***
Прошлой ночью ему опять пришел во сне Трехглазый Ворон. Он сидел меж ветвей древнего чардрева, находившихся в какой-то древней пещере, его третий глаз горел алым, и вырывавшиеся из его рта слова были совершенно человеческими, хотя и походили на карканье. «Осень… Сердце Зимы… Грядет… грядет… грядет… Зима близко… близко… близко, — повторял ему Ворон, — Контроль… контроль… Учись… учись… учись…». Бран не понимал, что это значит, но Жойен говорил, что зеленые сны часто становятся ясны далеко не с первого раза, и второй сын лорда Старка ему верил, хотя где-то в глубине души понимал, что его повторяющиеся видения с Трехглазым Вороном, начавшиеся после смерти матери, не являются ни зелеными, ни волчьими снами. Лорд Рид и остальные болотники научили его справляться с волчьими снами, и Бран жалел, что у его братьев и сестер нет таких же наставников, ведь теперь он мог проникать в голову Лето по своему желанию и носить его шкуру довольно долго, но лорд Хоуленд предостерегал его против этого. «Ты можешь потеряться в голове своего лютоволка, Брандон, твои мысли станут переплетаться с его мыслями, и тогда ты уже не сможешь отделить его от себя», — сказал ему однажды старый друг и знаменосец его лорда-отца, и мальчик запомнил. Шкура Лето была удобной, и он чувствовал небывалую свободу, когда делил разум со своим лютоволком, однако не заходил дальше четко очерченных наставниками границ. Застрять в голове Лето навсегда ему совсем не хотелось. С зелеными снами все было не так просто: они не мучили его также, как раньше, когда он не еще понимал, что с ним происходит, но все еще часто будили его среди ночи. Он все еще не понимал их значения, и это его пугало больше, чем сами сны. Жойен был одним из немногих болотников, которые обладали схожим даром, но он был ненамного старше самого Брана и толковать свои сны сыну лорда Рида тоже было сложно, хотя он и не пугался этого так сильно, как Брандон. Второму сыну лорда Старка казалось, что зеленые сны приносят лишь одни беды. В конце концов, если бы не они, то тогда бы его леди-мать не умерла, выпив яд, предназначенный ему. Серебряная форель с белыми плавниками всплывает на поверхность ядовитой реки перед поджавшим хвост волчонком, склонившемся к воде. Это зеленое сновидение преследовало его три луны, а затем на его глазах умерла его мать. Когда ему не снились вещие сны, его мучили кошмары о смерти Кейтилин Старк. Мать являлась ему во снах в луже крови, с разорванным горлом, а на лапах и клыках Лето, в голове которого был Бран, были кровавые следы, и мальчик просыпался среди ночи с полузадушенным криком ужаса. Иногда она навещала его в виде ожившего мертвеца с побелевшими волосами и разодранным горлом и шептала ему, что это он виноват в ее смерти. Что из-за него и только из-за него Рикон вырастет без родной матери рядом, из-за него ее не будет рядом с Арьей и Сансой, когда девочки будут в ней нуждаться, и-за него Робб останется без ее советов и поддержки. Это преследовало Брандона и днем, и именно это, как предполагал он сам, и мешало ему раскрыть свой дар. Он и не хотел, скорее желал, чтобы эти зеленые сны и вовсе ему не снились. Ему хватило бы и обычных волчьих снов, которые были и у его братьев и сестер, и у кузенов. Бран никогда никому не рассказывал о том, что его преследуют кошмары о смерти матери. Отцу было не до этого, когда он вернулся в Винтерфелл, и мальчик втайне боялся, что тот обвинит его в смерти матери. Дядя Бенджен и тетя Аллирия были заняты собственной свадьбой, леди Эшару, новую жену его лорда-отца, он не слишком хорошо знал, хотя она и казалась ему доброй, рассказывать братьям и сестрам казалось неправильным, а лорду Хоуленду и другим своим наставникам-болотникам он говорить боялся, хотя сам не знал почему. Единственными, кто был ему близок здесь, в Грейуотер Уотч, были Жойен, Мира, Джон и Дианна. Второй сын лорда Старка хотел было рассказать кузену, который всегда был ему старшим братом, и его жене, которая относилась к Брандону как старшая сестра, но когда он уже собрался с духом и пошел в их покои, стражники отправили его обратно, сказав, что сейчас не время. Бран не видел их на завтраках, обедах и ужинах больше недели, а когда они вернулись, заметил, насколько плохо они выглядели, будто произошло что-то страшное, а позже они и вовсе стали часто спорить. На его вопросы никто не отвечал, и в его присутствии Джон и Дианна старались вести себя так, будто у них все в порядке, и мальчик, обидевшись на секретность и притворство, решил ничего им не рассказывать. Жойену рассказать было нельзя: тот всегда говорил загадками, а с Мирой Бран толком не знал, как разговаривать, потому что когда он находился рядом с ней, особенно наедине, с ним происходило что-то странное: его щеки начинали гореть, мысли — путаться, и он не мог ничего ей сказать. — Бран! — внезапно окликнул его девичий голос, и он медленно повернулся, уже чувствуя, как его лицо пылает. Мира, вышедшая к нему из замка, улыбнулась ему своей привычной улыбкой, и его сердце ухнуло куда-то вниз, а язык начал деревенеть. Рядом с ней шел Лето, не пожелавший утром покидать чертог, где проходил завтрак, а теперь с явным удовольствием сопровождавший единственную дочь лорда Рида. — Привет, — все-таки выдавил из себя мальчик, когда она села рядом с ним на земле перед чардревом Грейуотер Уотч. Его лютоволк лег перед ними, свернувшись в клубок, словно он был одной из дворовых собак, а не самым свирепым зверем севернее Перешейка. «Кроме драконов», — мысленно поправил сам себя Брандон, смотря на небо, где над крепостью в воздухе парили скрытые особой магией этого места драконы. — Тебя что-то тревожит, — заметила Мира, и он бросил на нее быстрый взгляд и тут же перевел его на лик дерева. Ее яркие зеленые глаза, казалось, видели