Волчица на перепутье

Уткнувшись носом в колени, я сижу на кровати. В наушниках по кругу сменяют друг дружку простенькие, но приятные песни, жаль только, утешения они не приносят. Душу заполняет предгрозовая духота, в которой резкими вспышками проскальзывает раздражение. Хочется просто уткнуться в подушку и разреветься, как ребёнку, но я держусь назло Истинному, по вине которого и так пролито слишком много слёз. Чувство жестокой несправедливости терзает сердце, жжёт его, словно едкой кислотой. За что Первоволк послал мне это наказание? Зачем он одарил потомков проклятой истинной связью, если от неё столько боли и разрушенных судеб? Для чего жить мне, несчастной волчице, лишённой полноценного будущего? У меня никогда не будет собственной семьи. Вот, какова плата за проявившуюся истинную связь. Потому что ни один порядочный вервольф в постель со мной не ляжет и зверем в течку не возьмёт. Мой единственный шанс прожить жизнь не напрасно — сойтись с человеком и понести от него. Женой человеческий мужчина, конечно, не назовёт, да и потомство сильное не даст, но всё лучше, чем позорное бездетное существование. Всхлипывая, обхватываю себя руками. От обиды хочется выть в голос, и ничуть не утешает тот факт, что мне пока всего девятнадцать. Потому что со временем лучше не станет, оно вообще играет против меня. Пусть живём мы дольше людей, привлекательности прожитые годы нам не прибавляют. Кровать неожиданно прогибается, но маме не удаётся застать меня врасплох. Я поднимаю голову и неловко утираю слёзы с ресниц, смотрю с надеждой в родное лицо. — Прекращай ныть и рассказывай, — требует мама, накрывая моё оголённое колено тёплой рукой. Только сейчас понимаю, как сильно я нуждалась в толике внимания. От грубоватой реплики мамы в груди моментально теплеет от захлестнувшего меня чувства благодарности. Дважды просить не требуется. Я перевожу дух и осторожно начинаю рассказывать: — Вчера я познакомилась с парнем. Человеком, — умоляюще смотрю в разом сузившиеся глаза матери. — Не смотри так, прошу! Он славный, правда. И ничего дурного мне не сделал. — Людям верить нельзя, — сухо напоминает мать. — Он не такой! Равной меня считает, — всё-таки поддаюсь слезам, жалобно хлюпая носом. — Мы классно провели время, но потом… Хватка материнских пальцев становится жёстче; эмоциями овладевает гнев. — О презервативах ты, надеюсь, позаботилась? — безжалостно перебивает мать. — Люди редко следят за своим здоровьем, а на чужое им вовсе наплевать. Потребовать от партнёра-вервольфа надеть защиту равнозначно оскорблению. Но люди, они другое дело, они же второй сорт и ходячие источники заразы. Вот как их видит мать и сестра. Несправедливо. Горло перехватывает комом. С трудом сглотнув и подрагивая от обиды, я принимаюсь оправдываться: — Не было у нас ничего. Мы гуляли по городу и кино смотрели. Пиццу ещё ели вместе, вот и всё. Чарли хороший парень! И вообще я о другом хотела поговорить, — слёзы душат, не позволяют добавить что-то ещё. Мать с облегчением выдыхает, осторожно приобнимает меня. — Прости, пожалуйста, я просто волнуюсь, — виновато произносит она, поглаживая меня по руке. — Ну всё, не плачь, рассказывай, что стряслось, — неловко пытается приободрить. — Октавиан… был там, — каждое слово даётся ценой огромных усилий. — Следил за нами. С-скотина, — всхлипываю. — А потом… потом он подкараулил нас у гостиницы. Напал на моего друга… Почему, ну почему он такой выродок? — Такова природа альфы, — со вздохом отвечает мать. — Это нормально и правильно, что он не желает тебя с кем-то делить. Это я и сама понимаю. И методов для достижения желаемого Октавиан никаких не гнушается, вон даже до клеветы опустился. «Он тебе лжёт». Кто здесь ещё лжёт, мерзавец бешеный! Чарли был искренен со мной, он вообще самый милый и бесхитростный человек из всех, с какими меня сталкивала жизнь. Быть не может, чтобы он меня обманывал. — Он не оставит меня в покое, да? — шепчу, прикрыв глаза. — Так и будет преследовать, будто раненного на охоте оленя? Как добычу. — Маленькая моя, я ведь уже говорила, что ты для