***
— Кто пришёл предстать перед Богами в эту ночь? В едва освещённой светом факелов Богороще Хайгардена, больше похожей на цветущей сад, чем на древний лес, каким она была в Винтерфелле, Маргери казалась видением: отблески пламени танцевали на её тёмных локонах, в которые были вплетены золотые розы Тиреллов, в её золотистых сиявших глазах, на бледней коже и шелковом платье с вышивкой, светившимся в темноте ярким белым цветом. Роббу казалось, что даже днём, когда она появилась на пороге септы, она не выглядела настолько чарующей, как сейчас. — Маргери из дома Тиреллов пришла, чтобы выйти замуж. Взрослая и расцветшая женщина, законнорожденная и благородная, она явилась просить благословения Богов, — послышался голос Мейса Тирелла, и Робб бросил на него быстрый взгляд: его тесть долго и упорно сопротивлялся идее проведения второй свадьбы в Богороще, но сейчас, в подвыпившем состоянии, он даже не скупился на улыбку. — Кто пришел, чтобы взять её в жены? Он почувствовал, как на мгновение забыл слова, но сглотнул образовавшийся в горле ком и сделал шаг вперёд. — Робб из дома Старков, наследник Севера. Кто отдаёт её? — Мейс из дома Тиреллов, грандлорд Простора и её отец. — Леди Маргери, вы берете этого мужчину в свои мужья? — раздался за спиной голос его отца, и Робб заметил, насколько мягко тот говорил: в последнее время это стало редкостью. Он перевёл взгляд на свою жену, чтобы увидеть, как на её лице засияла улыбка. — Беру, — произнесла она, и их руки вновь встретились, когда они склонились перед сердце-древом, повторяя свои обеты перед чардревом. Робб не знал, о чем она молилась, но он, глядя на переплетённые стволы трёх деревьев, на странный печальный лик, на красные листья, шелестевшие из-за поднявшегося ветра, будто шепча ему что-то, мог лишь умолять Старых Богов благословить их союз. Три алые слёзы скатились из горестных глаз лика, оставив на белой коре три рубиновые дорожки, будто полосы крови на девственном снегу, и наследник Севера не знал, хороший ли это знак или нет. На её плечах уже покоился его белый плащ с серым лютоволком, и обмен плащами было решено пропустить, и торжественность момента была скреплена лишь поцелуем, менее продолжительным, но более чувственным, чем тот, которым они обменялись в септе. Гости начали расходиться, возвращаясь на пир или уже удаляясь в свои покои, и Маргери потянула его в сторону беседки, но Робб остановил её, прижимая к себе. Он много думал о словах Джона насчёт провожания, и теперь понимал, о чем говорил кузен: сама мысль о том, что кто-то будет срывать с его леди-жены свадебное платье, была неприятной, жалящей, словно пчела. — Может, нам не стоит там появляться? — предложил Робб, опаляя её ухом своим дыханием и с наслаждением чувствуя, как она вздрогнула. — Ты действительно хочешь участвовать в церемонии провожания? — Это традиция, — заметила Маргери, но её голос заметно дрожал. — Мой отец не… — Но теперь ты — часть дома Старков, — ответил наследник Севера, чуть склонив голову. Его жена глубоко вздохнула, будто что-то решая для себя, и улыбнулась, переплетая их пальцы и утягивая его за собой в сторону белых стен Хайгардена, во мраке ночи ещё более ярких, чем в дневном свете. Луна освещала им путь, пока они быстро удалялись от Богорощи, от беседки в саду, где все ещё гремел пир и были слышны песни и смех. Её бледный свет оттенял светлую кожу Маргери, и Робб не мог оторвать от жены своего взгляда, едва удерживая себя от того, чтобы погрузиться в омут тёмных мыслей и желаний, царивший в его голове. Он уже был в её покоях, но при свете дня и всего лишь пару минут, необходимых для того, чтобы подождать, пока она что-то заберёт из своих комнат. В ночи белые стены, укрытые гобеленами и портретами, казались слегка пугающими, и на мгновение в памяти Робба всплыло, как он ребёнком боялся ночного Винтерфелла. Тогда ему казалось, что весь замок будто нависает над ним, удерживает в себе, точно в тюрьме, а завывания ветра были похожи на крики и стенания других заключённых, которые были навечно прикованы к своим камерам, находившимся где-то совсем близко и одновременно невероятно далеко. Он выкинул из головы эти мысли, замечая свечи, которые освещали покои, играя тенями на стенах, превращая изображённых на гобеленах и портретах людей и животных в неизвестных созданий, будто бы наблюдавших за ними. Наследник Севера перевёл взгляд на Маргери, застывшую у окна с золотыми розами, которые она аккуратно выплетала из своих тёмных прядей. — Помочь? — спросил Робб, подойдя ближе и положив руки на её плечи, вырвав её из транса. Его