его насквозь, — иначе бы ты не сидел здесь. Я ведь знаю, что ты не любишь это место. Мира была права. Бран действительно не любил Богорощу с тех самых пор, как его начал навещать во сне Ворон. Чадрево, между ветвей которого сидела странная птица, было пугающим: оно было очень-очень старым, дряхлым и тянуло к нему свои ветви, словно стремясь схватить его, привязать к себе и больше не отпускать. Быть пленником страшного дерева и Трехглазого Ворона мальчик тоже не хотел. — Почему Джон и Дианна всегда притворяются, что у них все в порядке, когда я рядом, если всем понятно, что у них что-то случилось? — вместо разговора о своих проблемах спросил обиженно Брандон. Мира с сожалением вздохнула и взглянула на чардрево, будто спрашивая у того совета, как ей поступить. «Какая же она красивая, — подумал второй сын лорда Старка, ощущая, как предательски краснеют щеки, пока он изучал ее тонкий профиль, яркие зеленые глаза и волны темно-каштановых волос, собранных в простую северную косу. — и смелая, быстрая, сильная и ловкая. Она вчера так ловко поймала рыбу острогой, как не может никто из болотников. Уж точно никто из девчонок». — У них кое-что произошло, Бран, — в конце концов заговорила она, переведя взгляд на мальчика. — Кое-что очень плохое. И теперь Дианна считает, что она не должна была становиться женой Джона, что он мог найти кого-то получше, а Джон просит ее перестать говорить такие глупости. Они не хотели давить на тебя и своими проблемами, ведь ты и так много пережил. — Я не маленький и способен достаточно вынести, — заспорил Брандон, обиженный тем, что Джон и Дианна о нем так думают. Но что же могло случиться у них, что добрая и милая жена кузена вдруг начала считать себя недостойной? — Да? — с улыбкой спросила Мира, сверкнув зелеными глазами. — Тогда расскажи мне, в чем дело, Бран. Тебя что-то беспокоит, я же вижу. Ты можешь мне доверять, — она сжала его руку и уже серьезно на него посмотрела, и второй сын лорда Старка почувствовал, что не может скрывать все и от нее. — Мне регулярно снится смерть моей леди-матери, — заговорил Бран, опустив глаза. Лето лизнул его в руку, словно поощряя его продолжать рассказ. — У меня были зеленые сны о том, что она умрет, за луны до того, как это случилось. Но я не понял. Я ничего не сделал, и она умерла. Умерла вместо меня, выпив яд, который предназначался мне. Мне снится, как я убиваю ее в образе Лето, как она в виде мертвеца приходит ко мне и обвиняет меня в своей смерти, в том что из-за меня мои братья и сестры остались без нее. — Позволь мне рассказать тебе кое-что о моей леди-матери, Бран, — тихо начала дочь лорда Рида спустя несколько минут, и мальчик осторожно взглянул на нее. — Ты ведь никогда не слышал о ней ни от меня, ни о Жойена, верно? Мой лорд-отец женился на ней после того, как вернулся с турнира в Харренхолле. А затем он отправился на войну, и она отпустила его. Она знала, что он вернется, поскольку обладала тем же даром, который есть у тебя, и у моего брата. Она знала, что мой отец вернется, что она родит сначала меня, а потом и Жойена. Она знала, что умрет от родильной лихорадки после рождения моего брата, — Мира погладила по голове Лето, и когда она повернулась к нему вновь, в ее глазах стояли слезы. — Это то, что свойственно матерям, лорд Брандон. Моя леди-мать могла изменить свою жизнь. Она могла выбрать свою жизнь, а не жизнь моего брата. Но настоящая мать без раздумий отдаст жизнь за своего ребенка. Можешь спросить у Дианны об этом, она скажет тебе, что умерла бы ради Мейкара. Твоя леди-мать никогда бы не винила тебя в своей смерти, даже не сомневайся. Она отдала бы свою жизнь ради тебя, ради твоих братьев и сестер. Потому что она любила вас всех. Любила больше своей жизни. И она все еще с тобой, здесь. — ее рука коснулась его груди там, где слишком быстро билось сердце. — Прости себя за то, что тебя хотели отравить. Это не твоя вина. Смерть твоей матери не твоя вина, Бран. Брандон не знал, что сказать. Он никогда не думал, что Мира потеряла свою леди-мать, когда была младше даже него самого, когда ей было примерно столько же, сколько малышу Рикону тогда. «У меня ведь теперь есть еще один брат, — вспомнил он о письме, которое принес гонец не так давно, — Эдвил. И кузен Джонелл, и племянница Серена. Моя мать, наверное, очень сильно бы ее полюбила». Но дочь лорда Рида была права. Его леди-мать любила их всех, и Бран знал, что она бы, как и отец, отдала свою жизнь ради его братьев и сестер. — Есть еще кое-что, — сказал он после долгого молчания, и Мира перевела на него взгляд. Ее зеленые глаза будто видели его насквозь, и Бран почувствовал, что его щеки вновь заливает румянец, но заставил себя говорить дальше, — ты никогда не слышала о Вороне с тремя глазами?***
Небеса Асшая пылали огнем днем, а ночью над городом царила непроглядная тьма, которая ощущалась почти также, как удушливый пылевой шторм, который бывал частым гостем в степях Эссоса. Воды реки Пепельной действительно были отравленными, и только заклинатели Теней могли есть рыбу, которая там водилась, остальным приходилось довольствоваться тем, что привозили торговцы, ибо скот в этом древнем городе вне времени не водился с незапамятных времен. Здесь жили и Красные жрецы, и темные колдуны, алхимики, чародеи, лунные певицы, аэроманты и некроманты, пироманты и черные зельевары, отравители и маги крови, мастера пыточных дел и сновидцы, инквизиторы, оборотни, служители разных культов и, конечно же, заклинатели Теней, внушавшие неподдельный ужас всем, кто впервые с ними сталкивался. Дейнис надеялась, что скоро они покинут этот ужасный город: здесь все казалось ей чужим, неправильным, чужеродным и ненастоящим, как и в Доме Бессмертных в Кварте, и скоро она узнала, в чем именно было