него — не добыча. В истинной паре альфа свою омегу никогда не обидит и не предаст. — Уже предал, — зло выдыхаю. — Когда самовольно лишил права выбора. — Он сделал это, чтобы тебя защитить, — терпеливо напоминает мама. — Сколько можно сердиться? Я слышу это, наверно, в тысячный раз, но сдаваться под столь несуразными доводами не собираюсь. — Защитить от возможности создать семью с тем, на кого укажет мне сердце? Хорош защитник. Герой! — горько смеюсь, утирая слёзы. — Пойдём лучше на кухню, м? — устало улыбается мама, и я вспоминаю, что утром ей идти на работу, когда наверняка ещё не спала. Киваю и возвращаю улыбку, тщетно пытаясь стряхнуть с ресниц слёзы. Они подсыхают на щеках, стягивают неприятно кожу. По пути заскакиваю в ванную комнату, умываюсь, стараясь не видеть в зеркале красные и опухшие глаза. Мама хлопочет, старается меня накормить, но мне кусок в горло не лезет, выпиваю лишь тёплый чай с мёдом и успокаивающими травами. Они помогают или просто организм сдаётся под натиском стресса и усталости, но в сон я проваливаюсь, едва коснувшись головой подушки. …Серый полумрак затаившегося леса, затухающее эхо отнятой жизни, резкий смрад оставленного нарушителями следа. Сильные лапы несут вперёд, вверх по склону, наперерез врагу. Бесшумными тенями рядом бегут трое верных сородичей. Они находят её под засохшей сосной. Совсем юная омега, не старше тринадцати, и волк её не крупнее средней собаки — мокрая от крови шерсть топорщится сосульками, в остекленевших глазах удивление и детская обида. Ярость рвёт стальными когтями сердце, топит в жажде крови рассудок. Волки захлёбываются рыком в ожидании приказа. Лёгкое движение мордой — и они бросаются вперёд, растворяясь в зарослях. Ветер доносит людские голоса, резкие и недовольные. Не одинокий браконьер с проводником — целый вооружённый отряд. Чуткий слух ловит обрывки речи, и в груди непосильной тяжестью оседает гнев. Убитая омега — приманка, настоящая цель — добыть взрослого альфу, чтобы было чем похвалиться, вернувшись в свою страну. Что ж, будет им альфа. Чтобы отыскать врага, много времени не требуется. Шерсть встаёт дыбом — нехорошее место, неудачное. С одной стороны скала, с другой — обрыв. Люди заняли удобную позицию, и лишённая деревьев полоса склона сегодня на их стороне. Выскочившего на азарте молодого волка насмерть подрезает меткий выстрел, оставшиеся двое подчиняются запрету, затаиваются за деревьями. Оба беты, но резвые и злые в бою. Не подведут. Приоткрытая пасть втягивает едва уловимый запах тлена, от которого вдоль позвоночника скользит холодок. Волки тоже чуют, ворчат опасливо — такой враг им не по зубам. Приказ спасаться, если мертвец нападёт, а самому — вниз, вдоль ручья, чтобы обойти людей с тыла. Зверем забираться по каменистому склону непросто, но сородичи своевременно поднимают шум, позволяя подкрасться к врагу незамеченным. Теперь ясно, что главный в отряде — вон тот бородатый, шестеро прочих — наёмные псы. Главному нужен альфа, а эти должны убрать остальных. Люди жадные и эгоистичные существа, значит, стрелять в вожделённую цель подчинённым вожак не позволит. Ему же хуже. Могучий прыжок выбрасывает тело далеко вперёд. Браконьер стремительно разворачивается; гремит выстрел — и пуля вгрызается в плечо, застревает в кости, горит там огнём. Серебро, как же иначе. Рана подкашивает лапы, сбивает бросок. Новый рывок — и клыки со скрежетом скользят по стволу ружья, тянут его на себя. На миг взгляды пересекаются — в тёмных глазах браконьера ярким огоньком мечется неудержимая жажда крови; в нос бьёт слабый запах мертвечины. Да и сам бородатый для человека подозрительно силён и проворен. Под сердцем проносится быстрый холод и разливается пульсирующее жжение — с серебряным ножом враг управляться умеет. Но под тяжестью волчьего тела второй раз ударить не успевает. Ещё миг, и челюсти смыкаются на шее, клыки крошат позвонки. На языке противно горчит кровь врага, выдавая его нечеловеческую природу. Надо же, в самом деле недавно обращённый вампир. Не его ли создатель наблюдает сейчас со скалы? Размышлять