rm — mono /full album
Уже было за полночь, когда Юнги наконец отложил карандаш и измотанный откинул голову на кушетку, прикрывая глаза. Рука болела, средний палец покраснел от мозолей, а на полу валялись мелкие опилки. Чонгук, волшебным образом не замеченный персоналом, тихонько сопел, заснув в том же положении, что и сидел все это время. Юнги, дав глазам отдохнуть пару минут, постепенно возвращался в реальность, где привычную тишину нарушало на этот раз не только его дыхание. Он посмотрел в сторону своего сегодняшнего так называемого ‹слушателя› и удивленно вскинул брови. — Он правда был здесь все это время?.. — тихий шепот и проскользнувший сквозь звуки хриплый баритон колыхнул невидимые пылинки и поразил рябью воздух. — Ну и что мне делать теперь прикажешь? — Мин медленно потянулся к шелковой шевелюре. Она плавно переливалась в свете полумесяца и фонарей улицы. Он аккуратно провел по ней, потрепав волосы и стараясь пробудить Чонгука. Не получив должного результата, Юнги спустился рукой к плечу и увереннее потормошил темноволосого. Чонгук встрепенулся, разлепляя глаза и хмурясь. Он поправил челку и спустя пару секунд, в которые полностью проснулся, посмотрел в глаза, что встретили его довольно близко (Юнги следовало наклонится тогда, чтобы дотянуться до плеча младшего). Пауза. Долгая такая пауза — та самая, когда не слышно ничего, когда никто не дышит, когда тот самый мир замирает, когда напротив остаются только чужие глаза и темные жилки в них... — Ох... черт. Я снова приношу неудобства вам, — Чонгук нарушил эту паузу, отстраняясь от чужого лица и поднимаясь на ноги, — Как думаете, есть возможность пройти незамеченным? — взгляд его был прикован только к профилю Юнги — он всматривался. Все продолжал делать это так же, как и в момент ‹работы› старшего. — Если ты ниндзя, — Юнги пожал плечами и немного расслабился, отводя взгляд куда-то на вышки многоэтажек. Чонгук проследил за ним и тихим шагом направился к окну. — Как вариант... — он провернул ручку окна; та довольно легко поддалась махинациям, и Чон выглянул, прикидывая примерное расстояние. Юнги поджал губы в ожидании действий задержавшегося гостя: уйдет или нет? Чонгук оглянулся. — Как долго вы играете на фортепиано? — В этом году было бы тринадцать лет. Легкий кивок становится размытым темнотой палаты и отсвеченным сквозь яркие искринки звезд. Юнги встрепенулся на больничной койке, аппарат рядом с ним противно пискнул, цифры на мониторе изменились. Пульс подскочил на пару секунд до ста, и юноша, выполняя дыхательные упражнения, старался снизить его снова, однако в голову забирались не самые оптимистичные мысли.***
На следующий день Юнги несколько раз спросили, как так его окно оказалось открыто. На все это он отвечал достаточно спокойно и непринужденно: — Без понятия, вчера вечером я спал. Не имею привычек левитировать по палате, — он пожимал плечами и про себя довольно мило так улыбался. В мыслях витала лишь темно-коричневая макушка, исчезающая в огнях города. Вот так порой задумываясь, он останавливал свой взгляд на какой-нибудь точке и долго-долго смотрел в нее, не желая перебивать картину, что строила его память на пару с воображением. Время подходило к обеду, когда Юнги услышал крики и постукивания между собой чего-то деревянного. Окно он попросил не закрывать, поэтому все звуки были довольно понятными. Не нужно включать дедукцию, чтобы понять — на соседнем бейсбольном поле идет очередная игра. Окно было достаточно далеко от Юнги, поэтому единственное, что он мог видеть, так это торчащие порой биты и летящие из стороны в сторону мячи. Как бы он не старался, не мог увеличить территорию обзора. Задумавшись, он осмотрел комнату. Рядом с кушеткой — не очень далеко — стоял стул. Мин поджал губы и приподнялся на кровати. Кинув взгляд на тумбочку, он наклонился, хватая ту за уголок и двигая ближе к стулу. Он скинул