Волчица на перепутье

Ложусь я поздновато и, конечно же, умудряюсь проспать. Однако отменять планы не хочу, и вскоре такси высаживает меня далеко за городом. Поездка влетает в копеечку, и мне ужасно обидно, но ничего не поделать. Сестра объяснила, как найти водопад, и он оказался очень далеко, так что силы стоит экономить. Вскоре я вынуждена признать, что переоценила себя. В отличие от Денизы, обожавшей мотаться по городу в звероформе, да и в горы не раз с друзьями выбиравшейся, я всю жизнь оставалась домашней девочкой. И мир мой, помимо учёбы и подработки, составляли книги, фильмы, неспешные прогулки или посиделки в кафешках с Алессией. Сердце привычно ёкает и тянет, мерзко тянет в груди. Потому что будь Алессия жива — в поход мы бы отправились вдвоём. Верная подруга ни за что бы не бросила меня одну в таком непростом деле. Не знаю, сколько прошло времени, но всё-таки сдаюсь. Сестра сразу заявила, что на двух ногах ни за что я не доберусь до места. Но я же у мамы омега, пока лоб не разобью, ни за что не признаю, что в чём-то была не права. Упрямилась бы ещё дольше, не окажись чёртова звериная тропа узкой и крутой, будто протоптали её лисы или кролики, а не вервольфы. В итоге я вся уже изодрана колючими кустами. А топать ещё очень и очень далеко. Что ж, видит Первоволк, я этого не хотела… Останавливаюсь под приметным раздвоенным деревом и перевожу дыхание. Злорадно думаю, что среднестатистический человек вовсе быстрее бы помер, чем добрался сюда. Несмотря на ранний час — солнце жарит, точно в людском аду. Вытираю пот со лба — ладонь становится мокрой — и вынимаю из рюкзака бутылку. Вода маняще искрится на свету, и я рефлекторно сглатываю пересохшим горлом. Утешает мысль, что в конце пути воды будет достаточно, так что трагически умереть от жажды мне не грозит. Успокоив себя этим, выдуваю всю бутылку. Блаженно прикрываю глаза, чувствуя, как прохладная жидкость пропитывает каждую клеточку моего иссушенного организма. И нервозно передёргиваю плечами в предвкушении самого неприятного этапа сегодняшней прогулки. Почти самого неприятного. Убедившись, что вокруг нет никого, кроме птиц и настырно жужжащих мух, стягиваю мокрую от пота одежду и складываю её в рюкзак. Выглядит он при этом, будто на последнем сроке беременности. От нелепого сравнения тянет на улыбку. Воровать моего пузатика вервольфы не станут, а туристы так далеко не доберутся, но я всё равно его прячу в кустах за деревом. Ещё дальше земля резко обрывается — залитый солнцем узкий овраг оброс неизвестной мне крупнолистной травой, с высоты похожей на лохматую шерсть. Там же журчит обмелевший за лето Лисий ручей. Вдох-выдох и собираю фантомные яички в кулак, чтобы подавить робость перед неминуемой болью. Волчица радостно скалится внутри, рвётся на волю, посылая колючие искорки вдоль позвоночника. Опускаюсь на колени, едва замечая впивающиеся в кожу камушки и травинки. Всё, можно начинать. Во время метаморфозы наши внутренние органы практически не меняются, а вот мышцы, связки и костная система трансформируются радикально. Шутка ли собрать из человеческого тела волчье. Чувство при этом такое, будто тебя разрывает на тысячу кусков, пропускает через мясорубку и собирает заново. Спасибо Первоволку, что дал мне тело, пусть не чистокровной, но всё же омеги. Бетам превращаться намного дольше и больнее. После метаморфозы некоторое время привыкаю к изменившемуся углу обзора и новому спектру распознаваемых цветов — мир теперь имеет отчётливый серо-зелёный оттенок. Мои подвижные уши, точно локаторы, улавливают неподвластные человеческому слуху звуки. Я легко разделяю птичьи голоса, отчётливо слышу тихий шорох крыльев летящей мимо бабочки и тоненький писк из-под корней дерева. Там гнездо лесной мышки, и мать как раз кормит младенцев. По запаху я могу их даже пересчитать, а ещё знаю, что в овраге лежит чьё-то мёртвое тело. Судя по вони мокрых подгнивших перьев — птичье. Не сразу замечаю, что вовсю уже дышу приоткрытой пастью, по-собачьи вывалив язык. Даже если