об этом времени нет. Ближайший человек испуганно отшатывается, но руки его уверенно вскидывают ружьё. Серой молнией врага сшибает волк и тут же отскакивает, вслед ему щёлкают выстрелы. Враг превосходит числом, и волки получают команду бежать. Не успевают. Жалобный визг раненого зверя входит в сердце больнее ножа. Угрожающим рыком удаётся привлечь к себе внимание людей, и подстреленная темношкурая волчица успевает скрыться в кустарнике. Пуля взъерошивает траву перед лапами, вторая толкает рядом лежащее мёртвое тело. Нужно атаковать, но ядовитое серебро нещадно пожирает силы, мешает затянуться ранам, не даёт крепко встать на все четыре лапы. От боли темно в глазах, и время становится вязким и тягучим. Человек стоит прямо напротив, на расстоянии хорошего прыжка; ружьё дрожит в ослабших от ужаса руках. Существо появляется одновременно с грохотом выстрела. Ослепительно белое, стремительное и абсолютно беспощадное. Но люди этого осознать не успевают. Трудно что-либо понять, когда у тебя нет головы. Да и когда, если твоя жизнь обрывается за долю мгновения? Волки тревожатся при виде существа, которого в этих лесах быть не должно. Ждут атаки, но оно не спешит нападать. Стоит неподалёку и обескураженно рассматривает чёрное на белой ткани пятно посреди груди, нащупывает дыру, хмурится, запихивая в неё палец. С виду совсем мальчишка, невысокий и тонкий, миловидный, как омега. Но алый отсвет в глазах и белоснежные волосы выдают, что разменял этот мальчишка не один десяток веков и силой превосходит даже чистокровного альфу. С невозмутимым видом вампир вытирает о ближайшее тело испачканный в бою клинок, прячет его в ножны. В несколько шагов приближается, на ходу показывая, что теперь безоружен. На тонких губах играет лукавая улыбка; в алых глазах, перечёркнутых вертикальным зрачком, таится неожиданно живое любопытство. — Господин Александреску? — Вампир окидывает пронизывающим взглядом, не переставая дружелюбно улыбаться. — Вы не представляете, как же я рад снова встретить вас. И незачем так на меня смотреть, поверьте — я совершенно несъедобен… …Я распахиваю глаза, не сразу осознавая, что не истекаю кровью в лесу, а лежу в собственной постели, тёплой и уютной. Что случилось всё совсем не со мной. Проклятая связь несколько раз уже подкидывала мне подобные подлянки, но впервые картина происходящего была настолько цельной и реалистичной. Такой, словно я сама мчалась через ночной лес по следу врага, чтобы в неравном бою отгрызть ему голову. Вспоминаю безумный взгляд бородатого верзилы, уже не человека, но существа, дорвавшегося до чудовищной силы, и горечь его крови на языке. Осознание бьёт, не щадя, со всей дури. Всё это время я полагала, что Октавиан охотится на обычных туристов, но были то браконьеры. Те, кто приезжает в нашу страну убивать. К сожалению, вервольфы беззащитны перед законом. Охота на нас и убийством-то не считается, а истреблением редкого и охраняемого вида животных. И всё же это не повод творить самосуд. Защищать нас от людского произвола должен специально для того созданный особый отдел полиции, а не такие вот народные мстители. И наказывать охотников нужно по закону, а не воздавать им кровью за кровь. Ни к чему хорошему этот круговорот насилия не приведёт. В серый полумрак комнаты постепенно примешиваются тёплые оттенки раннего летнего рассвета. Заснуть больше не удаётся, поэтому я вылезаю из постели, одеваюсь и потихоньку спускаюсь вниз, стараясь не разбудить маму. Ей и так нечасто доводится выспаться. На кухне нахожу Денизу, судя по мрачному лицу и залёгшим под глазами теням — тоже не спавшую, и едва ли из-за бурной ночи с очередным страстным самцом. Сестра вздрагивает, поднимает взгляд, и мне становится неуютно от поселившегося в нём отчаяния. — Что случилось? — спрашиваю севшим от тревоги голосом. Сестра косится на кружку с остывшим кофе, к которой, кажется, так и не притронулась. И когда снова смотрит на меня — в пожелтевших глазах горит злая боль. — Ну что, понравился тебе человеческий отросток? А на вкус он какой? Сладенький? От яда, которым