Чонгуку
непонятно — и это слово лучшее, чем можно описать весь его спектр эмоций, испытанных за ночь. Потому что Сокджин провожает до общежития, шутит несуразные, но отчего-то уместные в контексте происходящего, шутки, с полной уверенностью в том, что они забавными кажутся не только ему. Но Чонгук просто
смотрит, слегка приподняв брови, и стараясь, чтобы не так восторженно это выглядело — сам смеется, неловко, невольно, но почему-то что бы ни делал Сокджин, он делает это так, будто бы так и надо. Даже шутки дурацкие. Даже темы нелепые абсолютно и из реальности выпадающие Чонгуку кажутся настолько органичными в их беседе ни о чем. В их беседе ни о чем, но всю ночь напролет.
Под покровом дешевых пит-стопов с невероятно-острой едой, от которой в затылке где-то внутри черепной коробки жжется. По дороге вдоль освященных полос, по которым набирают скорость автомобили, создавая шум, в котором голос Сокджина, все слова его — настолько органично.
Чонгук не может не любоваться.
Не может не восхищаться.
Чонгук не может поверить.
Он в упор игнорирует тот факт, что в груди у него — волнительный трепет, что это смутно напоминает то, что он к Сокджину когда-то уже испытывал.
Влюбленность — то, что окрыляет, но никак не имеет ничего общего со страшной болезнью, скручивающей Чонгука по ночам и заставляющей его испытывать физические и душевные муки.
Чонгуку
непонятно. Но отчего-то радостно и легко. Потому что Сокджин радостный и легкий — какой-то простой, а не тот, который в школе держался слегка надменно и с долей высокомерия по отношению ко всем.
Растрепанный, с курткой на распашку и широкой улыбкой на влажных губах. На его коже неоновые блики вывесок, фонарей и фар, и Чонгук почти скулит —
красивый.
Сокджин даже лучше, чем когда-либо казалось.
Чонгук ощущает себя другим. Он больше не тот, кто просто обожает издалека. Он не тот, что незаметно касается, не надеясь на более, чем взгляд — мимолетное внимание. Чонгук близко, и Сокджин, наконец,
человек — не просто образ, искрящийся превосходством и отточенностью каждого жеста. Чонгук, наконец, близко. Чонгук — человек, а не просто тень, следующая за Кимом по пятам, жадно, восторженно и смущенно ловя каждый его взгляд.
— Приятно было, — Сокджин треплет по волосам, будто знакомы сто лет и вовсе лучшие друзья, — ты милый. Скажу Тэхену, чтобы почаще тебя брал с собой.
— Спасибо, — кивает Чонгук.
Спасибо за что? За то, что подарил шанс провести вместе время? За то, что комплимент сделал? За то, что чувства вернулись?
— Было приятно провести время.
— Надеюсь, с Тэ все нормально. Я поеду, сообщу, если что, — как-то для ситуации слишком безмятежно пожимает плечами Сокджин.
— Иди ложись спать.
Чонгук коротко кивает, и отправляется к дверям корпуса. Как-то глупо глядя в след удаляющемуся парню, не стесняясь совершенно идиотского выражения лица, непроизвольной детской улыбки, слишком смазанного взгляда. Чонгуку хорошо.
До поры до времени.
***
—
Почему?
Он едва не виснет на умывальнике, монотонно стукаясь лбом о стекло зеркала напротив.
Тихо шипит от боли, которую не заглушить ни таблетками, ни усилием воли —
ничем, терпеливо ждет, но она лишь сильнее алыми маками изощренной пытки расцветает в груди и заставляет Чонгука едва ли не выворачивать наизнанку легкие.
Почему Сокджин? Человек, который до пяти утра водил Чонгука по городу едва не за руку, общался, шутил — вот оно, то, о чем младший и мечтать не мог. Почему ханахаки возвращается, да еще и с неконтролируемой силой?
Почему так больно, Сокджин?
Сокджин вряд ли знает ответ.
Чонгук усмехается, прижимая тыльную сторону ладони к трещине на обветренной нижней губе, из которой капля крови металлическим привкусом на слизистой губ. Сокджин и не подозревает. Да он даже не помнит.
Чонгук для него все так же — никто. Просто знакомый никто, такой никто, с которым можно неплохо провести время. Друг Тэхена — не более. Для Чонгука Сокджин, кажется, снова — мир.