превращаешься раз в несколько лет — волчица не забывает, как управляться со звериным телом. И всё же совсем отдаваться волчьим инстинктам не собираюсь. Как-никак у меня сегодня не просто прогулка, а очень важное дело. Не знаю, правда, зачем, но не сомневаюсь, что обязана отыскать водопад. На четырёх быстрых и сильных лапах путешествовать намного приятнее. Я легко перепрыгиваю препятствия и не боюсь поскользнуться на узких тропках — когти держат лучше шипованной подошвы горных ботинок. Задевающие морду и бока ветки кустов просто соскальзывают с шерсти, не причиняя вреда. Только жара продолжает докучать, но хотя бы не приходится обтекать потом в компании настырной мошкары. Дениза не обманула. В устье Лисьего ручья в самом деле обнаруживается та самая заводь, окружённая позеленевшими от мха валунами. Деревья вокруг, кажется, за годы стали только выше. Но в прозрачной воде всё той же мозаикой складываются рыжие заиленные камни; из выемки в щербатых скалах с мерным ропотом бежит вода. А вот и огромный камень, похожий на панцирь гигантской черепахи, на котором в моём сне сидела Сильвия. Заводь за лето сильно обмелела, и камень торчит над водой почти весь. Снизу его покрывают белёсые чешуйки засохших водорослей. Я замираю на краю леса, нервозно облизываюсь и переступаю с лапы на лапу; дыхание с шумным хаканьем вырывается из пасти. Уморенная долгим бегом и духотой волчица дремлет, оставив тело на моё попечение. Немного жаль — сейчас мне бы пригодилась её животная невозмутимость, потому что сама я отчего-то робею. Ох, как же это глупо. Осторожно, словно в прозрачной воде мог притаиться монстр, я крадусь к берегу. Вспугнутые моим появлением лягушки с плеском ныряют и уплывают подальше. Вдосталь напившись холодной воды, принюхиваюсь и верчу ушами, но не слышу и не чую ничего опасного. Зато на скале возле водопада вижу: «Сильвия и Йонатан — навсегда». Я не удивлена, что надпись существует — сестра тоже рассказывала о ней. И всё равно мне немного не по себе. Сон, тот странный сон — абсолютная правда. Когда-то много-много лет назад сюда приходили мать Октавиана и её кровососущий древний друг. Сильвии давно уже нет в этом мире, но надпись и вампир никуда не исчезли. Более того — ворвались в мою жизнь. Шерсть на загривке встаёт дыбом, в животе щекочет волнение, причин которого понять не могу. Не особо задумываясь, зачем я это делаю, легко разбегаюсь и одним длинным прыжком взлетаю на камень. Он шершавый и тёплый под подушечками. Уши чутко подрагивают, разбирая на составляющие звуки леса, но ничего необычного не слышу. Потоптавшись на месте, выбираю место и сажусь. Кончиком хвоста чувствую исходящий от непрогретой в тени воды холодок. Долго и пристально смотрю на надпись, и в голове моей роятся странные и, честно сказать, пугающие мысли. Почему-то представляю, как белоснежная волчица приводила сюда своего крупного щенка-подростка, показывала с гордостью наскальное послание из прошлого. Возможно, и прочих детей Константина с собой брала. Рассказывала им, какой необычный у неё в юности был друг. Когда-нибудь Октавиан мог бы привести сюда своих детей и уже сам рассказывать об их удалой бабке, не побоявшейся подружиться с вампиром. Я отвожу ухо и склоняю набок голову, смущённая одной внезапной мыслью. Нелепой и неловкой… И всё же не могу не думать о том, что привести сюда детей мы с Октавианом могли бы вместе. Да, могли бы. Если бы мой Истинный не был таким самовлюблённым чудовищем и кровожадным монстром. От несправедливости у меня противно ноет сердце. В следующий миг оно заходится заполошным стуком. Потому что чуткий волчий нос улавливает хорошо знакомый запах, от которого в горле зарождается глухой рык и встаёт дыбом шерсть по всему телу. Я резко подскакиваю, чудом не свалившись в воду, припадаю на передние лапы, готовая к обороне. Пасть ощеривается в злобном оскале. Он стоит под деревьями и, не мигая, смотрит на меня. Светлая шерсть на плече снова темнеет свежей кровью — превращение вновь открывает рану, потому что