дело. Куэйта, женщина с темно-красной лаковой маской на лице, которая встретила их в Асшае, рассказала, что магия, которая управляла этим городом, была порождением древнейших времен, о которых почти не осталось упоминаний, времен, когда еще не было первой битвы с созданием, которое вышло из-под контроля Детей Леса. Куэйта была заклинательницей Теней, но в отличие от прочих, она стремилась не напугать и не использовать их в своих целях, а помочь им в их поисках. Дейнис не знала почему, а когда спросила, Куйэта лишь усмехнулась и, сверкнув разномастными глазами — глубоко-синим и ярко-зеленым — ответила, что ответ на этот вопрос ей знать слишком рано. Девочка на это лишь вздохнула: была бы ее воля, с секретами в ее жизни давно было покончено. После Дома Бессмертных, когда в калейдоскопе беспорядочных видений она увидела женщину, которая была очень сильно похожа на нее, но выглядела старше, отец и мать были вынуждены рассказать ей правду, оставившую ее с разбитым сердцем. Женщиной из видения, вышивавшей ее имя на высоком валирийском, была ее настоящая мать, потомок принца Дункана и его жены, леди Дженни из Олдстоунс. Принц Стрекоз, несмотря на то, что отрекся от престола, когда встретил свою будущую леди-супругу и отказался от брака с дочерью лорда Баратеона, все еще оставался старшим сыном короля Эйгона Невероятного, и поскольку правление последнего нельзя было назвать спокойным, а некоторые лорды были недовольны тем, что второй сын короля, Джейхейрис, ставший наследником, сбежал со своей сестрой Шейрой и женился на ней, возвращаясь к старым таргариенским путям, это означало, что любого ребенка принца Дункана попытаются сделать своей марионеткой особо жаждущие власти лорды. «Уж лучше полукровка от обычной девки на Железном Троне, чем очередное отродье инцеста брата и сестры», — так шептались тогда те, кто был особенно недоволен многовековыми валирийскими традициями, которые практиковали Таргариены. «Принцесса Рейлль оставалась у них на крайний случай, — рассказал ей тогда, после Дома Бессмертных, Эйнар. — Хотя она была замужем за наследником лорда Баратеона, не все желали увидеть возвышения семьи, которая была самой близкой родней Таргариенам. К тому же, она была женщиной, и женщиной замужней, что в глазах многих лордов делало ее совсем бесполезной. И многие из них знали, что накануне свадьбы она попыталась уговорить сбежать с ней своего брата, принца Дейрона. Некоторые говорили, что они были любовниками, другие сходились на мысли, что принцесса на зло своему отцу, который позволил другим своим детям разорвать неугодные им помолвки, а ее заставлял выйти замуж не по любви, отдала свое девичество первому встречному рыцарю. Третьи шептались, что ночь перед своей свадьбой она провела в одном из борделей столицы, только чтобы не доставаться своему жениху девицей, однако моя леди-мать говорила мне, что все было совсем не так грязно и ужасно. Ее ведь назвали в честь Рейлль, разве стали бы будущие король и королева называть свою дочь в честь сестры, опозорившей их Дом? Нет, не стали бы. Их сестра действительно попыталась сбежать в ночь перед своей свадьбой, воспользовавшись помощью своего брата принца Дейрона, но ее поймали в Королевском Лесу. Как и все дети короля Эйгона, принцесса Рейлль полюбила не того человека. Но ей не дали последовать за своим сердцем, и она затаила обиду и на своего отца-короля, и на свою мать-королеву, и больше никогда не показывалась в Красном замке, пока на трон не взошел ее брат Джейхейрис и ее лорд-муж, Ормунд Баратеон, не стал Десницей. Именно благодаря этому она избежала трагедии в Саммерхолле. Может, она и жалела, что после своей свадьбы никогда больше не видела отца и мать, а может, ее сердце действительно охладело к ним, Дейнис, но она и ее сын были следующими в списке тех, кого заговорщики хотели усадить на Железный Трон вместо короля Джейхейриса». Первым, тогда поняла Дейнис, конечно, был принц Дункан, который и должен был стать королем, которого растили именно для этого и который оставил Железный Трон ради любви к простой девушке, не отличавшейся ни благородным происхождением, ни богатством. И все равно набожные и жадные до власти лорды лучше бы видели на престоле его и его детей от простой женщины, чем его брата и сестру, занимающихся кровосмешением. Это знали и Таргариены, и поэтому, когда леди Дженни единственный раз в своей жизни понесла ребенка, король Эйгон отправил и ее и своего старшего сына в Саммерхолл вместе с крохотной колдуньей-карлицей, которую Дженни привезла с собой ко двору. Лесная ведьма обладала магическими силами, и именно она забрала новорожденного сына Принца Стрекоз и упрятала его в надежном месте, где он не смог бы стать целью амбициозных лордов, которые подняли бы новые восстания, подобные восстаниям Блэкфайров, что разорвали бы Семь Королевств на кусочки. Ее приемные родители не знали, что произошло с мальчиком, но в храме Р`Глорра в Волантисе, где им и была рассказана эта история, им стало известно, что у него была дочь, ставшая пленницей Красных Жрецов, желавших узнать, что за магия текла в ее крови, что заставляло драконов подчиняться Таргариенам. Они держали ее в заточении, пусть ее тюрьмой была не темница, а просторные покои с хорошей одеждой, большим собранием книг и хорошей едой, но все еще использовали ее кровь для своих огненных ритуалов, они все еще изучали ее, они вынудили ее родить ребенка от представителей одного из древних волантийских родов, чьи корни уходили еще в Древнюю Валирию, они не спасли ее, когда она истекала кровью во время родов своей единственной дочери. Ее. Дейнис. Каждый раз, когда Дейнис думала об этом, ее кровь вскипала от ненависти и злости, которые она испытывала к тем, кто убил ее мать. Пусть она никогда не знала ее, но она