простынь с ног и, помогая себе руками, свесил их с кушетки. Парень закусил губу и сделал пару глубоких вдохов. Одну руку он опер на стул, вторую положил на тумбочку, стараясь угодить в середину. Чтобы переместиться следовало достаточно напрячь мышцы рук, поэтому, чем дальше тело отодвигалось от края кровати, тем сильнее тряслись руки Юнги. С силой выдохнув, он оттолкнулся и постарался повернуться телом влево — в то место, где и стоял стул. Дверь тихонько открылась, и в палату зашел Чонгук. Он был запыхавшийся, а волосы его растрепанные и слегка влажные. Лоб поблескивал от пота, а черная свободная толстовка была в пыли, но выражение лица юноши отражало какое-то вселенское счастье. Правда, недолго эти его искорки в глазах пробыли. Найдя взглядом Юнги, он рванулся с места, чуть не завалившись на повороте к кушетке, но все равно не успел. Юнги с гримасой боли уже сидел на полу, стараясь найти опору хоть в чем-то, и нашел ее, когда злополучный стул впечатался в его собственную ногу. Он зашипел и попытался встать — разумеется, безрезультатно. Мин вздрогнул, когда почувствовал чужие руки, что подхватили его чуть выше талии и уж было начал возмущаться, но, встретившись взглядом со своим “спасителем”, в миг закрыл рот. Чонгук же бережно посадил Юнги на стул, угадав желание старшего. — Не стоило, — Юнги все-таки решил высказаться, недовольно сведя брови и отвернувшись (хотя щеки его бросились в неяркую краску). — Нужно было оставить вас на холодном полу? — Поднялся бы. — Да ну? Юнги лишь закатил глаза и посмотрел в окно. И правда, вид открывался получше: толпы народа разбредались в разных местах, игра не думала прекращаться, и он наблюдал за каждым движением игроков, незаметно для себя успев буквально абстрагироваться. — Вы часто так? — Мин отвел взгляд от улицы и посмотрел на Чонгука. — Как? — он поднял брови. — Вы всегда выпадаете из реальности, если чем-то заняты или увлечены? — старший смущенно улыбнулся. — Считай это профессиональной деформацией, — он кивнул, — когда играешь на фортепиано, ты должен проникаться и думать только о музыке, других мыслей у тебя быть не должно. Знаешь, когда ты касаешься фортепиано, твой палец должен проваливаться куда-то вглубь — в самую душу инструмента, а звук лететь на просторы космоса. Когда ты играешь произведение, каждая нота отражается своей интонацией в душе, и каждая нота играет на струнах в тебе. Не ты играешь на фортепиано — оно играет в тебе. И лишь когда ты удостоен чести создавать свою музыку, ты ощущаешь в себе целый сад. Роса будто проходится по листочкам — струнам твоей души, — он поднял правую руку в воздух и будто нажимал на клавиши так четко и реалистично, что сознание Чонгука дополняло картину клавиатурой самостоятельно, — Во время исполнения ты чувствуешь собственную наполненность, ты открываешься. Открываешься в первую очередь тем, кто тебя слушает. Ты открываешь слушателям свой сад, твоя задача лишь самому увидеть его… — Чонгук не отводил взгляда с чужих рук — лишь изредка косился он на вдохновленный взгляд — и завороженно слушал. — Впрочем… мне вряд ли стоит столь пафосно выражаться об этом. — Но вы ведь пианист! — Чонгук подошел ближе и недоуменно вылупился на спокойные, уже ко всему привыкшие глаза. — Пианист умирает без инструмента. А я к нему уже четыре года не прикасался. Да что там к инструменту, я и к человеку не прикасался за все время здесь. Одни медсестры и мама — на этом список заканчивается. “Прикоснись ко мне?...” Чонгук присел на корточки и протянул руку Мину. — Чон Чонгук, ученик колледжа искусств и просто хороший человек, — он словил смешок и посмотрел в глаза напротив. — Мин Юнги, без малого человек, — старший тоже улыбнулся и пожал руку, запоминая каждый миллиметр и шероховатость. — Рад познакомиться, мистер Мин! — Чонгук не отпускал чужую руку и падал все глубже в эти бездонные, цвета осенних листьев, глаза.