Оковы

— Кто такой соулмейт? — Это… он как будто твой лучший друг, но больше. Это единственный человек в мире, кто знает тебя лучше, чем кто-либо другой. Это кто-то, кто делает тебя лучше. Нет, на самом деле, он не делает тебя лучшим человеком; ты делаешь это сам, потому что он вдохновляет тебя. Соулмейт — это тот, кто будет рядом с тобой всегда. Это тот, кто знал тебя, был рядом, и верил в тебя раньше остальных… или единственный, кто верил. Что бы ни случилось, ты всегда будешь любить его. И ничто не сможет изменить это.

      У Ярослава имя горит последнюю неделю, то отзывается вспышками боли, то ровно и мерно печет где-то под кожей. Он свитера надевает, рукава на которых длиннее, чем кончики пальцев заканчиваются, а по вечерам водит пальцами по четким, ровным буквам и улыбается.       Скоро. Так скоро.       В школе говорили, мол, если метка болит, значит соулмейт рядом где-то, значит до встречи остаётся всего-ничего.       Найдись. Где ты, какой ты, неважно, главное, пожалуйста, найдись.       Ярославу кажется, что он уже любит этого знакомого-незнакомого человека. Самого родного, как говорят, самого близкого, самого-самого.       В метро пахнет сыростью, темнотой, потом, а еще почему-то гуашью. Ярослав опаздывает на пробы просто безбожно, — это немного иронично, если учесть его участие в «Иисусе» — и метка на запястье горит невыносимо, стягивая кожу, но на душе почему-то удивительно легко и спокойно.       Он рядом.       Он совсем рядом, скоро встретится на его пути.       И Ярослав не найдет в себе сил, чтобы когда-нибудь однажды отпустить.       Люди, усталые, сонные, злые, провожают его, несущегося от одной ветки к другой раздраженными взглядами, но опоздаешь — считай, провалил, сиди потом кукуй до нового кастинга.       Здание театра близко, и Ярослав судорожно пытается отдышаться, уперев руки в колени и согнувшись букой «зю».       А ведь ему еще петь сейчас. Воды бы, на самом деле.       — Бегом бежал? — спрашивают рядом, и под носом оказывается бутылка с водой. Ярослав выпивает с жадностью почти половину, оглядывает человека, ее ему вручившего, и думает, какие все-таки красивые люди бывают.       Правое запястье у того скрыто простыми, но массивными черными часами, и Ярослав усмехается краем рта.       Чтобы никто не видел.       И сам одергивает рукав свитера. Потому что — это только его, личное.       — Александр, — произносит парень напротив, и в светлых глазах прыгают смешинки.       — Ярослав, — отвечает он, пожимая протянутую ладонь.       И…       Это происходит на самом деле.       Метка успокаивается, затихает, оставляя лишь приятное тепло и мягкое покалывание под кожей. Мир как будто замирает вокруг, оставляя только чужие глаза, недоверчивые, пораженные, зелёные-зелёные.       Ярославу так сильно хочется что-нибудь сказать.       «Я так сильно тебя ждал».       «Я тебя искал».       «Какой ты красивый, божебожебоже».       «Спасибо, что ты нашелся».       Получается только хрипло и совершенно влюбленно вздохнуть.       Его соулмейт разрывает прикосновение, и Ярославу кажется, что он все еще чувствует чужие пальцы вплотную к своим.       Нашел. Нашелся.       Соулмейт — Саша, просто Саша — втягивает его в гримерку сразу после кастинга, и они одновременно обнажают запястья.       Ярослав ведет пальцами по четкому «Ярослав» на чужом светлом запястье, и метка отзывается, подается за прикосновением как будто — Ярослав чувствует эту нитку, которая их связывает незримо.       Саша смотрит на свое имя на белой коже совершенно нечитаемым взглядом.       — Я бы так хотел никогда тебя не встречать, — вдруг тихо шепчет он, и Ярослав пальцы отдергивает, точно обжегшись. Саша болезненно кривится — метка от непринятия горит, точно раскаленное железо прижали к коже.       — Я так надеялся, что мироздание ошиблось на одну несчастную букву «а» в моем случае.       Ярослав медленно опускает ресницы.       Его соулмейту не нравится он сам.       Как иронично.       — С соулмейтом можно просто дружить, ты об этом не думал? — слова режут горло сильнее, чем осколки — ноги русалочке.       Потому что он не хочет дружить со своим соулмейтом.       Он хочет любить и быть в ответ таким же любимым.       Они ведь друг для друга — как инь и ян, две половины, две души где-то по дороге друг к другу заблудившиеся.       — Я хочу, чтобы мы были друзьями, — Саша заправляет волосы Ярославу за ухо, — а ты?       Ярослав на мгновение прижимается щекой к ладони, льнет доверчиво.       И молчит.       Метка медленно греет ему запястье, окутывает его теплом, и Ярослав думает, каково же сейчас Саше. Его метка все еще горит, мучая?       Ярослав гладит заглавную гордую «А» и тихо бормочет, зная, что его не услышат:       — Спокойной ночи, Саша.       Они друзьями становятся, на самом деле, очень быстро. Много общих точек соприкосновения, много общих тем, схожее чувство юмора.       Когда их зовут в один проект, Ярослав улыбается одними глазами. Трогает Сашу за плечо — тактильность у него и так в крови, а этого человека ему хочется обнимать бесконечно долго и без нее.       У Саши улыбка от уха до уха, и он машинально поправляет ремешок часов — Ярослав успевает увидеть вычурную «Я» у него на запястье, и на душе так тепло.       — Сойдешься со мной в смертельной схватке, детектив? — кривляется, примеряя роль Лайта, и Ярослав ему, конечно же, подыгрывает.       — Я отправлю тебя на эшафот, — он забавно хмурит брови и притворно замахивается. Саша перехватывает его запястье, и во рту пересыхает.       — И цепью к себе прикую, — шепчет Ярослав одними губами. Саша бровь вздергивает лукаво.       А потом задирает рукав свитера и быстро, нервно, не давая себе передумать, гладит пальцами собственное имя на его коже. Как сам Ярослав несколько лет назад.       — Попробуй, — отвечает ему в тон, тихим шепотом.       И уходит, не оглядываясь.       И Ярослав не уверен, как ему стоит все это расценить.       Но ощущая на коже касания тонких чувственных пальцев — пальцев пианиста, он точно знает, Ярослав ощущает себя у-по-и-тель-но счастливым.