знала, видела в том проклятом Доме Бессмертных, что ее родная мать любила ее, несмотря на то, что ей не оставили выбора, кроме как родить ребенка от мужчины, которого она никогда не знала и который был ей безразличен. Однажды, когда Дейнис в очередной раз проснулась среди ночи от кошмаров, в которых смешались прошлое, в котором пытали ее мать, и будущее, в котором нечто темное и холодное пыталось убить ее приемных родителей, она поклялась, что когда-нибудь превратит храм Р‘Глорра в пепелище, а от тех жрецов, что мучали ее мать, она оставит только пепел. За свою мать. За себя. За те видения, что мучали ее с рождения. За Нейрис, названную так в честь королевы, которая не желала своей короны, и за себя саму, Дейнис. Все-таки ее настоящая мать не ошиблась с именем — пророческие сны мучали ее также, как и ее тезку, Сновидицу. Она не спрашивала у родителей о том, как именно они смогли вызволить из храма Р`Глорра ее, зная, что для этого еще придет время. Как не спрашивала и о том, как они нашли в себе силы оставить там, в Вестеросе, своих детей. Это были слишком болезненные темы для них всех, потому что несмотря на всю любовь, которую проявляли к ней приемные родители, которых она до сих пор не привыкла называть Рейгаром и Лианной, в глубине души она боялась, что однажды они оставят ее. Особенно силен этот страх стал, когда в одном из писем, прилетевших с соколом, сообщалось, что их родная дочь отправилась в далекую экспедицию в Эссос. Дейнис не нужно было говорить о том, сколько надежды им подарила эта новость, ведь свою настоящую дочь они не видели с тех пор, как ей еще не исполнилось и года. Она сама же этой встречи страшилась и даже в глубине души надеялась на то, что это произойдет нескоро, пусть ей и было стыдно за подобные мысли. Но сейчас ее мысли должны были быть сосредоточены на другом. Ее приемные родители были полны решимости найти ответы на вопросы о Долгой Ночи, и Дейнис последовала за ними в Город Ночи, давно заброшенный и оставленный всеми. Даже Заклинатели Теней боялись Края Теней и города Стигай, поросшего призрак-травой, о которой сопровождавшие их дотракийцы, оставшиеся вместе с теми, кто ушел с ними из степей Ройны, в Асшае, говорили, что однажды она покроет весь мир. Все, кроме Куэйты, которая и провела их вдоль реки Пепельной, не боясь ни отравленной воды, ни слепой рыбы, ни зловония отравленной воды, ни острых скал, которые и были берегами черных вод, ночью мерцавших бледно-зеленым цветом. Она использовала свои таинственные силы, чтобы сделать их дорогу более или менее безопасной, чтобы все ее спутники, не обладающие магией, выжили на этом пути. Солнце выглянуло в тот единственный миг, когда они достигли руин Стигая, а потом все вновь поглотила темная пелена, в которой не было видно дальше нескольких футов. Куэйта бесстрашно ступила вперед, держа в руке факел с зеленым пламенем, который отбрасывал причудливые тени на остатки величавых зданий, некогда вздымавшихся ввысь. Груды странного черного камня, из которого был выстроен Асшай, засыпали узкую и почти разрушенную тропу, по которой они продвигались в глубь, к единственному зданию, похожему на храм, который больше всех тех, которые Дейнис когда-либо видела. Она смотрела на здание, которое словно не поддалось разрушительной силе времени, и наступила на нечто, что хрустнуло у нее под кожаными сапогами, и, бросив взгляд вниз, услышала собственный вскрик, на который обернулись и ее родители, и колдунья. Под ее ногами был раздавленный череп маленького дракона, больше похожего на котенка. Черные кости, которым было уже много-много столетий, рассыпались в прах, словно только и ждали, когда на них наступят. Дейнис прижала руку ко рту и оглянулась по сторонам. С ее глаз словно спала пелена, мешавшая разглядеть то, что раньше было скрыто: руины из черного камня были не всем, что осталось в этом городе. Повсюду лежали кости: гигантские, которые могли сравниться в длину с остатками величавых зданий, и совсем маленькие, которые были меньше девичьей ладони. Одни принадлежали драконам, нашедшим свою могилу на земле, другие — странным, извивающимся в агонии созданиям, оскалившими клыки в предсмертном крике. — Они все мертвы? — спросила ее приемная мать, положив Дейнис руку на плечо. Куэйта молча кивнула. — Тогда чего бояться Заклинатели Теней? — Всего лишь Теней далекого прошлого, — загадочно ответила колдунья в деревянной маске и указала на храм. На входе их встретила разрушенная статуя с искаженным муками лицом. Это была высокая женщина в пышном платье и с высокой прической, чьи черты отражали предсмертную агонию. Камень казался нетронутым временем, будто только вчера скульптор завершил над ней свою кропотливую работу, навеки заточив муки неизвестной в мраморе, ярко выделявшемся среди черных стен. Следующим был могучий мужчина с развевающимся плащом. Его каменный меч был плотно сжат в руках, а сам он с улыбкой смотрел в незримую живым даль. Куэйта провела их сквозь большую арку, ведущую внутрь таинственного храма, коридоры и стены которого охраняли статуи таинственных мужчин и женщин. Время там ощущалось иначе, и Дейнис казалось, что они шли по черным коридорам и переходам долгие часы, но усталости она совсем не чувствовала. Ее родители не останавливались, как и Заклинательница Теней, и спустя вечность, что, казалось, прошла с тех пор, как они вошли в храм, лабиринт бесконечных коридоров расступился перед ними, и они оказались в огромном зале, каких Дейнис никогда не видела. — Он больше даже Тронного Зала Красного замка, — прошептал её приемный отец, поворачиваясь к Куэйте. — Кто это построил? Колдунья загадочно улыбнулась и провела их к огромной чаше, которая стояла на постаменте в конце зала, там, где возвышался огромный величественный Трон, вырубленный