмотря на довольно громкое прозвище, в наемничестве особо не преуспел. Всю свою жизнь парень провел сначала под опекой отца и Семьи, потом — под опекой Шамала и Бьянки, а теперь и Вонголы. Гокудера презрительно фыркает и морщится при упоминании своего отца, однако так до конца и не выбрался из-под его крыла. И не потому что не мог, а потому — что глупый самонадеянный пацан, который не видит дальше своего носа. Вот у него — подростковый бунт. А Тэтсуя…? Что с ним происходит? И — самое главное — что послужило причиной этого? Складывалось ощущение, что подросток не пытался специально выделываться и выпендриваться, а просто… вел себя так? Он не самоутверждался, не пытался казаться сильнее и круче, чем есть. Он не стремился к явной демонстрации, не кидал высокопарных слов, не вставал в пафосные позы. Он вообще старался не пересекаться ни с кем, но и не избегал. Просто делал или говорил (если говорил вообще) только то, что хотел или думал. Словно ему все равно заметят или нет, станут что-то предпринимать — или пустят на самотек. И самое отвратительное во всей этой ситуации — всем вокруг действительно насрать. И учителям, которые научены не влезать в дела якудза, и Тсуне с Наной. И даже — ему. Никто не пытается — не хочет даже попробовать — что-то поменять. Словно депрессивные подростки с очевидными психологическими проблемами — совершенная норма. Словно пятнадцатилетний ребенок хоронящий себя заживо — самое прекрасное, что есть в этой гребанной жизни. Какая мерзость. От тяжелых размышлений и безрезультатных попыток понять поведение Наследника уже болела голова, а ведь только середина дня. — Реборн? Что-то случилось? — к киллеру подошел Тсуна с мягкой улыбкой и термокофейником. — Хочешь кофе? Мужчина моргнул и перевел мрачный взгляд на подростка с ароматным напитком. «Хочу пристрелить кого-нибудь» — Буду очень благодарен, — ровно и отстранено ответил Реборн, принимая чашку с кофе. — Ты о Тэтсуе думаешь? — проницательно и понимающе заглянул в глаза Савада. — Не стоит так сильно переживать — у него всегда был очень сложный характер. Вот увидишь — перебесится и успокоится. Я вот только за школу переживаю — так много прогулов, как бы проблем серьезных не схлопотал. — С другой стороны, — продолжил спокойно говорить Савада. — Он ведь с приятелями своими поссорился, наверное поэтому такой угрюмый и ходит. Я, если бы поругался с Шоичи или Спанером, тоже был бы очень расстроен. «С приятелями, говоришь» — подумал Реборн. «Похоже на правду. Вот только…» — Впрочем, братец мертвого достанет своими закидонами, так что… Даже жаль его — такой характер врагу не пожелаешь, — с незлой насмешкой — мягкой, как он сам — закончил свой монолог Тсунаёши.«… вот только Тэтсуя не просто «очень расстроен». Он морально убит.»
— Ладно, давай не будем о плохом, — тепло улыбнулся киллеру подросток. Грудь все еще болела, Пламя словно давило, распирало изнутри. Или это все же чертово чувство вины? На секунду киллеру послышался звон разбившихся склянок из-под духов и шелест рассыпавшихся бумаг. Правую руку обожгло. «Это всего лишь шутки подсознания» Реборн внимательно посмотрел на уже вовсю болтающего о всякой чепухе Саваду. Тсуна ведь такой простой и совсем не сложный в понимании…Какая мерзость.
***
Это вроде как стало традицией, неким ежедневным ритуалом. Каждую ночь подросток оставлял на левом предплечье порез. Один-единственный, но длинный и достаточно глубокий. Такой — чтобы был не опасен для вен, связок и сухожилий, но отдавался болью при малейшем движении. В скором времени этих порезов стало больше десятка. Бардово-коричневые полосы запекшейся крови были расположены наискось, почти вплотную к друг другу. Они становились ровнее день ото дня, рука перестала дрожать уже на пятой. Ближе к концу — аккуратные, едва ли не выверенные порезы, хоть сейчас фотографировать для медицинских учебников и пособий. И — парадоксально — желание жить, а не существовать возвращалось прямо пропорционально количеству новых отметин на предплечье. Словно, вместо утекающей крови — тело Тэтсуи наполняла сама жизнь. А с ней — Воля. Именно поэтому, по истечению первой недели, в глубине сознания прозвенел привычный перезвон Интуиции. Не в полную силу, не так, как хотелось бы — лишь далекие тихие отголоски. Однако Саваде этого хватило, чтобы понять — он на верном пути… Но нужно ли ему это? Ведь вернется истеричка — вернется и Пламя. И это будет означать, что он поправляется. Медленно, но уверенно заново собирает себя из осколков, спрятанных под сердцем. Снова становится самим собой. Совершенно другим, но все еще собой. Более прочным, ударостойким. Упрямым и жестким… Вот только тогда Тэтсуе придется что-то делать — как-то разгребать всю эту кучу дерьма, что он собрал вокруг себя. Хотел ли он этого? Вернуть себя в строй? Все эти нервотрепки, истерики, панические атаки? Интриги, предательства, хитрожопые планы, цель которых сводилась к совершенно банальному — выжить? Это были действительно серьезные вопросы. И ответа на них Тэтсуя пока не знал. Все, что ему оставалось — лишь бездумно, отчасти безумно резать себя, надеясь спасти себя через саморазрушение.