Право власти

       Нежно-зелёный, точно такой же, как у первых ростков весенней листвы, цвет самой лучшей больничной палаты во всей Стране Огня и некогда любимый мною цвет ещё никогда не был таким ненавистным как сейчас.       Помню тот день, когда старую, затхлую, донельзя потрёпанную временем, позабытую ещё со времён Третьей Мировой Войны Шиноби, но чрезвычайно просторную, одну из трёх на последнем этаже комнату решили реставрировать и обустроить для важных персон общества, которые все время изводили медперсонал своим нытьём с упреками, нередко — угрозами.       На четвёртом месяце моей стажировки в одном из лучших медицинских учреждений среди многих стран к нам пришел сам Хомура Митокадо.       Седовласый, строгий и авторитетный, он всегда сохранял идеальное спокойствие в любых ситуациях. О нем ходило много слухов по деревне. Люди считали, что его вечно хмурое лицо было еще со времен ранней молодости, когда тот пережил страшное горе.       Одни говорили о погибшей возлюбленной, другие о загадочной смерти семьи, третьи о пропавшем друге, но никто не знал наверняка, а я никогда не воспринимала слухи всерьёз.       Старейшина весьма удобно пришел с ответом на одну из просьб главы больницы о рассмотрении улучшения больничных условий, которые та отсылала уже четвертый год попусту, как раз за два месяца до приезда делегации Сунагакуре в сопровождении почтенного старейшины Песка — Эбизо-самы, в деревне которого не смогли найти правильный подход к лечению его проблем с глазами.       Коноха была обязана продемонстрировать свое радушие и проследить за лучшими условиями комфорта для почетных гостей. Это был немаловажный фактор, от которого зависело будущее альянса между странами.       Наверное, если бы не Суна, больница так и не получила бы ожидаемого, а на новенькую интерна скидывали бы уход за престижными клиентами с внушительным эго, большим кошельком и не меньшим запасом негатива.       «Как всегда все сходится к политике и власти!» — ехидно нашептывает подсознание.       Эти политические интриги, клановые тайны, ложь, заговоры, подкупы, борьба за власть и четко прорисованное неравенство между людьми, где одним еды с крышей над головой вполне достаточно, а другим мира мало — прекрасно демонстрируют беспощадную несправедливость, из-за которой расплачиваются совсем не те, кто должен.       Кажется, затянувшееся эмоциональное напряжение уже начинает укреплять свои корни и заводить все дальше по дороге отчаяния, вытаскивая всю мерзость из воспоминаний.       «Девочка, не бойся, я прекрасно знаю, какие копейки зарабатывают начинающие врачи, и могу хорошо заплатить за ночь», — как-то раз предложил один упитанный больной, который мне в отцы годился.       Он тоже лежал здесь, на этом этаже, в соседней комнате, жаловался на свою немолодую жену, утраченную молодость и плохое самочувствие, не забывая лапать меня при первой возможности, чем не один раз доводил до тихих слез сразу по приходе домой. И сотрудникам не составляло труда закрывать на подобные выходки глаза, натягивая приторную улыбочку, нагло лгать, что подобного впредь не случится.       Я бы могла прийти к нему. Всегда. Если бы мне не было так стыдно нагружать его, я бы могла поделиться своей проблемой, с полной уверенностью зная, что завтра парень обязательно если не убьет, то сильно изувечит моего обидчика, предварительно не забыв навести порядок в медицинском учреждении.       В этом весь он. Никогда не оставит в беде, даже в мыслях не обидит. Наруто-кун всегда был таким — добрым и отзывчивым, ко мне, во всяком случае, точно.       Если бы у меня спросили, что я ненавижу, то на ум пришло бы много вещей. Я ненавижу шантаж, одиночество, грязные сплетни, ненавижу врать, сидеть в четырех стенах, петь и многое другое. Но ничто из перечисленного не сравнится с тем пламенем ненависти, который разгорается во мне от бессилия в те моменты, когда я захожу в эту проклятую палату отвратительного цвета и вижу одного из тех немногих дорогих мне людей таким беспомощным, покалеченным, с полным отсутствием реакции на внешние раздражения.       «Лучше бы на его месте был Итачи-сан», — спонтанно прошептал голос в голове. Кровь застыла незамедлительно от леденящего страха за такую жестокую мысль.       «Нет, нет, нет! Нельзя! Не думать! Это не я! Не я! Я не такая! Правда! Итачи-сан хороший и добрый ко мне! Он ничем не заслужил таких подлых мыслей от собственной жены! Какой же неблагодарной дурой нужно быть, чтобы подумать про такое!» — пробудившаяся совесть начинает нагнетать обстановку, поддакивая при каждом слове.       — Ты не устала? — на плечи опускаются ледяные женские ладони.       — Нет, — конечно, это еще одна очередная и слишком очевидная ложь.       Пошли уже пятнадцатые сутки моего постоянного недосыпа, безжалостно отражающегося на лице. Некогда белая кожа заметно потускнев, приобрела болезненную бледность, а под красными от усталости глазами появились неприсущие мне фиолетовые впадины. Длинные шелковистые волосы, сейчас завязанные в простую неряшливую косу, ни разу не чесанную еще с тех пор, как ее заплели.       — Спасибо, что ты здесь, Сакура. Это правда много для меня значит, — жена Четвертого подходит к прямоугольному окну, открывает его, чтобы проветрить комнату.       Кушина-сан выглядит не лучше меня самой — неопрятная, смертельно уставшая, с красными глазами, жирными волосами, уложенными в конский хвост, заметно исхудавшая на нервной почве.       — Итачи все еще на миссии? — она смотрит вдаль, на открывшуюся картину за окном, растерянно обнимая себя за плечи, чтобы унять дрожь.       — Да, уже как две недели, — сейчас, пребывая львиную долю времени здесь, я бы, наверное, и не заметила его отсутствия, если бы мне предусмотрительно не сказали об этом.       — Знаешь, я всегда хотела верить, что рано или поздно, но ты станешь моей невесткой. Еще когда мой мальчик прибежал с Академии и начал рассказывать о девочке со странным цветом волос, или позже, во время разговоров на семейных ужинах он часто говорил о тебе. Всегда сокрушался и недоумевал причину плохого отношения Саске к тебе. В один из этих моментов я увидела в нем ту искорку скрытой симпатии, о которой наверняка даже сам Наруто не подозревал, ошибочно считая дружбой многие годы, — хрупкие плечи находят опору в виде больничной стены. — А в день формирования вашей команды мой сын с такой гордостью рассказывал, что ты будешь с ним в команде, какой не было даже когда он вступил в это чёртово АНБУ. Я тогда слушала и вспоминала нас с Минато. В свое время мы тоже были такими: молодыми, упрямыми, глупыми. Мне даже в самом страшном ночном кошмаре не могло привидеться такое! Мой мальчик! И Какаши… После того, как умерла Рин… Он ведь тоже…всегда… Обито… Я помню их еще детьми… Ох, Ками! — всегда сильная, Кушина-сан закрывает лицо ладонями и горько плачет.       Не припомню и раза, когда видела ее такой. Может, расстроенной, злой, резкой — да, но целиком и полностью разбитой — нет, никогда.       Положив руку Наруто-куна, которую держала ранее в своих ладонях, на кровать, поднимаюсь со стула, взглядом зацепившись за бумажку, оставленную на прикроватной тумбочке.       «Многочисленные колото-резанные ранения шеи и плеча…произведена временная остановка кровотечения путем наложения кровоостанавливающих зажимов…при дальнейшей ревизии выявлены множественные повреждения наружных яремных вен и нижнечелюстной артерии…произведено лигирование сосудов…выполнена верхняя трахеотомия: дополнительный разрез кожи над яремной вырезкой, установлен назогастральный зонд…установлены три силиконовые дренажные трубки в полость раны…       …закрытая черепно-мозговая травма… ушиб головного мозга тяжелой степени… внутричерепное кровоизлияние…проведен качественный гемостаз с целью предотвращения рецидива кровоизлияния…»       Игнорируя голос в голове, неустанно готовый прокручивать зачитанную до дыр злосчастную бумагу, подхожу к Кушине-сан, обнимая ее в знак поддержки.       