леди-жена вздрогнула. — Прости, я слегка задумалась, — покачала она головой, освобождая свои тёмные локоны, сразу рассыпавшимся по плечам из плена лент и роз, вырвав у него вздох. Маргери подняла на него взгляд, слегка ухмыляясь. — Но я очень надеюсь на твою помощь с одеждой. Его пальцы слегка дрожали, пока он расшнуровывал корсет её платья, открывая своему взору обнаженную кожу её спины, которая так и просила поцелуев, и Робб не стал сдерживать этот порыв, скользя губами по её шее и вырывая у неё рваные вдохи. Последние узлы поддались легко, и ее шёлковое верхнее платье соскользнуло на пол, оставив её в белом почти прозрачном шелке, который почти не скрывал её тела, и у него самого сбилось дыхание и участился пульс, едва он взглянул на манящие изгибы её тела. Его леди-жена слегка усмехнулась, воюя с его дублетом и туникой, которые почти сразу поддавались её тонким пальчикам, касавшимся его кожи, оставляя на ней мурашки. Наследник Севера почти застонал, когда в его сознании, практически уже не подчинявшемся, возникли яркие картинки того, что она ещё может своими пальчиками, скользившими все ниже и ниже и грозившими лишить его последних сознательных мыслей. Он перехватил её запястья левой рукой, правой ладонью скользнул по её лицу, приподнимая его навстречу своему и впиваясь в её губы своими. Когда он отпустил её запястья, она воспользовалась этим, чтобы стянуть с него дублет и тунику, а затем скользнуть пальцами в его волосы, чтобы углубить поцелуй. Робб застонал и разорвал поцелуй, чтобы стянуть с неё шёлковое нижнее платье. Маргери довольно улыбнулась на его выражение лица и жадный взгляд, скользивший по её телу, останавливавшийся то на небольших грудях, то на тонкой талии, то на нижнем белье, единственном предмете одежды, который на ней ещё оставался, но улыбка пропала с её лица, когда тот же путь проделали его губы и руки, вырывая из неё стоны, которые, как был уверен Робб, были вовсе не тихими. В какой-то момент она оттолкнула его, тяжело дыша, и отступила к кровати, маня его за собой. Кровь быстро стучала в голове наследника Севера, а в ушах звенело, и он как будто в дурмане подходил все ближе к ней, тяжело дышавшей от собственного возбуждения, манящей и дико желанной. Остатки одежды они потеряли где-то по дороге, и если бы Робба спросили, то он бы не вспомнил, каким образом они оказались на мягкой перине постели в вихре поцелуев и ласк, стонов и почти что криками. На золотистых глазах Маргери выступили слезы, когда он толкнулся в неё, едва не теряя контроль, точно зелёный мальчишка, от того, насколько плотно она обхватывала его. Он не двигался некоторое время, пытаясь успокоить свой бешеный пульс и давая время привыкнуть ей к новым ощущениям, но когда его жена обхватила его за пояс своими ногами и неуверенно качнула свои бёдра ему навстречу, то все спокойствие полетело в Седьмое Пекло в шторме глубоких толчков, рычания, стонов и шипения, прерываемых поцелуями. Уже позже, когда они, выдохшиеся, вспотевшие и уставшие, лежали на смятых простынях, Робб лениво перебирал её тёмные локоны, вдыхая сладкий запах золотых роз, которыми пахло от Маргери, устроившейся в его объятиях. Она что-то едва слышно напевала себе под нос, едва касаясь пальчиками его груди, вырисовывая лишь какие-то ей известные узоры. Убаюканный её тихим голосом, он незаметно для себя провалился в сон, в котором с затянутого свинцовыми тучами и черным дымом неба хлопьями падал снег и пепел от огромного пожара, полыхавшего ядовитыми языками на фоне наступившей на Семь Королевств зимней ночи.***
На грядущие одиннадцатые именины Лелии в столицу съехались лишь немногие, предпочтя посетить свадьбу Робба Старка и Маргери Тирелл, и Серсея поджимала губы и сжимала кулаки, когда думала об этом: дочь громко жаловалась на то, что ей не уделяют достаточно внимания, и Роберт, Семеро бы его побрали, лишь отмахнулся, сказав, что это не настолько важный возраст, чтобы устраивать очередной турнир. Впервые королева слышала от своего мужа нечто подобное, но она прекрасно знала, что деньги он тратит на военные нужды — все мысли её лорда-мужа были лишь о Визерисе Таргариене и его предполагаемой армии. Серсея и сама с удовольствием избавилась бы от мальчишки, но война пока что не грозила разгореться, и она особо не переживала по этому поводу, больше злясь на короля. Новости из Дорна о смерти лорда Дейна несколько улучшили её настроение несколько лун назад, и теперь она с нетерпением ждала, что же ждёт Старков: Нед Старк все же отказался помолвить свою старшую дочь с Джоффри, да и девчонка не осталась в