Мир сужается, словно в фильмах — фокусирует зум на идеально плавном своде скул, губах на вид непорочно-нежных и на глазах с хитринкой сосем не злой. Чонгук слаб перед ним. Чонгук слаб перед собой. Слабак, словом, ничего нового. Только вот снова цветы, которые забиваются в слив раковины.
***
— Отвоевался? — Юнги пихает локтем Тэхена, потому что знает — можно, и Тэхен раздраженно хмурится и жует нижнюю губу, давая понять, что он заинтересован только писаниной в своей тетради.
— Никто не пишет, бесполезная лекция, — в то же самое пустое никуда зачем-то произносит Юнги, так же косясь на друга. Затем, он просто не выдерживает, как не выдержал бы любой:
— Ну все, хватит дуться.
— Вас не били.
— Нас
подставили, — хмыкает Юнги. Он знал, что он скажет Тэхену.
Тэхен это по невозмутимым глазам читает, по взгляду, в котором почти на поверхности: и не смей обижаться за
свой косяк.
Тэхен не то, чтобы обижался. Просто злился, и больше на себя. Вчера его неплохо отмутузили прямо на дне воняющего плесенью и дешевым пивом бара. Били не сильно, били метко, говорили, что Тэхен — щенок сопливый, который занимается тем, чем не должен. Угрозы были и прочие унижения, но Тэхену плевать.
Деньги не отдали, препарат конфискован. Доживать до следующего месяца придется без внезапных вспышек любви к миру и ближним, что в нем, так сказать, от ангела. От демона ровно все остальное. Не был бы Тэхен так жалок и ничтожен в собственных глазах, будучи избиваемым на дырявом каменном полу — сказал бы о себе, что он кремень и сталь. Хотя, какой там. Булыжник максимум — сточившийся, от которого осколки отлетают, который, по факту — ничуть не прочный. Только таким выглядит. Юнги это знает, поэтому больно бьет словами. Кажется, что Юнги иногда это просто в кайф.
— Скажи спасибо, что Сокджин твоего пацана не бросил на произвол судьбы.
— Будто мне не плевать, — фыркает Тэхен.
— Будто если бы даже и так, ты бы на лекцию побежал, а не в общаге бы синяки свои мазал вонючей ерундой, — Юнги улыбается уголками губ, и, кажется, ему снова полностью и абсолютно нет дела.
— Довезти до дома?
— Сам справлюсь, — мрачно бросает Тэхен. По истечению полутора часа лекции в университете как обычно звонок, и невероятно вовремя — Тэхен не мешкая собирает свои вещи, и спустя пару минут в аудитории его больше нет.
В комнате никого, судя по следам быстрых сборов на кровати Чонгука, заваленной тетрадями и пустыми обертками злаковых батончиков, Чонгук на учебе.
Тэхен спокойно выдыхает и прикладывается затылком к деревянной двери, предварительно закрыв ее на замок.
Понятие «Дар» известно каждому.
Смысл фразы «за все в жизни приходится платить» понятен, кажется, каждому встречному.
Но Тэхен, вообще-то, не подписывался жертвовать собой.
Спасти мальчишку, который в агонии болезненного приступа сжимает в кулаках простыни, не кажется Тэхену чем-то сложным.
Он бы мог игнорировать. Но отчего-то стало интересно. От чего-то в Тэхен просыпается нежность, и он
лечит. Он аккуратно целует, даже больше просто касается, ведет нежно по своду скул, немного ниже — до ключиц. Грудь. Руки Тэхена ложатся мягко и невесомо, а морщинка меж бровей Чонгука постепенно разглаживается. Сбитое дыхание нормализуется. Чонгук слегка клонит голову на бок, и там, как некстати, рука Тэхена как-раз таки и нашла свой покой.
Тэхен смотрит как обычно хмуро и выученно-холодно — он не смотрит по-другому. Ит лишь на один миг позволяет себе расслабиться и просто удовлетвориться проделанной работой. Кивнуть самому себе в знак одобрения и удалиться из комнаты, бесшумно прикрыв за собой незапертую дверь.
Что ж, помнил Тэхен тогда о последствиях, или нет — уже не важно.
Тэхен просто знает, что исцеление обходится
дорого.