Вряд ли у меня получится понять ее боль, но с желанием хоть как-то облегчить ее чувства сдерживаю болезненный стон от слишком крепких объятий.       — Как бы я хотела, чтобы все было по-другому, — тихо шепчет мне на ухо, как ребёнка поглаживая по голове.       — Доброе утро, — в комнату заходит Минато-сан в компании предыдущего Хокаге, а за ними Фугаку-сан, от присутствия которого мне всегда становится дурно.       Женщина полностью игнорирует приветствие Третьего и отворачивается от объятий мужа. Не желая быть свидетелем семейных сцен родителей Наруто-куна, опускаю глаза в пол, чтобы начать теребить свою кофту под пристальным взглядом действующего главы клана.       — Ты разве не должна быть дома, Сакура? — я нервно дергаюсь, услышав хорошо знакомый голос, но голову не поднимаю.       — А почему она, собственно, не может быть здесь? — на защиту встает Кушина-сан, разместившись позади меня.       — Мой сын еще вчера в письме сообщил о возвращении и сегодня с утра уже был в резиденции. Полагаю, сейчас он направляется в пустой дом, в котором, наверное, даже и еды нет, — наверное, еще немного — и его высокомерный взгляд прожжет во мне дыру.       Новость ошарашивает. Я не знала. Итачи-сан ничего не сообщил мне о сроках своего возвращения, а писем никто не присылал.       «Правда? А когда ты в последний раз смотрела в почтовый ящик. Ну, Сакура?» — покусываю губу, съёжившись ещё больше.       При всех наших встречах Фугаку-сан либо по большей части игнорирует мое присутствие, акцентируя своё внимание на старшем сыне, либо пытается лишний раз подчёркнуто вежливо упрекнуть, справедливо считая меня недостойной партией для своего талантливого первенца. Но под взглядом любимого первенца, осуждающим поведение отца, мужчина очень редко позволяет высказывать своё недовольство, не желая оттолкнуть от себя своими действиями родную кровь.       Конечно, его упрёки и нелюбовь уже как-то не слишком трогают моё сердце, привыкшее к такому обращению от его второго отпрыска. Я не навязывала себя никому, это скорее они с младшим сыном пришли ко мне и нагло навязали спутника жизни.       Тем не менее мне сейчас впервые за все время остро не хватает ободряющего присутствия Итачи-сана и его нежных прикосновений. Он всегда уделяет мне возможный максимум своего внимания в кругу своей семьи в слабой попытке помочь мне.       — Я уверена, что Итачи большой мальчик и сможет позаботиться о себе сам, — резко выдает жена Четвёртого.       — Сакура сейчас часть нашего клана, Кушина, пора бы ей уже начинать учиться чтить наши традиции и правила, — холодно отчеканивает Фугаку-сан, тем самым поставив жирную точку в разговоре.       Он прав, я как всегда могу все испортить. Поднимаю взор и отчетливо вижу упрёк на хмуром лице.       Пока ещё действующий глава клана очень любит своих детей, каждого по-своему. Ещё при первых встречах он четко дал понять, что готов, скрипя зубами, терпеть меня до тех пор, пока я делаю его старшего сына счастливым. И всё же, мне не стоит забывать ни своё место, ни свои обязанности.       «Хорошо, что Итачи-сану глаза достались от матери» , — в отличие от Саске-куна, металлический оттенок во взгляде которого изредка напоминает отца.        «Равным образом как и характер», — подкидывает сознание.       — Простите, Кушина-сан, но Фугаку-сан прав, мне следует идти, — обнимаю её напоследок и, попрощавшись со всеми, вылетаю из палаты.       — Джирайя мертв, Кушина, — находясь по ту сторону дверей, замираю на мгновение от поразившей новости. — Многие связывают его смерть с Орочимару, но ни доказательств, ни местонахождения второго мы не имеем. Совет уже послал Цунаде сообщение с этой новостью и просьбой посетить Коноху в кратчайшие сроки.       