столице, как планировала королева. Мирцелла тоже оказалась разочарованием — племянница её совершенно не слушала и даже уговорила Джейме раньше уехать из столицы. Не то чтобы единственную дочь грандлорда Запада это сильно беспокоило, но с девчонкой она все же сильно просчиталась, когда оставила ей жизнь, убив её мать и брата, и теперь Мирцелла доставляла ей достаточно проблем. Но в данный момент, стоя поздним вечером у окна своих покоев, она думала совершенно не об этом. Несколько недель назад Джон Аррен пригласил в столицу лорда Велариона и его братьев, и Серсея первоначально подозрительно отнеслась к этому визиту: дом Веларионов был ближайшим сторонником Таргариенов даже до восстания, ведь они тоже происходили из Древней Валирии, пусть и не были драконьими наездниками — но расслабилась после того, как в Кингс Лэндинг остался брат-бастард лорда Дрифтмарка, Ауран Уотерс. Какие бы планы не вынашивали Веларионы, а королева все же была уверена, что такие планы существовали, они бы не посмели ничего сделать, пока в городе оставался заложник. Ауран, впрочем, вёл себя спокойно и расслабленно, будто Красный замок был ему домом не меньше, чем родной остров. Роберт новым гостем был недоволен по вполне понятным причинам, и его настроение было ещё хуже, чем раньше, но королева, впервые встретив бастарда с Дрифтмарка, практически забыла, как дышать: настолько он напомнил ей Рейгара Таргариена, пусть его длинные серебряные волосы не были кудрявыми, глаза — темно-индиговыми, а черты лица и в половину не были такими же точеными и красивыми как у её Серебряного принца, но Серсее он казался именно призраком далёкого прошлого, таким настоящим и близким. И, в отличие от почившего кронпринца, Ауран Уотерс уделял ей внимание. Королева привыкла к лести с детства: её, единственную дочь великого Тайвина Ланнистера, осыпали комплиментами и похвалами даже тогда, когда она ещё только ходить училась. Знаменосцы её лорда-отца без конца замечали, насколько же внешне она похожа на покойную леди Джоанну, которую называли Светом Запада, и юная Серсея горделиво улыбалась, когда слышала это. Именно она, если бы не безумие короля, должна была стать женой наследного принца, а со временем и королевой всех Семи Королевств и именно её барды называли самой красивой девой в Вестеросе, едва она расцвела. Судьба, несмотря на все, все же сделала её королевой, но Серсея так и не получила то, чего желала ещё девочкой, — принца Рейгара, и именно поэтому внимание напоминавшего Последнего Дракона бастарда с Дрифтмарка было для неё чем-то вроде бальзама на сердце. Разумеется, королева знала, что Ауран Уотерс крутится вокруг неё не просто так: он был жаден до власти, которой у него никогда не было, но Серсею это мало заботило. Она, истинная дочь гордого Льва Запада, прекрасно понимала, как именно играют в игру престолов при дворе: за каждой улыбкой здесь был скрыт тайный умысел, и ничего не было сказано случайно и по доброй воле. У её лорда-отца было достаточно своих людей, которые делали самые отвратительные вещи, чтобы получить ошмётки со стола лорда Кастерли Рок или чтобы продлить покровительство над собой — так, например, делал старый мейстер Пицель, жалкий старик, служивший ещё Таргариенам. У Серсеи были и свои люди: она часто обращалась к Мизинцу, когда ей было что-то нужно, но все же относилась к нему с подозрением, её многочисленные родственники, жившие в столице, подчинялись лично её приказам. Но Ауран Уотерс обещал стать гораздо более полезным, чем они все. У брата-бастарда лорда Велариона не было могущественного покровителя, но были амбиции и жажда власти, и, если она возвысит юношу, он будет предан ей. У бастарда с Дрифтмарка были флотоводческие таланты, и он, несомненно, умел привлекать к себе внимание: служанки, фрейлины и придворные леди кружили вокруг него, несмотря на его статус незаконнорожденного, но он уделял своё внимание лишь Серсее, и королеве это нравилось. — Вы звали меня, Ваша Милость? — послышался знакомый мужской голос, и дочь лорда Кастерли Рок отпила последний глоток вина из кубка, поставив тот на столик, и развернулась, чтобы внимательно посмотреть на Аурана Уотерса, склонившего голову в поклоне. Она отослала стражников сегодня, велев белым плащам, которых Роберт не забрал с собой на охоту, охранять принцев и принцессу, и позвала этим вечером бастарда с Дрифтмарка в свои покои: её лорд-отец никогда бы подобного не одобрил, но Серсея была королевой и делала так, как считала нужным. — Да, — ответила она, вернувшись к столику и наполнив два кубка с вином, один из которых она