из чёрного камня. Она отчетливо слышала, как вздрогнул ее отец, однако её внимание приковал не Трон, как бы великолепен он не был, а лежащая на нем корона с пятью зубцами, в которых были заключены гигантские рубины. Золото потускнело от времени, но все ещё было видно, что века и тысячелетия назад это было произведением ювелирного искусства. — Он похож на Трон на Дрэгонстоуне, — послышался голос Эйнара, и Дейнис оторвала взгляд от короны, чтобы взглянуть на родителей. — Только гораздо больше. Но этот город существовал тысячелетия назад, когда Первые Люди только перебрались в Вестерос и имели только медное оружие, а в Эссосе правила Гискарская Империя. Как они могли все это построить и не завоевать весь мир с такими умениями и знаниями? Куэйта подошла к огромной чаше, в которой Дейнис с удивлением увидела воду, и вылила туда алое содержимое маленького пузырька, который вместе с остальными зельями принесла с собой, после чего провела по поверхности зарябившей воды, где медленно проявлялась картинка. — Вот только Город Ночи, хотя он так тогда не назывался, появился ещё тогда, когда Гискарская Империя ещё лежала в колыбели, а Первые Люди даже не помышляли о другом континенте. Стигай был первым городом, который появился в мире, и никому неведомо откуда пришли его жители, — Заклинательница Теней обвела рукой стены зала, которые украшали статуи мужчин и женщин, подобные тем, что они видели на входе. — Известно лишь то, что они владели магией и жили гораздо дольше других. Каждый из тех, кто был здесь при власти, по легендам и обрывкам из древнейших книг, приложил руку к возвышению той или мной цивилизации. Кто-то из них отправился к гискарцам и привёл их к могуществу, другие избрали свой излюбленный уголок в местах, что теперь зовутся Империей И-Ти. Одна из их знаменитых воительниц пришла в Сарнор и стала прародительницей тех, кого позже назвали Первыми Людьми. Был и тот, кто пламенем и кровью создал драконов и своей магией связал их с душами пастухов, что обитали на Четырнадцати Огнях. Многие отправились ещё дальше, создали целые города, что теперь стали руинами. Часть из них вы знаете из легенд как древних Богов, — вода пенилась и шла рябью, являя им изображения: похожий на гискарца мужчина в токаре с гарпией, стоявший перед толпой людей в заливе, близнецы, одетые в изысканные шелка и непонятными символами, темноволосая и сероглазая женщина, похожая на Лианну, державшая в руке медный клинок, а на спине — колчан со стрелами, высокий мужчина с золотом в серебряных волосах, стоявший в пожарище, полный зеленовласый мужчина в зелёном наряде с короной из цветов и винограда, жёсткий мужчина с серыми волосами, бородой и глазами, стоявший среди скал и моря по колено в воде, черноволосая и синеглазая прекрасная девица со своим яростным отцом. — Гарт Гринхэнд, король Простора, Серый Король, Эленея, дочь Штормового Бога. От них пошла вестеросская знать, великие дома. — Тогда что произошло с этим городом? — нахмурилась ее приемная мать, и Дейнис с любопытством взглянула на Куэйту. — Если жители этого города обладали такой властью, то что с ними могло случиться? Колдунья как-то печально улыбнулась и провела ладонью по воде. — Война, — ответила она, и от взгляда её разномастных глаз Дейнис стало неудобно. — Никакая Сила в мире не может существовать без своей противоположности. Жители Стигая особенно хорошо владели магией пламени, иначе бы они не создали разлетевшихся по всему свету драконов. Но далеко на Севере Вестероса, а в те времена и гораздо южнее жили создания, чья магия тяготела к другому. Дети Леса. Они строили другой, природный мир, создавали магией других диковинных зверей, держались великанов, холода и своих чардрев, управлять которыми могли их величайшие колдуны — древовидцы. Когда народы, воспитанные жителями Города Ночи, пришли в Вестерос, началась война, долгая, изматывающая и мучительная. Под конец, когда был подписан Договор Острова Ликов, мир был истощён. Магия начала из него уходить. Постепенно стали исчезать вестеросские драконы и древовидцы Детей, люди начали меньше жить, и стало понятно, что эпоха подходит к концу. Когда в мир вторглись Иные, вышедшие из-под контроля Детей Леса, жители Города Ночи использовали свою огненную магию, чтобы спасти этот мир. Но голоса их слились в один, черты размылись, город опустел в мгновение, будто их и не было. В памяти людей сейчас существует лишь один Огненный Бог, шёпот из далёких легенд. Стена сделала Детей Леса лишь детской сказкой. После Века Героев в мире остались крупицы магии — драконы Валирийцев, лютоволки Старков, темный город Асшай, древовидцы и сновидцы. Когда исчезли драконы Таргариенов, волшебство покинуло Вестерос. Но сейчас… Куйэта взглянула на них внимательно и прикоснулась к зелёному пламени факела. Огонь не тронул ее кожи, как не трогал Дейнис и её приемного отца, и она задержала дыхание, видя, как Заклинательница Теней играет с языками пламени, причудливо освещавшими ее лицо и заставлявшими сиять её голубой и зелёный глаза. — Сейчас магия возвращается в этот мир, — сказала колдунья и опустила руку на края чаши, в которой Дейнис, услышав вздохи удивления родителей, увидела то, что заставило её замереть на месте: по незнакомым облачным небесам скользили три дракона — серебристый, белый и красный, — тогда как четвёртый, голубой, как зимние розы, парил над кристально чистой водой, — но если вернулись драконы, значит вернулись и Иные, — Куэйта провела ладонью по поверхности воды, изображение сменилось на заснеженные холмы, и Дейнис едва подавила в себе крик ужаса. На неё синими безжизненными глазами смотрела сама смерть.***