на волчью ипостась серебро и его сплавы действует намного сильнее. Волчица тут же просыпается, скулит, тянется к Истинному, но я не позволяю ей и шага к нему сделать. Тогда предательница внутри меня принимается слизывать мой гнев и злобу, укрощая и усмиряя. В итоге нехотя сдаюсь и поднимаюсь на четыре лапы. Гляжу мрачно и пронзительно, но уже не так злобно. «Здравствуй, Мария», — раздаётся у меня в голове глубокий бархатный голос Истинного, а сам он смиренно опускает голову в волчьем приветствии. Не удивляюсь, что Октавиан так легко меня нашёл. В волчьем обличии связь становится многократно сильнее. Куда больше мне не нравится, что я заметила его так поздно. Как будто он нарочно таился, боясь спугнуть меня раньше срока. Впрочем, я и сейчас могу убежать. Одним прыжком оказаться на берегу и рвануть в лес. Со своим вдребезги разбитым плечом Октавиан меня ни за что не догонит. Но я никуда не убегаю. Только сажусь на камень, прямо на самый его край — давая понять, что гостей мне тут не нужно. Добавляю во взгляд смелости, а в выражение морды холода. Это для людей волчьи морды напрочь лишены эмоций — мы же читаем с них настроение друг друга так же легко, как с человеческих лиц. «Доброе утро, господин Александреску», — мысленно отвечаю, нарочно максимально сухо и официально. Пусть видит, что ночное помутнение рассудка оставило меня, и даже близость течки не позволяет забыть, что мы — враги. Кажется, Октавиан опасался, что я велю ему убираться или попросту сбегу, как только увижу. Когда он поднимает голову — в золотых глазах мелькает облегчение, но выражение морды остаётся серьёзным и напряжённым. Меня ощущение власти над Истинным неожиданно забавляет. Под моим немигающим и далёким от дружелюбного взглядом он хромает до самой воды и садится на берегу точно напротив меня. От спокойной обречённости в золотых глазах моего Истинного по моим нервам пробегают жгучие искорки. Прижимаю уши и вздёргиваю губу, обнажая клыки. Чтобы не попятиться, приходится приложить усилия. Волчица скребётся в душе, и на краткий миг задумываюсь, не перекинуться ли в человека. Зверя так контролировать проще, но всё же слабости я не поддаюсь. «Я знаю, что ты хотела со мной поговорить. Здесь. Я готов тебя выслушать». Стараюсь не выдать удивления, хоть и офигела знатно. Э-э-э… как мне понимать всё это? Хитрый психологический ход, чтобы сбить с толку и загнать в ловушку, или же… Будь у меня руки — хлопнула бы себя по лбу. Ну и дурёха же я! Если я вижу во сне отрывки из жизни Октавиана, то и он таким способом видеть меня может. Наверняка во сне получил наводку от Первоволка, что упрямая Истинная собирается посетить заводь. И, конечно же, Октавиан сразу смекнул, что меня прекрасно можно будет зажать для разговора на этом самом камне. Зачем только? Надеется, что сумеет промыть мозги или явился на жалость давить? Осознав, что теряю контроль, когда поддаюсь гневу, спешно беру себя в руки. Именно в руки. Потому что волчица внутри уже с ума сходит от волнения и готова прыгнуть к Истинному, чтобы облизать его с морды до хвоста. Особенно сильно нервирует волчицу рана на плече. Которая, если признаться, мне тоже не нравится, хотя на себе боли от неё почему-то не чувствую. Анальгетики? В любом случае фигушки я выдам Октавиану, что беспокоюсь за него. Лучше сделаю вид, что вообще ничего не вижу и мне плевать. Потому что я не глупый зверь и на такие дешёвые уловки не куплюсь. Пусть даже не надеется. Может, в другой раз придумает что-то получше. Например, перестанет за мной таскаться. О, вот за это точно буду благодарна. «Да, хотела поговорить, — мысленно отвечаю после затяжной тишины, радуясь, что для истинной пары телепатически общаться не сложнее, чем голосом. — Точнее всё собираюсь спросить, зачем ты меня преследуешь. Не надоело ещё?» Октавиан и так ничего хорошего от встречи не ждал, тут можно не сомневаться. Но где-то в глубине души он явно надеялся на чудо. Потому что мои слова причиняют ему чуть ли не физическую боль. Вижу это по его напряжённой