протянула брату-бастарду лорда Велариона. Он сделал глоток, поморщившись, и Серсея усмехнулась. — Не любите арборское золотое? — поинтересовалась королева, отпивая из кубка и чувствуя, как раскрываются сладкие нотки вина во рту. — Я предпочитаю дорнийское, моя королева, — кивнул Ауран Уотерс, ставя кубок на стол. — Оно крепче и кислее. — Дорнийцы своеобразны во всем, — заметила Серсея, вспоминая, как её покойная леди-мать когда-то давно планировала выдать её замуж за Оберина Мартелла, а Джейме женить на его старшей сестрице, Элии, — даже в своих взглядах на отношения. Они ценят свободу, по крайней мере, большинство из них. Принц Оберин даже привёз на турнир свою любовницу, Элларию Сэнд, и я слышала, что они неоднократно посещали вместе бордели. Это, — она сделала ещё один глоток, проведя языком по губам и откинув назад упавший ей на лицо золотой локон, — не может не восхищать. — Я был в Дорне несколько раз, — сказал бастард с Дрифтмарка, — а в Вольных Городах ещё больше. В Лисе постельные утехи считаются искусством, да и в остальных Дочерях Валирии нравы сильно отличаются от излишне щепетильных в данных вопросах Семи Королевств. Но вы, Ваша Милость, разделяете прогрессивные взгляды, не так ли? Серсея встретила серо-зелёный взгляд прищуренных глаз Аурана Уотерса усмешкой. — Трудно не разделять их, когда мой супруг ежедневно водит в свою постель несколько шлюх за раз, — хмыкнула королева, вспоминая, как девицы Роберта в каких-то тряпках, которые даже одеждой назвать было нельзя, стайками передвигались по красным коридорам твердыни Мейгора. — Аппетиты Его Милости настолько велики? — поднял бровь он, улыбнувшись уголком губ. — Не сомневайтесь, лорд Уотерс, — прищурилась Серсея и, поставив бокал с вином на столик, слегка откинулась назад. — Скажите, насколько хорошо вы умеете хранить секреты и тайны? На что вы готовы, чтобы добиться столь желанных вам власти и влияния? — Для вас, моя королева, — бастард с Дрифтмарка чуть подался вперёд, его серо-зелёный взгляд прожигал единственную дочь Тайвина Ланнистера насквозь, посылая по её телу волну мурашек. Как бы ей хотелось, чтобы такой взгляд ей хотя бы однажды давным-давно подарил Рейгар Таргариен, — на что угодно. Ваши тайны — это мои тайны. «Хорошо, — подумала Серсея, когда кубки с вином и две кушетки, и весь её солярий оказались позади, их губы встретились, а шнуровка её платья ослабела, поддаваясь мужским рукам, — за верность я щедро награждаю».***
Винтерфелл занесло летними снегами, и Кейтилин куталась в свой подбитый волчьим мехом плащ, пока шла из небольшой каменной септы, что для неё выстроил Нед после восстания, обратно в покои Брана. Её второй сын последние пару лун почти не выходил из своих комнат: Брандону бесконечной вереницей жутких видений снились кошмары, он почти не спал и из-за этого постоянно был без сил. Рикон почти все время был у постели старшего брата, капризничая и отказываясь уходить: плохие сны затрагивали и его разум, пусть и не так сильно. Успокаивались они оба лишь со своими лютоволками, и у леди Старк не было иного выхода, кроме как позволить уже достаточно взрослым животным, слегка переросшим обычных волков, оставаться рядом с сыновьями в любое время дня, но слуг они слегка нервировали, в особенности дикий Лохматик, неуправляемая Нимерия и свободолюбивая Зима. Серый Ветер и Леди отправились вслед за Роббом и Сансой в Хайгарден, пусть Кейтилин изначально и была против этого, а ставший тихим Лето, все время проводивший у постели Брана, и бесшумный Призрак, везде следовавший за Дианной, мало кому мешали. Не только лютоволки, впрочем, не отходили от ее младших сыновей — леди Винтерфелла практически все своё время проводила с Брандоном и Риконом, позволяя заниматься управлением замка Джону и вернувшемся из Рва Кайлин Бенджену. Леди Аллирия, несмотря на то, что Кейтилин относилась к ней с подозрением, фактически поделила обязанности леди замка с Дианной, которая в последние несколько дней все больше нервничала перед родами. Леди Старк понимала её: она прекрасно помнила, как переживала перед тем, как родился Робб. Восстание тогда уже фактически окончилось, но Нед все ещё не возвратился с Юга, и первые роды она, как и всю беременность, перенесла в одиночестве, молясь во время долгих мучительных часов, пока ночь сменяла день, чтобы родился мальчик, чтобы она подарила своему лорду-мужу наследника. Кейтилин все же удивительно хорошо помнила, как знаменосцы её лорда-отца с презрением смотрели на её леди-мать, которая подарила мужу лишь двоих живых дочерей, в то время как два сына умерли во