пульсируют слова сестры, я теряюсь. — Ты… ты о чём? Дениза подаётся вперёд, налегает грудью на стол, не замечая, как опрокидывается кружка, и кофе растекается тёмным на белоснежной скатерти пятном. Прямо как гнилая вампирья кровь на белом плаще. От мерзкой ассоциации я сглатываю, отвожу глаза. — О чём я? О, всего лишь о том, что ты развлекаешь собой человека, когда они нас истребляют! — Горько усмехается. — Ах да, ты, вероятно, не знаешь. Этой ночью в горах была бойня. Сородичи твоего любимчика опять и снова заявились в нашу страну с оружием. Пришли убивать. К сожалению, эти твари преуспели. — А причём тут мы с Чарли? — глухо рычу, не пытаясь изобразить удивление. Правое плечо вдруг ощутимо прихватывает ноющей болью, что больше злит, нежели пугает. Проклятая связь! Я цепенею от нехорошей догадки. — Так ты знала всё это время, чем занимается Октавиан, — неверяще выдыхаю, рассматривая сцепленные над столом руки. — Знала, но всё равно толкала к нему. К этому… убийце! — А если бы нашу мать застрелили и ободрали, как животное? Ни за что, просто для потехи. Как бы ты тогда заговорила? Я запинаюсь, закусываю губу. В Волверии каждый вервольф помнил о чудовищном случае, потрясшем страну лет пятнадцать назад. В аэропорту при досмотре багажа у американской четы обнаружили белоснежную волчью шкуру, по которой тогдашний наш примар Константин Александреску опознал любимую Истинную. Туристы утверждали, что шкуру честно купили и знать не знали, что содрана она с вервольфа. Все понимали, что те бессовестным образом лгут, но доказать этого не смогли и вынуждены были в итоге отпустить. Убийцы благополучно вылетели из Волверии, но в родной Нью-Йорк живьём не добрались. Если верить тому, что я читала — прямо в самолёте их загрыз вампир, да так, что до самой посадки никто ничего не заметил. Естественно, вампира этого так и не нашли. И всё же… — Это не даёт ему права убивать людей, — без особой уверенности огрызаюсь я, замолкая ненадолго, и тоскливо добавляю: — И преследовать меня тоже. Сестра смело встречает мой взгляд. — Он тебя любит, дура. А ты ведёшь себя с ним как последняя тварь. — Это. Грёбаный. Инстинкт. — Меня уже трясёт. — Нет и не может быть между нами любви. И хватит уже на меня давить! Ты не понимаешь, каково это, когда у тебя отнимают будущее. Как это, когда парни вместо тебя видят пустое место. О, и конечно же, не тебя преследуют, чтобы сделать своей собственностью. — Я стискиваю зубы и хватаюсь за стрельнувшее болью плечо; к неприятным ощущениям присоединяется нудная пульсация между рёбрами. Похоже, любая мысль о назначенном мне природой мерзавце укрепляет чёртову связь. — Ты вообще не представляешь, каково ощущать этого монстра частью себя, — шепчу я; горло перехватывает подступающими рыданиями. И замираю, пронзённая очередной страшной догадкой. Если я способна так прочно срастаться душой с Октавианом, не значит ли это, что и он точно также может следить за мной? Из горла вырывается жалкий всхлип, я закрываю лицо, сползаю на стуле. Ладони стремительно мокреют, из груди рвётся скулёж, похожий на истерический смех. — Да что ты несёшь… — в голосе сестры растерянность, гнев и что-то ещё, совсем уж нехорошее, смахивающее на презрение. — А что до меня, — невесело хмыкает, — ты и так знаешь. Я поднимаю голову, виновато смотрю на неё, не зная, как поддержать. Пусть вслух этого никто пока не говорил, отношения Денизы и Хорацио медленно клонились к свадьбе. Сестра верила, что даже вручи ему природа подарок в виде истинной пары — сама она за бортом не останется. Теперь же её планам пришёл конец. Утерев глаза, всё же решаюсь прояснить: — Хорацио решил порвать с тобой? Прямо так и сказал? В то, что решил упереться рогом Лука, мне верится слабо. Он порой тот ещё дуралей, но точно не собственник. — Мы пока не говорили на эту тему. Да и стрёмно что-то мне её поднимать, — признаётся Дениза, отводя глаза. Ясное дело, как и любая альфа, она безумно боится отказа. Ох уж эти дурацкие альфы с их нежной самооценкой! — Так поговорите! Сестра, неужели не понимаешь, как тебе