Научи меня быть счастливым В веренице долгих ночей.
Саша Яру снится по ночам. И это страшно. Потому что без него плохо, больно, тяжело, а после таких снов вообще как будто запястья выламывают с корнем. Мирись. Такая любовь тоже должна быть у кого-нибудь. Яр мирится. Выкуривает две сигареты в день — утром и вечером, и каждый раз параллельно звонит Саше. Слушает. Дышит дымом. Зависит, и непонятно, от чего сильнее. А потом раздается звонок в дверь. Саша улыбающийся и шумный, Саша сжимает сумку с вещами и смеётся над тем, как Яр распахивает в удивлении глаза. — Ты... ты тут как?.. — Ты голос свой слышал вообще, Баярунас? — Саша хмыкает, бросая на пол сумку и вешая куртку на крючок. Яр боится поверить, что это происходит. — А я две недели слушал. И Лена услышала, сама ехать к тебе хотела. Еле убедил, что я тебе тут нужнее. Нужнее. Я тебе нужнее. Саша Казьмин всегда умел подбирать нужные слова. Яр ломко улыбается. — Ты надолго приехал? Чай хочешь? Ел в дороге? Я сейчас бутербродов каких-нибудь нарежу, а потом... Саша перехватывает его за запястье. У Яра перехватывает дыхание. — Не кипишуй. Успокойся, ладно? Не знаю я, на сколько приехал. Считай, что пока не выгонишь. Саша тянет его на себя. У Яра тянет где-то внутри. В сашиных руках всегда уютно. Как будто дома. И руки у него горячие всегда. Саша — солнышко. Личное. — Я чай всё-таки поставлю, — Яр хмыкает, когда Саша его выпускает из объятий, чтобы с языка не сорвалось отчаянное "останься навсегда, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста". Саша кивает и идёт в комнату. И Яр вспоминает о том, почему это плохая идея, слишком поздно. — Ты идиот или да?! Я тебе за эти сигареты откручу сейчас что-нибудь к чертям! И я не Лена, Ярик, поэтому не уши, веришь? Яр закусывает губу. Саша — вечное на его голову проклятье, самая его огромная любовь, не считая музыки. Саша — это проблема. Потому что прикоснуться, прижаться, поцеловать уже сейчас хочется смертельно. И никому не известно, что там будет дальше. Только вот дышать с ним легче в несколько раз. И сигареты те клятые, кажется, можно выбросить и через лёгкие только Сашку перегонять. Саша подходит неслышно. Кладет подбородок на макушку, и рука с ножом — бутерброды он таки решает настрогать — замирает над доской. — Опять загнался. Ну чего ты напрягаешься, а? Будем жить, как до этого, хорошо же жили, нескучно. Яр откидывает голову ему на плечо и смотрит в лицо. На губы. Красивые, пухлые, чуть обветренные. Соленые, он помнит. Поцеловать бы. И пусть Саша делает, что хочет потом. — Сам же спрашивал, серьезно я или нет. Ответ не меняется, Саш. Очень серьезно. Очень давно. Очень сильно. И ты уйдешь, потому что тебе некомфортно будет и неловко со мной. Невесело, да? Саша вздыхает — волосы от его дыхания на затылке чуть шевелятся. Разворачивает к себе лицом. И обнимает снова, только теперь уже по-другому совсем — осторожно, бережно, трепетно очень. — Не уйду. Ты же все ещё ты, да? С чувствами какими-то, без, — Яр утыкается носом ему в шею, вдыхает его, врастает каждой клеткой. Хочется расплакаться, как от всяких культовых анимешек. Хочется плакать, потому что всё ещё двадцать три, все ещё невзаимно, больно и тяжело, но все ещё прекрасно и не отказаться от этой любви теперь. Саша убирает с его лба челку и целует в лоб. Как ребенка. Яр счастлив и этим. Утром Яр выбросит сигареты. Поставит чайник — Саша по утрам любит кофе, а сам он жить без чая не может. Вернётся в комнату. Не удержится, улыбнется, глядя в спокойное спящее лицо. Натянет сашин теплущий вязаный свитер, украдкой прижавшись к мягкой ткани щекой. И поймет, что больше не мёрзнет.Раствориться в твоей паутине И любить ещё сильней.