младенчестве. Лицо Минисы почти стерлось из её памяти, но леди Старк помнила, что мать была красива: светлые, почти платиновые, локоны волос, темно-синие глаза, добрая улыбка и мягкие руки, создававшие настоящие шедевры из нитей и стежков. Её леди-мать умерла, когда решила все-таки подарить отцу сына, и эта потеря стала для Кейтилин ударом: леди Талли неимоверно любила своих детей, но со старшей дочерью чувствовала какую-то особенную связь. Леди Винтерфелла все ещё могла вызвать из глубин своей памяти их последний разговор: Миниса тогда лежала без сил на уже чистых простынях, сжимая руку Кэт, шепча слова, которые старшая дочь лорда Риверрана, в тот ужасный момент заплаканная и злившаяся на весь мир за то, что он отнимал у неё мать, запомнила на всю жизнь: «Я бы отдала свою жизнь столько раз, сколько потребовалось бы, если бы это значило, что мои дети живы и здоровы, милая. Для матери нет ничего дороже её ребёнка, и ради него она отдаст все, что у неё есть, не раздумывая». Лишь когда родился Робб, Кейтилин поняла, что именно её леди-мать имела в виду. Мысли о Минисе незаметно перешли и на её все ещё живую сестру, леди Шеллу, и леди Винтерфелла мимолетно коснулась скрытого кармана, в котором хранила письмо, переданное её старшим сыном. Леди Харренхолла она помнила ещё хуже, чем свою леди-мать, но знала, что её тётя и её лорд-отец друг друга недолюбливают, и именно поэтому леди Уэнт никогда после смерти сестры не появлялась в Риверране. Строчки внезапного письма как и согрели душу Кейтилин, так и встревожили её очень сильно: леди Шелла писала о том, что предчувствует беду, и леди Старк знала, что это не пустые слова. Когда она была совсем ещё девочкой, её мать поведала ей один тщательно хранимых секретов дома Уэнтов: Лотстоны, их вымершая основная ветвь, в действительности происходили по прямой линии от короля Эйгона IV Недостойного и одной из его любовниц, которую его дядя, король Эйгон III, выдал замуж за Лукаса Лотстон, назначенного лордом Харренхолла. В народе поговаривали, что их дочь Джейн была бастардкой короля, но на самом деле сын Фалены Стокворт, Манфрид, следующий лорд Харренхолла, был незаконнорожденным ребёнком Эйгона IV, и через него всем его потомкам передалась капля драконьей крови, а вместе с ней и различные магические способности, в том числе и способность видеть зеленые сны. Из Уэнтов похожим даром обладала лишь старая леди Шелла, и Кейтилин ей верила, пусть и боялась того, что может означать её предчувствие. Её тётя написала и о другом: она была последней в роду, дом Уэнтов умирал вместе с ней, и леди Харренхолла передала вместе с письмом и своё завещание, как сказал Робб, в последний момент. Леди Старк боялась того момента, когда откроет бумагу и узнает, кому же нести на своих плечах проклятие самого большого замка в Семи Королевствах, избавлявшегося от своих владельцев рано или поздно. Она страшилась, что леди Уэнт передала замок и земли кому-то из её детей. Никого ещё большие чёрные стены твердыни не приняли после того, как Эйгон Завоеватель сжёг в них Харрена Черного. Кейтилин постаралась выкинуть эти мысли из головы, когда вошла в покои Брана. Её средний сын беспокойно ворочался на простынях, укрытый тёплыми мехами, но он все равно дрожал, очевидно переживая ещё один из кошмаров даже в своём кратком беспокойном сне. Служанка сидевшая с ним, дёрнулась, когда открылась дверь, но Лето даже ухом не повёл — он лежал у кровати Брандона, уткнувшись носом в руку мальчика, тихо поскуливая. Старой Нэн и Рикона с его лютоволком не было, и леди Винтерфелла, облегченно вздохнув, поняла, что нянька все-таки смогла увести её младшего сына и уговорить его оставить брата ненадолго. — Я… я передам на кухни, чтобы они приготовили маленькому лорду тёплый чай, — смущенно пробормотала служанка, исчезая за почти не слышно захлопнувшейся дверью, но леди Старк услышала её лишь краем уха. Она села в освободившийся стул у постели сына, сжимая его прохладную ладонь. Бран всхлипнул сквозь сон, но не открыл глаза. Руки Кейтилин сами нашли плетёный оберег Семерым, что она начала ещё несколько недель назад. Её леди-мать делала такие, сидя у постелей дочерей, когда те болели. Ещё девочкой Кэт в точности запомнила, как именно работала леди Миниса, напевая молитвы Богам, в особенности Матери, защитнице женщин и детей. Когда впервые заболел Робб, леди Винтерфелла сидела у его постели днями и ночами, несмотря на все увещевания Неда и мейстера Лювина, стирая пот со лба её первенца, мучившегося от лихорадки. Тогда она, сама того не осознавая, взялась за оберег, и с тех