В столице впервые за несколько недель шёл дождь, о котором чернь со слезами на глазах молила Семерых, плача о том, что жахнут их посевы. Воды из реки Блэкуотер, заметно поубавившейся, им не хватало, да и она за последние луны, с тех пор как Роберт начал готовить город к возможной осаде какими-то придуманными силами мальчишки Таргариена, стала ещё грязнее и пить её было почти невозможно. Старики и дети умирали, матери стояли на коленях, молясь Богам, а отцы уже плевали вслед всем знатным лордам и леди, которые рисковали выйти на улицу. Головы казненных украшали стены замка, но медленно начинавший бунтовать народ это не останавливало. «Хватит тратить деньги на войну! — вскричал Станнис Баратеон на заседании Малого Совета с пару недель назад. — Люди на улицах мрут от жажды и голода и готовы восстать, и эта проблема гораздо важнее мальчишки, который живет по ту сторону моря и пока ничего не собрал!» Серсея терпеть не могла братьев своего царственного мужа, как и его самого, но Станнис был прав: люди были готовы голыми руками растерзать всех, — а Роберт этого замечать не хотел. Он с ума сошёл с Визерисом Таргариеном, и даже покойный Джон Аррен не мог его вразумить, пусть и пытался. «Хоть что-то полезное сделала смерть этого старика, — размышляла королева, наблюдая за тем, как тело скончавшегося от живота Десницы готовят к похоронам Молчаливые Сестры. — По крайней мере, горе хоть чуть-чуть вразумило Роберта, и он все-таки приказал раздать еду и воду жителям города. Ещё немного, и они бы отправились на штурм замка, и попытались бы убить детей и меня». Дождь шёл уже третий день, и настроение Серсеи было ещё хуже, чем когда она боялась, что разгневанная чернь попробует проникнуть в замок, чтобы установить свою якобы справедливость. Бесконечный стук капель о крыши раздражал её, сквозняки заставляли дрожать, постоянная тошнота преследовала её и днём, и ночью, и из-за этого ломило все тело и болела голова. Все предыдущие беременности она переносила намного легче, и теперь злилась, что вообще позволила этому случится, но бесконечные тревоги и приказ Роберта Аурану Уотерсу отправиться в Эссос, чтобы узнать, что сейчас делает мальчишка Таргариен, заставили её позабыть об осторожности. Она вспомнила только тогда, когда не пришла её лунная кровь, но побоялась воспользоваться лунным чаем, потому что в последний раз, когда она избавлялась от ребёнка Роберта, мейстер Пицель предупредил ее, что следущий раз может закончиться для неё смертью. «Это средство и так небезопасно для женщин, Ваша Милость, а прерывание беременности имеет серьёзные последствия для женского чрева. Вы столько раз пользовались им, и нанесли больший вред своему телу, и я боюсь, моя королева, что в следующий раз вы просто истечёте кровью до смерти. Я даже не знаю, сможете ли вы родить здорового ребёнка», — сказал ей старик, наивно полагавший, что она избавляется от детей мужа, чтобы не страдать от дискомфорта и не испортить фигуру, но Серсею напугали его слова, и она с трудом заставила себя пойти в спальню своего супруга. Роберт был не слишком доволен, когда она рассказала ему о беременности, хотя прежде раз за разом попрекал её тем, что Лианна Старк родила бы ему много детей, которые были бы похоже на него, а не на Ланнистеров из Кастерли Рок. Она всегда сжимала кулаки до крови, когда слышала об этом: девчонка Старк была слишком худой и тонкой, чтобы нормально выносить и родить даже одного ребёнка, а Серсея спокойно родила троих и могла бы родить ещё несколько, если бы не питала такое отвращение к собственному лорду-мужу и не захотела бы отомстить ему и своему лорду-отцу. Ее царственный супруг был настолько не рад тому, что она, как он сказал, «сумела наконец раздвинуть свои ноги и зачать от меня спустя столько лет, но, Седьмое Пекло, именно тогда, когда скоро будет война», что после смерти Джона Аррена и вовсе пожелал поехать в Винтерфелл, чтобы оплакать старика вместе с Недом Старком. Серсея устроила скандал, что она никуда не поедет в своём состоянии и он тоже не должен, на что Роберт назвал её проклятой бабой и сказал, что он оставит её здесь, пока он и старшие дети отправятся на Север. Она даже возразить не смогла, поскольку он пригрозил ей тем, что и вовсе отправит её к лорду-отцу в Кастерли Рок одну, чтобы глаза ему не мозолила вместе со своими родственниками. И кроме ужасной погоды, решения Роберта уехать с Джоффри и Лелией на замёрзший Север к этим Старкам и ужасного самочувствия Серсею терзали слова Пицеля, прозвучавшие как отголосок давнего воспоминания детства, о котором она уже много лет старалась не думать. Пророчество Мэгги Лягушки. Дочь лорда Тайвина последний раз вспоминала о нем, когда у неё родился Томмен. Тогда она торжествовала, считая, что победила старуху, но теперь страх свернулся у неё на груди холодной змеей, похожей на тех, что жили в песках Дорна, потому что все слова, которые ведьма произнесла до этого, оказались правдой. Серсея действительно вышла замуж за короля, а не за принца, и стала королевой, а её подруга Мелара Хезерспун и правда умерла в ту ночь, когда они пробрались в дом мейги, как та и предсказала. Но самой пугающей казалась другая часть пророчества. — У нас с королем будут дети? — спросила Серсея, все ещё думая над тем, кто будет той наглой девицей, которая попытается забрать у неё желанную корону. Её грела мысль о том, что король Эйрис процарствует ещё не слишком долго, потому что, если она станет королевой, править уже будет принц Рейгар, прекрасный и печальный, которому она обещана. — О, да. Шестнадцать у него, и трое у тебя, — дочь лорда Тайвина уже хотела возмутиться, потому что она знала, что это невозможно и что она родит Рейгару прекрасных сереброволосых детей, как слабый огонёк злорадства в глазах мейги заставил её промолчать, и колдунья продолжила говорить, и от её слов кровь застыла в жилах. — Золотыми будут их короны и золотыми их