позе, тоске в глазах и горечи в мыслях. «Я люблю тебя, Мария», — отвечает он с такой непоколебимой уверенностью, будто этой кучкой слов можно объяснить и оправдать весь идиотизм ситуации. Фыркаю и рычу, больше не стесняясь своей ярости, от которой жаром давит в груди, а лапы дрожат от желания вскочить и бежать. Просто бежать, пока усталость не вытеснит гнев, ненависть и страшную обиду. Не к Истинному, нет, потому что он как-раз не так уж виноват. Я смертельно обижена на тупую природу — слепую старую каргу, охочую до каверз. Не думаю, что Октавиан мечтал заполучить себе в пару омегу, которая будет обходить его по широкой дуге и практически ненавидеть. Выходит, он такая же жертва, как и я. Только мне от этого не легче. «Это — инстинкт! Просто животный инстинкт, пойми же ты! — кричу мысленно. — Или магия Метки. Да-да, той самой Метки, которую я не разрешала ставить. Ты этого не осознаёшь, но она и связь сводят нас обоих с ума. Какая может быть любовь, когда всё это — обман?» Всё верно. И то что меня тянет к этому мерзавцу тоже вина исключительно истинной связи и Метки. Потому что даже намёка на симпатию у меня к нему быть не должно. «Даже если всему виной инстинкт, что с того? Я не сомневаюсь в своих чувствах. Это ли не доказательство, что они настоящие?» Качаю головой и вонзаю в него немигающий взгляд. Чтобы подчеркнуть свою неприязнь, снова добавляю в слова холодного официоза. «Нет, господин Александреску. Не доказательство. Потому что у меня как-раз никаких чувств к вам нет. И это доказывает, что зверь в вас сильнее человека. Вы не можете совладать с инстинктом, вот и волочитесь за мной как…» Я осекаюсь и даже мысленно не решаюсь договаривать. Не из страха — уж что-что, а тронуть меня Октавиан никогда не посмеет. Просто не хочу перегибать палку и опускаться до совсем уж гнусных оскорблений. Потому я молчу и просто смотрю ему в морду. Пугающе бесстрастную, будто эмоции он нарочно от меня прячет. «Что есть любовь, если не победа инстинкта над разумом? Разве не случается так, что кто-то нравится нам не за что-то, а вопреки? Разве всегда наш избранник спешит ответить взаимностью? И любой ли сознательный выбор оказывается логичен? — спокойно спрашивает Октавиан. — Если кто-то влез к нам в душу — сопротивление бесполезно. Даже если придёт сокрушительное осознание ошибки — ты никогда не сможешь полностью разорвать зародившуюся между вами связь. Так почему тебя так коробит, что в этот раз выбор сделали за тебя? Почему не допускаешь мысли, что он мог быть не хуже собственного? Допускаю, что ты разочарована, но я ни одной минуты не сожалел, что именно ты стала моей парой». Я чувствую, что в своих словах он полностью уверен. Чёртов Октавиан и правда не видит разницы между свободным выбором и навязанной природой связью. Он в самом деле считает, что нравлюсь я ему сама по себе, а не потому что это инстинкт велит пускать слюни на Истинную. Придурок. Взрослый вервольф, а такой невыносимый придурок. Мне становится весело, так весело, что хочется хохотать в голос. Хорошо, что в зверином теле это нереально, а то Октавиан точно бы решил, что я помутилась рассудком. И всё равно насмешливо фыркаю от мысли, насколько же омеги сильнее альф, когда нужно противостоять инстинктам. Однако… Я невольно настораживаюсь, взгляд мой застывает, а шерсть на загривке встаёт дыбом. Потому что какой-то частью разума я понимаю, что Октавиан прав. Долгие годы я была безответно влюблена в Хорацио, и его равнодушие лишь ранило меня. Хуже того, я в самом деле поддалась чувствам неосознанно и вытравить их из себя долгое время не могла. Лишь в последние дни сплетённый чувствами силок ослабел, но пока так и не выпустил полностью. Однако это не повод кидаться под монстра, навязанного мне природой и истинной связью. Тем более, если с этим монстром ничего общего быть у меня не может. Мы абсолютно разные! Да и сравнивать истинную связь с любовью кощунственно и смешно. Потому что суть её сугубо практичная. «Допустим, в чём-то ты прав, — отвечаю, не