пор, когда её дети болели, она плела эту работу, повторяя её из раза в раз, переплетая тугие нити, едва поддававшиеся дрожавшим пальцам. И лишь однажды Кейтилин сплела этот оберег не своим детям. К Джону и Линаре она относилась достаточно ровно, даже привязалась к ним достаточно сильно, но так и не смогла их полюбить. Они напоминали о том, что её жениху, которого она любила, которому должна была отдать свою невинность, детей которого должна была носить, было на неё абсолютно все равно. Брандон писал ей, девочке, которой едва минуло тогда тринадцать, красивые письма, завладел её сердцем даже до их встречи, очаровал ещё больше, когда они, наконец, встретились, и он же стал отцом двоих детей от неизвестной женщины. Леди Старк не могла не смотреть на близнецов и не вспоминать об их отце и не могла заставить себя полюбить их, двух детей, у которых не было ни отца, ни матери, хотя много раз пыталась убедить саму себя, что ей это по силам. Когда Джону и Линаре было пять, они единственные заразились каким-то редким заболеванием, занесённым сюда с торговцем из Волантиса, прибывшим из Уайт Харбор. Мужчина сгорел за одну ночь, мучаясь от постоянной боли, и мейстер Лювин лишь разводил руками, хмурился и повторял, что единственная надежда — пережитая ночь, после которой детям должно было стать легче. Кейтилин просидела у их постелей всю ночь, не смыкая глаз и переплетая нити оберега, молясь Семерым и обещая, что станет им матерью, полюбит их, как родных, попросит Неда избавить их от клейма бастардов, если близнецы выживут. Она не сдержала обещания, и теперь Боги наказывали её за это сполна. Война с Визерисом Таргариеном маячила на горизонте, точно лезвие меча палача, которое секунды отделяли от головы преступника, её дети мучались кошмарами, а год назад её лорд-муж, сыновья и воспитанники нашли в Волчьем лесу мертвую лютоволчицу, заколотую оленьим рогом. Все это не было простым совпадением, но леди Винтерфелла была слишком уставшей из-за всех своих тревог, и она не хотела думать, что может сделать с её семьёй изгнанный из Вестероса принц и что означает тот таинственный Трехглазый Ворон, являвшийся Брану во снах. Дверь отворилась, и в неё медленно вошла светловолосая служанка, нанятая пару лун назад, внося внутрь покоев Брана поднос с двумя дымящимися кружками. Лето, против обыкновения, поднял голову и зарычал на девушку так, что та чуть не уронила посуду, но все же удержала её и, поставив на стол, поклонилась, и исчезла за дверью, явно опасаясь больших и острых клыков лютоволка. Кейтилин даже не успела ничего ей сказать и, вздохнув, посмотрела на поднос, протягивая руку к своей кружке, когда Лето внезапно толкнул её носом, и она задела ту чашку, которую всегда приносили Брану. — Что ты делаешь? — прошипела леди Старк, ловя кружку, половина содержимого которой оказалось на её платье. Лютоволк лишь заскулил, смотря на неё большими желтыми глазами и продолжая толкать её носом, но леди Винтерфелла уже перевела взгляд на темное пятно на тёплом простом платье, а затем и на чашку Брана, в которой оставалась лишь половина согревающего напитка. Решив, что ей этого вполне достаточно и что её сыну будет полезно выпить больше чая, она сделала глоток, проглотив горячий травяной настой, в котором переплетались нотки разных цветов и трав. Лето, пытавшийся выбить кружку у неё из рук, сел подле неё, не сводя с неё печального взгляда волчьих глаз, слабо махая хвостом. У него из горла вырвался скулёж, настолько жалобный, что Кейтилин даже затаила дыхания и поставила кружку на стол. Голосу Лето вторили его братья и сестры, и она слышала их вой, слившийся в один. — Мама? — послышался сонный голос Брана, и она встрепенулась, переводя взгляд на постель. Её сын выглядел встревоженным, и страх ясно читался в его уставших серо-голубых глазах. Леди Старк резко повернулась к Брандону, слегка поморщившись от лёгкой боли, пронзившей все её тело на мгновение. Лето вновь заскулил. — Тебе нехорошо? — С мной все в порядке, — успокоила она мальчика, сжимая его руку, хотя уверенности не чувствовала. Тревога, которую было отчётливо видно в его взгляде, внезапно передалась ей, и леди Винтерфелла посмотрела на все ещё скулившего Лето, а затем — на кружку, которую он пытался выбить из её рук. — У тебя холодные руки, — прошептал её сын, и Кейтилин поняла, что дрожит, словно в ознобе. Дверь распахнулась, и в покои влетела Линара, явно бежавшая сюда так быстро, как только могла. Её тёмные кудри, обычно убранные в косы, растрепались, индиговые глаза лихорадочно блестели, а на щеках горел румянец. За ней в