саваны, пропитанные их кровью. А когда ты родишь дочь с редким золотом в волосах, это станет твоим роком, и на твоей бледной шее сомкнет свои руки валонкар и задушит в тебе жизнь, — прозвучали страшным приговором слова, и Серсея почувствовала, как замерла на месте, пусть и не хотела этого. Эта мерзкая бородавочная старуха наверняка лгала ей, дочери могущественного Тайвина Ланнистера, но что-то глубоко внутри говорило, что это все — правда. И уже позже той же самой ночью, когда её лорд-отец нашёл её вместе с гвардейцами на поляне, пока она стояла над колодцем, где все ещё слышала уже затихшие крики Мелары, которую во время их внезапно начавшейся драки из-за Джейме сильно ударила и толкнула на землю, где внезапно оказался острый камень, об который поскользнулась подруга, страшные слова темной колдуньи стали устрашающе настоящими. Она вышла замуж за короля, правда не за Рейгара, павшего на Трезубце из-за глупой девчонки Старк, северной дикарки, а за Роберта, стала королевой и родила троих детей совсем не от своего лорда-мужа, а он, конечно же, таскал в замок столько шлюх, что Серсея не удивилась бы, что у него действительно бы уже было шестнадцать ублюдков. Про двоих: девчонку из Долины и мальчишку от девицы Флорент — она знала и закатила Роберту скандал с угрозами, когда он только заикнулся о том, чтобы привезти их сюда. Он отвесил ей пощёчину, но бастардов предусмотрительно не привёз, и она оставила их в покое: никто бы и не подумал посадить на трон ублюдков после Блэкфайров, особенно девчонку от простолюдинки и мальчишку, зачатому на брачном ложе младшего брата и его молодой супруги в вечер их свадьбы. Но собственные дети волновали ее куда больше: рождение Джоффри и Томмена заставили её выдохнуть от облегчения, особенно с младшим сыном — тот родился мальчиком, и она посчитала, что теперь пророчество не сбудется. Когда она родила Лелию, то боялась даже прикоснуться к ней, будто та сумеет проклясть её. Но ярко-золотой цвет её волос, такой же, как и у братьев, все-таки убедил Серсею, что её единственная дочь не опасна, но прошедшие годы так и не стёрли ужас, который она испытала, когда узнала, что родила дочь, и к ней королева относилась холодно и предвзято, и неприязнь усиливалась с каждым прошедшим годом, ведь Лелия старалась во всем походить на неё, и дочь лорда Тайвина раздражалась от этого только сильнее. Но рождение Лелии не стало её роком. Ведьма предсказала ей троих детей, но Серсея носила четвёртого, и она гадала, как такое возможно, пока однажды ночью, когда она не могла уснуть из-за того, что её бил озноб от постоянной тошноты, ей не пришло в голову, что она может и не родить живого ребёнка, четвёртого, но сами роды могут её убить, как предупредил Пицель. Она теперь практически молилась Матери о том, чтобы у неё родился мальчик, и однажды она увидела его в своих тревожных беспокойных снах: мальчишка лет пяти с золотыми локонами, в которых огнём играли солнечные лучи, играл на цветущем поле с девочкой постарше, волосы которой казались почти белыми в ярком весеннем Солнце. Королева наблюдала за детьми издалека, а потому и не видела лиц, но что-то говорило ей, что этот мальчик — Ланнистер, как и она, и она отчаянно верила, что это ее будущий сын, но затем её сон превратился в кошмар, и рядом с ней появилась Мэгги Лягушка с безумным оскалом на лице и указала Серсее на приближавшуюся к детям женщину, волосы которой пылали огнём. В туманной пелене сна дочери лорда Тайвина показалось, что это Мелара Хезерспун, восставшая из мертвых, и она приказала колдунье убираться от неё и мальчика со своими мертвецами, на что ужасная старуха, сверкнув жуткими глазами, в которых пылали все Семь Преисподен, сказала ей, что она никогда не лжёт, и все её пророчества обязательно сбудутся, потому что за них заплачено кровью и пламенем. Королева проснулась в тот момент, когда мейга ещё шире распахнула свой жабий рот и исторгла из него пламя, превратившее Серсею в пепел. Сильный приступ тошноты едва не заставил её задохнуться, но она сжала руки в кулаки до крови и заставила себя дышать, пытаясь убедить себя, что Мэгги Лягушка появилась во сне из-за постоянного страха, а правдивой была лишь первая часть грезы. Кошмар с тех являлся ей ещё один раз, когда дождь в столице шёл уже четвёртый день, и на следующий королевская процессия должна была уже выезжать в Винтерфелл, что теперь заставляло Серсею вздохнуть от облегчения. Как бы она ни любила Джоффри, старший сын уже заранее невзлюбил будущего брата и устраивал ей скандалы, что утомляло ждущую ребёнка королеву, и она была рада, что и он, и также не обрадовавшаяся новости Лелия на время оставят её в покое. Томмен, спокойный и тихий, не докучал ей своими письмами с Дрэгонстоуна и, кажется, даже радовался, что у него будет младший брат, если она правильно поняла его кривые буквы, заляпанные пятнами чернил. Её второй сын и явился в этот мир тихо, будто извиняясь за боль, причинённую ей во время родов, в отличие от старших брата и сестры, закричавших подобно львам в ту же секунду, как только они появились на этот свет. — Никогда не думал, что ты набожная, — хмыкнул Роберт, увидев её выходящей из замковой септы тем утром, когда после разбудившего её кошмара она вновь отправилась в септа. Рядом с ним, что удивительно, не было шлюх, а он казался более трезвым, чем в последние дни, что последовали за смертью Джона Аррена. Серсея лишь фыркнула, не удостоив его взглядом. Она никогда не была набожной, но ей хотелось теперь верить во что-то кроме страшного пророчества озлобленной старухи из её детства, хотя от эфирных масел, которые жгли в септе, у неё кружилась голова. — Всем иногда нужно во что-то верить, — пренебрежительно ответила она, оправив юбки ярко-алого платья. — Неужели ты никогда