повезло? Истинным Хорацио оказался не какой-то незнакомый омега с другого конца страны, а наш глупый маленький братишка. Вы можете жить под одной крышей, все вместе. Это же обычное дело, ну что ты как маленькая?! — всплёскиваю руками, едва не сшибая чайничек. Дениза смотрит на меня, и на её лице сменяется целая гамма чувств, от смятения к изумлённому восторгу. О Первоволк, неужели в её дурную голову в самом деле не приходила такая простая мысль? — Не факт, что Хорацио с Лукой одобрят такую идею, — грустно вздыхает сестра, становясь снова потерянной и несчастной. Не выдержав, вскакиваю, подхожу к ней и обнимаю со спины, поражаясь тому, как сильно напряжена сестра. — Ну, ты чего, — я неловко глажу её по плечу, — всё хорошо будет, вот увидишь. Я сердцем чую, что Хорацио и сам об этом думал уже. — Брат сегодня у него ночевал… Это мне известно, Лука вчера ещё предупредил. — Ну и что? Давай вечером все соберёмся у нас дома? Мама точно против не будет. Сестра расслабляется в моих руках, доверчиво жмётся. — Хорошо. Только я сейчас в больницу поеду. Бьянку ночью ранили… там, в лесу, — кажется, хочет сказать что-то ещё, но в итоге оставляет это при себе. — Спасибо, сестрёнка. Правда, — накрывает мою руку своей. Я вспоминаю Бьянку — смешливую мулатку, вместе с Денизой собравшуюся поступать в медицинский институт. Никогда бы не подумала, что эта позитивная девчонка по ночам перекидывается в волка и убивает людей. — Всё так серьёзно? — тихо спрашиваю у сестры, стараясь, чтобы в голосе звучало только сочувствие. — Не знаю. Йонуц рассказал, что в них стреляли каким-то новым сплавом на основе серебра. Очень токсичным. Если бы не… — она осекается. — Не важно. Всё будет хорошо, я верю в это. Они поправятся. Они. Ну конечно, как же иначе. Не позволяю гневу завладеть мной, выдыхаю, чтобы привести эмоции в порядок. — Я всё видела, — признаюсь неохотно. — Этой ночью. Знаешь, я как будто сама там побывала. Сестра оборачивается, в серебре её глаз горит изумление пополам с восторгом, но на дне зрачков ядовитой змеёй затаилась зависть. — Ваша связь настолько сильна? Невероятно… Реакция сестры настораживает. То есть, таких ярких видений у меня быть не должно? Но расспросы решаю пока отложить. Вместо этого нервозно передёргиваю плечами, вспоминая. — И его я тоже видела. Вампира. Хорошенькие же друзья у Александреску, — фыркаю сердито. — Вампир спас наших, значит — для нас он друг, — уверенно произносит сестра. — Йонуц говорил, что тот даже первую помощь оказал. Представляешь? Оно ведь и обычное серебро смертельно опасно, а тут вообще дрянью какой-то стреляли. — В голосе звериным рыком дрожат нотки лютой злобы: — Ненавижу людей. Мрази какие… Это наши горы и наши леса! Никто не должен их отнимать. Это несправедливо. Как, вот как вышло, что мы становимся охотничьим трофеем на собственной земле? Меня пугает эта тема, и что сказать сестре, не представляю. Понятное дело, что её подруга не должна была бросаться под пули. Но с другой стороны, бойню начали не волки, а та маленькая омега вовсе зла никому причинить не успела. Но одного сестра, кажется, не знает — браконьеров вёл не человек, а молодой вампир. — Всё равно кровосос в городе не к добру, тем более, такой древний, — ворчу я, не надеясь уже переубедить сестру. — Ты, главное, Луке не говори, ладно? Не хватало ещё, чтобы кинулся его искать. Идеей пообщаться с вампиром вживую наш глупый братишка одержим с сопливого детства. — Да уж это самой собой, — соглашается сестра, что меня несказанно радует. — Ладно, я пошла собираться. Не скучай тут. Я же решаю позавтракать и заодно подумать, как быть дальше. Октавиану ночью изрядно досталось, раз уж меня так сильно эхо его боли беспокоит, значит, на какое-то время он должен отстать. А я тем временем встречусь с Чарли, чтобы разрешить сложившееся недопонимание. Объясню, кто такой этот Октавиан Александреску, и что нашим отношениям он не в праве мешать. Но когда, спустя два часа, я пытаюсь дозвониться Чарли на мобильник, трубку он упрямо не берёт, и сердце моё стремительно заполняет беспокойство.