коридоре стояла Зима, и леди Старк внезапно поняла, кому обязана за то, что девочка пришла сюда. — Маме плохо, — сказал Бран прежде, чем леди Винтерфелла смогла что-то вымолвить. — У вас все в порядке, леди Кейтилин? — настороженно глядя на неё, спросила Линара, изучая её своими тёмными глазами, и Кэт ощутила, как озноб усилился. — Зима не успокаивалась, пока я не пошла сюда. Джон отправился за мейстером Лювином. Старшая дочь Хостера Талли кивнула, чувствуя, как движение отдалось тупой болью в затылке, и перед глазами все потемнело на мгновение, будто она заснула на секунду. Словно издалека раздался крик Брана, и она распахнула глаза, с трудом поднимая тяжёлые веки, обнаружившая себя практически на полу. Линара держала её, явно успев поймать, и что-то кричала, повернув голову к двум фигурам, застывшим у дверного проема, вероятно, Джону и мейстеру Лювину. Леди Винтерфелла с трудом перевела взгляд на сына, в чьих напуганных серо-голубых глазах стояли слезы. Он напуган, поняла она и попыталась подняться, чтобы успокоить его, но по её венам словно бежала сталь, делая ее неподъемной, уставшей, немощной. Ей очень хотелось спать. «Всего на мгновение», — подумала Кейтилин, с любовью смотря на юное личико Брана, в котором она уже видела черты мужчины, которым он станет лишь через много-много лет. — Мама, — всхлипнул он, и леди Старк, больше не в силах сопротивляться усталости, сомкнула веки, отдаваясь тьме. Тьма окружила её, стала ей, но издалека до Кейтилин донёсся тёплый ветер, свежий запах молодых листьев и травы, журчание реки и женский голос, напевавший ту самую колыбельную, что она слушала в детстве, ту, что пела собственным детям. Она распахнула глаза, внезапно понимая, что вся тяжесть испарилась из её тела, и знакомая Богороща Риверрана предстала её взору. Стояла Весна, и тепло пронзало её тело, лаская его ласковым ветром. А под большим сердце-древом сидела прекрасная светловолосая женщина с темно-синими глазами и плела оберег Семерым. Она подняла на неё взгляд, и на её лице возникла печальная улыбка. — Я надеялась, что ещё долго не увижу тебя, Кэт, — мягко произнесла её леди-мать, и сердце Кейтилин раскололось на тысячи осколков, когда она поняла, что больше свои глаза она никогда по-настоящему не откроет.***
Оберин искал с ней разговора при каждом удобном и неудобном случае после свадьбы Робба и Маргери, ещё на пиру шепнув ей на ухо, что нужно было поговорить о том, что сделали когда-то давно Рейгар и Лианна. Эшара понятия не имела, узнал ли он что-то или это была просто догадка, но решила не рисковать: у принца был горячий дорнийский темперамент, и скажи она что-то лишнее, их планам пришёл бы конец. Она, конечно, до этого хотела подойти к нему, чтобы поговорить о смерти Аллина и о том, каким именно ядом отравили её лорда-брата. Мейстер Старфолла мямлил что-то малопонятное, когда они с Эдриком вернулись в родную твердыню, но леди Дейн мгновенно поняла, что причиной смерти брата был дорогой и очень сложный яд, который в Семи Королевствах не изготовляли. Все прошедшие луны она помогала племяннику справиться и свыкнуться с новыми обязанностями лорда, по большей части руководила слугами и замком, но ни на мгновение не переставала думать, кто именно пошёл на такое. Её первой мыслью была королева, но у Серсеи не было контактов с Эссосом, да и для неё это было слишком мелко: если бы дочь Тайвина Ланнистера за что-то на них разозлись, то она стёрла бы их с лица земли. Так, по крайней мере, сделала бы она когда-то давно, когда они обе были ещё юными девами, жившими в Красном замке, и Эшара задавалась вопросом, не изменилась ли Серсея за это время настолько, чтобы из-за минутного желания отравить человека. Отринуть эту мысль она не могла, но и полностью полагаться на на нее тоже, ведь, в таком случае, у Серсеи был мощный союзник, которому это тоже по какой-то причине было выгодно и который, скорее всего, играл в том числе и королевой, и этого врага в лицо леди Дейн не знала. Эдрик на удивление хорошо справлялся со своими обязанностями и за несколько недель до путешествия начал уговаривать её отправиться после Хайгардена на Север. Эшара уже знала, что племянник разрешил Аллирии выйти замуж и что Дианна скоро родит ребёнка, и хотела увидеть и сестру, и дочерей, и брата, но с трудом могла представить, как именно оставит нового лорда Старфолла: через несколько лун ему исполнялось всего двенадцать, и он был ещё совсем мальчишкой. Правда, и на это у Неда нашёлся свой ответ: он пригласил в Старфолл лорда Дондарриона, у которого должен был служить сквайром, и Берик поклялся