Он берет с собой Чонгука на разборки просто потому, что Чонгук уж слишком отрешен от их общей, о чем Чон не подозревает, проблемы.
Лекарство нужно было принять сегодня.
Тэхен не признается себе, что ему страшно. Но ему
больно, и это выше всех его сил. Тэхен испытывал, ему не в первой. Только вот он тогда готов был к этому, а сейчас — нет. Не готов.
Ощущение того, что его голову поместили в чан с кипятком, приправленным чем-то острым — оно накрывает медленно, будто с издевкой, ползет от горла до макушки, разливаясь внутри.
Все, что перед глазами — пятнами.
Все, что с губ — тихо и только от того, что невыносимо сложно сдерживать.
Тэхена ломает прямо на пороге комнаты, и он медленно оседает на пол. Светильник, где из трех ламп работают только две — кругом, и будто бы вот-вот рухнет прямо на голову.
Давление внутри невыносимо, Тэхен хватается за волосы на висках, сжимая их со всей силы и растирая уши и виски. Жар не отступает. Он лишь коварными языками пламени и мощными ультразвуковыми волнами проницает все внутренности. Тэхену больно, и это выдержать — выше его сил.
По плану были таблетки. По плану был сон и отдых. Но он не успел их купить, потому что немалой суммы к сроку у него не оказалось, Тэхен облажался, Тэхен расплачивается за то, что Чонгук спокойно спал.
Но в Тэхене сил злиться и ненавидеть — просто ноль. Ему бы сил о помощи попросить, но он лишь чувствует, как его тело обмякает, а с губ срываются только слабые стоны, не способные сложиться в слова. Он едва в сознании. Кажется, что кто-то только что опустился перед ним и даже его касается. Вошедшего в комнату Тэхен не видит — он не размыкает глаз. Брови на излом, с губ слетает прерывистое дыхание от выделяющегося в кровь адреналина, виски пульсируют мощными толчками изнутри. Тэхен не в силах даже узнать голос.
— Вот что с тобой происходит, — словно сквозь толщу воды доносится до Тэ.
— У меня, кажется, есть то, что тебе требуется, Тэхен.
Спустя несколько минут Тэхен слишком обезоружено припадает губами у чужой ладони и принимает из нее две таблетки. Того, что нужно. Слишком доверчиво и так наивно. Но Тэхену повезло, и отравить его никто не пытался. Он клонит голову к согнутым коленям и тычется лбом о ткань брюк. Считает до двадцати — как обычно, когда принимать приходится спустя какое-то время после начала приступа.
Боль отступает. Тэхен похож на дом после цунами — тот, что стоял в первой линии и многие штормы выдерживал, потому что был крепкий. Но после бедствия стоит голый, ободранный и слишком страшный корсет. Вот и Тэхен расклеился по всем фронтам — нет сил держать оборону от всего мира. Он просто, наконец, фокусирует зрение перед собой.
— Лучше запей, — рекомендует Чимин, сидящий напротив, и взволнованно рассматривающий парня. Он подносит бутылку к губам Тэ и, не встречая сопротивления, поит его, аккуратно повышая градус наклона. Тэхен едва не давится, когда осознание поступает в мозг. Пак Чимин. Тот, которого ненавидишь всей душой и который болтает слишком много в пьяном угаре, тот, который совсем не такой пушистый, каким кажется — вот он, перед ним на коленях, без капли презрения и даже злости тянул Тэ ладонь с таблеткой, без капли брезгливости утирает воду с его подбородка рукавом лонгслива.
— Я не расскажу, — Чимин опускает взгляд.
— Но я знаю, от чего эти таблетки. Знаю, чем ты «одарен». Догадываюсь о провокаторе приступа.
— Откуда у тебя таблетки? — сдавленно и хрипло спрашивает Тэхен, морщась от неприятного ощущения холодной воды в разгоряченным теле.
— Не твое дело, — тихо хмыкает Чимин, — с тебя хотя бы «спасибо», Тэхен. И перестань относиться ко мне, как к последнему животному.
— Спасибо, — тупит взгляд Тэхен. Благодарен. Безмерно. А то страх откинуться уже крепчал, потому что ни разу Тэхен не сталкивался с приступом, когда под рукой не было препарата. Но вот второго он пообещать, к сожалению, не мог.