По возвращении домой замечаю высокий силуэт, но зайдя в просторную гостиную, объединённую с кухней, пугаюсь не на шутку. Кухонный стол разбит вдребезги, а слева в стене сразу возле кухонного шкафчика оставлена дыра с кровавым отпечатком.       Итачи-сан сидит на диване, опустив голову на сложенные руки в замок, но поднимает ее, когда захожу в комнату.       У меня спирает дыхание. Уже чуть было не поддалась порыву подняться наверх, оставив здесь все как есть, но вовремя останавливаюсь, делаю шаг, второй, медленно подхожу к нему и под пристальным взглядом сажусь рядом.       — Прости меня, — темные глубины сочувственно осматривают мое лицо, подчеркивая любые, даже мелкие изменения.       — За что? — искренне недоумеваю. — Это Вы меня простите, я не знала, что Вы сегодня возвращаетесь, но если хотите, то за полчаса ужин будет готов.       Мой муж некоторое время молчит, а я уже порываюсь вставать с дивана и побежать в магазин за продуктами.       — Ты его любишь? — он устало трет глаза рукой, будто все происходящее порядком его утомило.       Неужели я уже ему наскучила? Может, он, как и я, жалеет об этом браке, но чувство долга и вины гложет его изнутри? — что-то неприятно ёкает внутри от подобного рода мысли.       — Нет, — следует честный ответ.       Отчего-то понимаю его без слов, знаю, о ком он спрашивает. Я люблю Наруто-куна, да, но как брата — не более. Может, со временем, если бы все сложилось по-другому, но мы живем здесь и сейчас. Уже поздно думать о потенциальной любви, когда ты замужем.       — Простите за вопрос, но что-то случилось? — любопытство так и гложет изнутри, перекрывая доступ к неуверенности, поэтому все-таки решаюсь спросить.       Может, я не слишком много о нём знаю, но в одном уверена точно: кто-кто, а будущий глава клана никак не ассоциируется с человеком, способным к вспыльчивым поступкам, иногда характерных его брату. Должна быть веская причина, несвойственная его поведению, не иначе.       В голове так много терзающих меня вопросов и ни одного ответа.       Кто сделал такое с Наруто-куном? Что случилось с Великим Саннином? А Какаши-сенсей? Кто такие Рин Нохара и что такого случилось с Обито Учиха, что его имя даже не упоминается ни в клане ни в самой Конохе?        «Выглядит так, будто его нарочно стараются вычеркнуть из истории».       Почему даже Кушина-сан наотрез отказывается говорить об этом? И какое отношение имел к этим двоим Какаши-сенсей? Почему мой бывший наставник так ненавистен среди Учих? И самое главное — что будет дальше?       — А меня ты смогла бы полюбить? — он попросту игнорирует мой вопрос и задает свой собственный.       Ну конечно, никто нигде не воспринимает глупую девчонку всерьёз, чтобы делиться ценной информацией. И зачем Итачи-сану давать мне хоть какую-то крупицу знаний, если мои функции в этом доме граничат строго предписанных норм: убираться, готовить, согревать постель и не совать свой нос в чужие дела?        Мой муж ещё со свадьбы холоден со мной. Нет, нет, он добрый, вежливый и заботливый, но в то же время строгий и рассудительный в словах или действиях. Практически невозможно понять, что у него на уме, если этот мужчина сам того не захочет.       — Я попытаюсь, — лгать нет смысла, да и не хочется больше. Беру его за руку и чуть заметно сжимаю. — Чтобы у Вас ни случилось, Вы не один.       Итачи-сан долго и пристально смотрит на меня, изучает, будто впервые увидел во мне что-то новое, о чём раньше не догадывался, потом пододвигается ближе, очерчивает свободной рукою мою шею, пальцем проводит по подбородку.       — Я люблю тебя, — вырывается из уст мужчины прежде, чем его язык оказывается у меня во рту. Он придвигает меня ближе в отчаянной попытке забыться в поцелуе.