не молился? Она ожидала взрыва хохота, оскорблений, ещё чего-нибудь, что было похоже на Роберта, но вместо этого получила в ответ молчание. Это настолько её удивило, что она бросила на него взгляд. Её лорд-муж, король Семи Королевств выглядел… жалким. Он стоял с понуренной головой, в его чёрной гриве волос проглядывала первая седина, борода выглядела неухоженной, корона была сдвинута со лба набок, а одежда и плащ выглядели помятыми, словно он спал в них ночью. — Молился, — сказал Роберт охрипшим голосом. — Когда отправился на Трезубец. Тогда мне казалось, что если я одолею Таргариена, все станет так, как должно быть. Что с Лианной все будет в порядке и она вернётся, чтобы стать моей женой. Но ничего этого не произошло. Я стоял там, над его телом, пока окрашенная кровью река уносила дальше по течению рубины с пробитых мной доспехов, и не чувствовал ничего. Мир не стал таким, каким был прежде. У меня текла кровь из раны, которую он мне нанёс, я еле стоял на ногах, и все было не так, как бывало прежде на турнирах, когда я выходил победителем на меле. Я ненавидел его, все ещё ненавидел, но победа не принесла мне радости и не утолила мою месть. Я стоял там, и все ещё продолжал слышать его последнее слово. Её имя. Имя Лианны, — её супруг сжал кулаки, в то время как Серсея почувствовала себя так, будто он только что ударил боевым молотом по её груди. Но она продолжала жадно слушать, зная, что долго поток искренности Роберта не продлится. — Я иногда думаю, что она на самом деле не любила меня. Все любили, а она нет. И это заставляет меня ненавидеть его ещё больше, потому что его корону она приняла. — Когда я выходила за тебя замуж, я думала, что наконец победила, — произнесла королева, решив впервые рассказать ему, как он заставил её его ненавидеть. — Мой отец всегда обещал мне, что я стану королевой. Я стояла там, в септе Бейлора, пока септон соединял наши руки, и мечтала о том, что будет дальше. Я любила тебя в тот момент, Роберт. А потом ты в ту ночь, — она сжала ткань платья, сглотнув, когда нахлынули воспоминания. — Ты был груб и резок и ты назвал её имя. Тогда я поняла, что никогда не смогу быть тебе той женой, которую ты хотел. И это была не моя вина. Ты хотел Лианну Старк, а я хотела быть королевой другого, ещё когда была девочкой. Наш брак был обречён с самого начала. — Да, — согласился он, вздохнув. — Я никогда не смогу перестать их ненавидеть. Никогда не смогу перестать желать, чтобы она была моей, — её муж был слаб в этот момент, он был слаб в том, что из-за северной девчонки возненавидел целый род, но Серсея не могла найти в себе сил осудить его. Она никогда не пыталась перестать ненавидеть братьев, отца, мужа, Лианну Старк, Мэгги Лягушку. Вот только она не позволит этому руководить всеми своими решениями, в отличие от Роберта. — Мы уничтожили друг друга в этом браке, хотя все барды пели на нашей свадьбе, какой парой мы будем: Демон Трезубца и Золотая Львица. Иногда я думаю, как мы ещё друг друга не убили. — О, здесь точно все просто, Роберт, — фыркнула Серсея, понимая, что откровенный разговор закончился. — Ты не можешь меня убить, потому что благодаря моему лорду-отцу и его деньгам ты все ещё правишь этой страной, а я не могу тебя убить, потому что тогда я стану лишь Королевой-регентом, пока Джоффри не станет взрослым. А когда он женится, то я останусь лишь матерью короля. Вот и вся благодарность женщине, которая подарила жизнь тому, кто будет сидеть на Железном Троне. А мой лорд-отец и вовсе может заставить меня выйти замуж. В Красном замке мне хотя бы можно избегать тебя, потому что тебе на меня наплевать. А с другим мужем такого может и не быть, — её царственнный супруг захохотал, и Серсея ядовито подумала, что он не понял, что она говорила всерьёз. Она одернула платье и развернулась, намереваясь уйти, чтобы не слышать, что он скажет, как только перестанет смеяться. Для них обоих будет лучше, если в следующий раз они увидятся лишь завтра утром, когда он отправится на Север. — Будто ты заслуживаешь отдельного трона за то, что вытолкнула из себя этого дурного мальчишку, которого приходится называть своим наследником, — донёсся ей вслед голос короля. — В нем нет ничего от меня, и если бы я расправился с Таргариеном и выплатил бы долг твоему отцу, я бы лучше назначил наследником Эдрика. Он хотя бы не убивает беременных кошек, как Джоффри, и не плачет от того, что падает, как Томмен. Лучше бы теперь родила мне нормального сына. Злость затопила Серсею, остановившуюся среди коридора замка, где висел гобелен, изображавший сцену охоты на оленя с большими золотыми рогами. Если бы здесь было что разбить и разорвать, оно бы немедленно превратилось в осколки и тряпки, но здесь ничего не было, кроме искусного изображения, и королева со злости сорвала гобелен со стены, на которой в камне был выбит трёхглавый дракон дома Таргариенов. «Да как он смеет так говорить о Джоффри? Как он смеет так и говорить о Томмене? Его драгоценный бастард и волоса их не стоит, а он смеет угрожать мне тем, что сделает его королем? — мысленно ярилась дочь лорда Ланнистера, смотря на символ дома Драконов. — Рейгар бы никогда не посмел такого сказать. Ох, и почему он только позволил убить себя на Трезубце? Почему он не убил Роберта? Почему я не убила Роберта, когда только встретила его?» В тот момент Серсея решила, что никогда позволит этой свинье, которая милостью её отца звалась королем и её мужем, лишить её первенца Железного Трона. Даже если это означает, что ей придётся бороться за то, чтобы остаться королевой, даже если её отец попробует заставить её выйти замуж, она убьёт Роберта прежде, чем он попробует усадить на трон своего ублюдка. Чтобы защитить своих сыновей, себя и будущего сына от мужа и от пророчества Мэгги Лягушки.