глядя ему в глаза. — Наверно, ты уже в курсе, что я и правда ошиблась однажды. Но, понимаешь ли, в чём дело — это был мой выбор и моя ошибка. Никто меня перед фактом не ставил, что вот этот парень моя пара, и я должна его полюбить. Понимаешь, куда я клоню? Да и главное тут другое. — Пауза. — Моя юношеская ошибка не лишила меня шанса на новые. А ты — шанс этот отнял». Ага, вот теперь вижу по смятению на морде и чувству вины в эмоциях, что о Метке этот мерзавец и правда очень и очень жалеет. Да только что мне с его сожалений? Ничего уже не исправить! Я обречена на одиночество. Даже если уговорю Чарли лечь со мной — никогда мне не завести полноценную семью. И всё из-за Октавиана Александреску. Не позволяю ему придумать очередное оправдание своей подлости. Проворно спрыгиваю на берег и подскакиваю к самой морде Истинного. Кидаюсь оскаленной пастью, захлёбываясь рыком. Октавиан вскакивает на лапы, неловко делает шаг назад, и морда у него растерянная. Ха-ха, поверил, значит, что укушу! Впрочем, испуганным всё равно не выглядит, всё-таки напугать альфу тот ещё квест. Но это ничего, потому что уж я-то знаю, как пробить его самообладание и как сделать побольнее. И сдерживаться не стану. «Никогда, — рычу я, глядя в его настороженно прищуренные глаза. — Никогда я не прощу тебе Метку. Ты. Не. Имел. Права! Забудь меня и оставь в покое, Октавиан. Я не хочу тебя знать больше. Не хочу! Если ты и правда любишь, то прекратишь портить мне жизнь. Она и так из-за тебя, считай что кончена. Потому что ты можешь найти себе любую волчицу. Вон та же Дениза тебя обожает. А я? Что делать мне??? По твоей вине я никому в Волверии не нужна!» «Ты нужна мне, — ни капли сомнений в голосе и эмоциях. — Только ты, и никакая другая». Я стойко выдерживаю его внимательный и твёрдый взгляд, не позволяю даже шелохнуться отклику в своей душе. Запихиваю волчицу подальше, не позволяя ей отравить мою уверенность глупой симпатией и животной привязанностью. Потому Октавиан — враг и не заслуживает тёплых чувств. Зато заботливо лелею в себе холод и непоколебимую уверенность в своей правоте. А ещё — нарочно растравленное, точно раздутое из углей пламя, отвращении на грани с ненавистью. Пусть знает, что я не шутила сейчас. И Октавиан верно понимает мои эмоции. В конце концов его взгляд потухает, точно внутри что-то внезапно обрывается и выключается. «Что же, я признаю твою правоту, Мария, — раздаётся у меня в голове непривычно безжизненный голос Истинного. — Я бесконечно виноват перед тобой. Я никогда не желал тебе зла, но когда увидел с теми… мальчишками, что-то во мне перевернулось. Впрочем, не имеет значения. Я не должен был так с тобой поступать». «Я тебя не прощу!» — повторяю с вызовом и обнажаю клыки. «Поэтому я нашёл способ снять Метку, — продолжает Октавиан, словно не услышав мои слова. — Эффект может проявиться сразу, но может и через несколько месяцев. В любом случае ты сможешь создать семью с другим вервольфом. Есть вероятность, что истинная связь также будет разрушена». Сердце колотится где-то в брюхе, эхом отдаваясь в голове, лапы леденеют и начинают дрожать, точно из них вынули все кости. Я ошарашенно смотрю в золотистые глаза Истинного и не могу поверить услышанному. Он… нашёл способ снять Метку? И даже есть шанс избавиться от связи? Я знаю только один такой способ, но что-то не верится, что эгоистичный мерзавец на это пойдёт. «В чём подвох?» — настороженно спрашиваю, щуря глаза и прижимая уши. «Это может быть опасно». «Для тебя», — я не спрашиваю, потому что знаю ответ. «Верно, Мария. Поэтому сперва мне требуется узнать твоё мнение. Ты точно этого хочешь? Подумай очень хорошо». Смотрит с затаённой надеждой, волнуется, вон, аж шерсть на загривке приподнялась. Вовсе не из страха за свою жизнь, всё-таки альфа и страх — понятия взаимоисключающие. Просто моё подтверждение станет приговором для его наивной веры в наше счастливое будущее. Потому что скажи я «да» — окончательно подтвержу, что сама не испытываю никаких чувств, даже намёка на