ей всеми Богами, которых она только вспомнила, что с её племянником ничего не случится под его присмотром, и леди Дейн все же неохотно отступила. Свадьба вышла прекрасной и очень трогательной — сразу было видно, что союз Робба и Маргери будет основан не только на политике, но и на любви. Эшара вспоминала все свадьбы, на которых она была, и ни одна из них не казалась ей соединением любящих сердец: Рейгар и Элия, пусть и были знакомы до церемонии в септе Бейлора, казались в тот осенний день чужими друг другу людьми, холодными и отчуждёнными, пусть позже они и смогли стать друзьями, многочисленные свадьбы при дворе были далеки от веселья, особенно когда на них заявлялся Безумный Король, а брак Аллина был заключён по политическим соображениям, и чувства пришли в него уже после. Эртур как-то говорил ей, что свадьба Рейгара и Лианны была единственным, который он видел, союзом любящих друг друга людей, правда, судя по его письмам, теперь в этот список добавилась и свадьба Дианны и Джона. Стоило только вспомнить о брате, как до слуха Эшары донеслось знакомое хлопанье крыльев, и несколько секунд спустя на окно перед ней приземлился сокол Эртура, к лапе которого было прикреплено послание, запечатанное воском без опознавательных знаков. Птица выглядела уставшей, словно она летела сюда изо всех сил, и леди Дейн, отвязав от её лапы письмо, налила из штофа в небольшое блюдце воды. Пока сокол жадно пил воду, она сломала печать и развернула пергамент, быстро пробегая взглядом по нескольким сухим строчкам, выведенным рукой Эртура. «Эшара, Кейтилин Старк мертва. Отравлена ядом, подмешанным в чай, который предназначался Брану. Служанка, которая принесла поднос, ничего не знала или, по крайней мере, она так говорит. Передай это как можно скорее Неду Старку, и, я прошу, выезжайте быстрее в Винтерфелл. Тело Кейтилин будет сожжено во внутреннем дворе замка, таково желание её младших детей. Эртур, твой любящий брат. Леди Дейн сглотнула ком в горле, образовавшийся от прочтённых строчек, и перечитала послание ещё несколько раз, прежде чем новость дошла до её сознания. Кейтилин Старк мертва. Отравлена, как и Аллин. Семеро, Эшара никогда не любила эту женщину по личным причинам, но она никогда не пожелала бы ей такого. Это ужасно, с отвращением подумала сестра Меча Зари, осознав, что яд предназначался второму сыну Неда, и одновременно с этом другая мысль всплыла в её сознании с опозданием — несколько дней назад лютоволки Робба и Сансы начали долго и продолжительно выть, словно оплакивая кого-то, и их нервозность частично передалась и их хозяевам. Эшара выглянула из окна своих гостевых покоев: небо темнело, и в сумерках белые стены Хайгардена пылали ещё ярче, чем днём. Во внутреннем дворе она увидела знакомую фигуру Неда и, сглотнув, медленно повернулась к двери из тёмного дерева, которая вела в её покои. Её руки добела сжимали клочок пергамента, а шаги, казалось, давались с неимоверным усилием воли. Она не знала, как сказать человеку, дорогому ей человеку, который когда-то очень давно был в нее влюблён и небезразличен ей самой, что его жена, мать его пятерых детей, мертва. Она не знала, как взглянуть в глаза юноше, который только что женился на чудесной леди, и его младшей сестре, жизнерадостной и милой девочке, и рассказать, что их матери больше нет в мире живых. Ночной воздух слегка прочистил ей голову, и леди Дейн глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Её руки дрожали, сжимая послание с горькой вестью из Сердца Севера, пока она медленно подходила к Хранителю Севера, наблюдавшему за тем, как смеются над чем-то Робб, Маргери, Санса и Мирцелла Ланнистер, недавно вернувшиеся с конной прогулки. Эшара выдохнула и, собрав волю в кулак, подошла к Неду, бросившему на неё удивленный взгляд светло-серых глаз, и ей захотелось исчезнуть в этот момент из этого мира, а не быть вестником рока. — Эшара? — спросил он, опустив формальности, вероятно, заметив, насколько она бледна. Она попыталась улыбнуться, но у неё явно не получилось, и она вздохнула, собираясь, наконец, сказать роковые слова и протянуть письмо, как вдруг послышался чей-то крик. — Посмотрите на небо, — закричал кто-то издалека, и Эшара взглянула вверх, чувствуя, как кровь стынет в жилах, а слова, которые она хотела сказать, пропадают из головы, теряются в водовороте возникающих и тут же гаснущих мыслей, в пустоте, которая возникла в мыслях, едва стоило ей поднять свой взгляд. По тёмному небу, точно ярчайший факел и жуткое предзнаменование, летела, переливаясь пламенными и кровавыми оттенками, красная комета.