них. И докажу, что мне на его жизнь бесконечно плевать. А Октавиан отчаянно верит, что это не так. И что у нас есть шанс. «Да, хочу, — не позволяя себе засомневаться, отвечаю я. — Исправляй, что натворил». Волчица во мне воет, возмущённая моим решением. Мне и самой тошно и больно, будто все мои нервы тянут и тянут, наматывают на пальцы и натягивают до предела, но так и не могу оторвать. И всё же я права. Октавиан не имел права ставить Метку без моего согласия. Это вообще незаконно! Пусть теперь чинит, что сломал. Я усиленно гоню мысль, что возможно только что убила его. Не мои проблемы. Да и кто знает, может не такой уж опасный там способ. И в любом случае Октавиану надо было думать головой, а не одним местом, когда Метку мне ставил. Взгляд его становится пустым и непроницаемым, эмоции затягивает едким, как токсичный дым, разочарованием. «Как пожелаешь, Мария. Но помни, моё предложение звонить в любое время — в силе. Ты всё равно остаёшься моей Истинной, несмотря ни на что». Это уже выше моих сил. Разворачиваюсь и мчусь к тропинке между деревьями. Не хочу больше его видеть, и знать не хочу. Пусть он пропадёт пропадом, скотина такая. Почему из-за него я должна сейчас чувствовать себя преступницей? Нет уж, вины за собой я не признаю. И думать о том, что натворила, не хочу. Домой, только домой.

***

Весь оставшийся день меня не покидает сосущее беспокойство. Чтобы отвлечься, с головой погружаюсь в домашние дела, но после брошенного в кипящую кастрюлю хлеба и вылитых в мусорку яиц, мама прогоняет меня из кухни. Пытаюсь заняться уборкой, но всё продолжает валиться из рук. Мама пытается меня разговорить, но вру ей, что просто сильно устала. И для убедительности ухожу в свою комнату. Из головы не выходит наш с Октавианом разговор возле заводи. Хуже того — чем дальше, тем сильнее убеждаюсь, что вела себя не лучшим образом. Октавиан был честен со мной и признал свою вину. Он вообще общался со мной на равных, как со взрослой девушкой. А я повела себя как упрямый ребёнок. И обещание это всё исправить… Заманчиво, конечно, но что-то не верится мне, что Октавиан нашёл какой-то чудесный способ. А значит, он задумал именно то, о чём я сразу подумала. Беспокойство грызёт меня, вырывая кровоточащие куски из моего самообладания. Нет, так не пойдёт. Чем мучиться напрасно, лучше просто позвонить и сказать, что передумала. Пусть он тот ещё ублюдок и эгоист, но убийцей из-за него, пусть даже косвенно, становиться я не хочу. Я успеваю дойти до своей комнаты, но взять телефон — нет. Мерзко ноющее где-то под рёбрами ощущение грядущей беды вдруг усиливается, как если бы в пламя плеснули бензина. Мигом выжигая возможность здраво мыслить. Иррациональный удушливый страх захлёстывает меня с головой, испепеляет до костей. Ноги слабеют так резко, будто кто-то подбивает меня под коленки — едва успеваю ухватиться за угол стола, чтобы не рухнуть ничком. Перед глазами кружатся цветные пятна, вскоре сливающиеся в одну сплошную алую завесу. Сердце колотится оглушительно громко, глухой гул закладывает уши. Мне так страшно, что хочется выть, но из перехваченного спазмом горла не выходит даже писка. А потом невидимые раскалённые когти вонзаются в моё сердце. Волчица бьётся в агонии, точно подстреленная, искрами посылая телу команду к превращению, но оно не происходит. Зато я отчётливо чувствую, как из груди у меня выдирают то, что я всё это время ощущала как пульсирующую нить истинной связи. Она рвётся оглушительно и нестерпимо больно. Так больно, будто от меня разом отрубили половину и облили кислотой кровоточащий обрубок. Следом приходит ледяной холод, сотрясающий тело крупной дрожью. Я ничего уже не понимаю. Совсем ничего. Незримый ошейник Метки покрывается сеточкой трещин и с глухим звоном разламывается на сотни осколков, чтобы в следующий миг блестящей пылью осыпаться и исчезнуть без следа. Удивиться не успеваю, потому что меня всё быстрее утягивает в непроглядную тьму. Лишь одна мысль кометой проносится в затухающем сознании. Я свободна.