"Как наивен и глуп этот лисий принцип: Ждать всем сердцем, всегда, везде."
— Ты очень жестокий, — Яр смотрит ему в глаза, отворачиваясь от окна и незаметно выбрасывая туда окурок. Снова курить, снова давиться этим гадким дымом. Снова плавиться от любви и от ненависти, в которую эта любовь иногда перетекает от того, что не находит выхода для себя. — Ты меня не любишь. Не хочешь. И не отпускаешь. Зачем? На кухне холодно, и он зябко кутается в сашину теплую кофту. Хочется уйти. Хочется хлопнуть дверью так, чтобы услышали соседи с первого до двадцатого, хочется затеряться в питерских дворах, вышвырнув телефон в ближайшую мусорную урну, хочется скурить две пачки подряд, трясущимися пальцами поджигая одну за другой, хочется напиться вусмерть. И завалиться домой утром, прокуренным, пьяным, с засосами по шее и помадой на рубашке, зная, что дома его ждёт Саша. Теплый, уютный Саша, которого Яр любит до слез, до истерики, до ладоней расцарапанных и выбитых костяшек на руках. Саша, который не любит его в ответ. Яр вцепляется в подоконник до боли в судорожно сжатых пальцах. Саша уставший. У Саши тени черные под глазами залегли, и складки в уголках рта четкие, прибавляющие ему несколько лет возраста. У Саши скулы острые — не порезаться бы, и пальцы все чаще на висках, потому что мигрень. Саша красивый. Не трехнуться бы. Хочется плакать. Хочется всхлипывать, трястись от раздирающей горло, душащей все слова истерики, хочется посуду бить и швырнуть что-нибудь в стену. Хочется по рукам бритвой, по коже зажженной сигаретой, чтобы на мгновение ощутить себя живым, чтобы чувствовать хоть что-то кроме этой поглотившей его уродливой, раздувшейся до жутковатых размеров любви. — Зачем? Саша, зачем? Саша прикрывает глаза. — Ты утонешь один. Я виноват, ты же на мне... Зациклился. Повернулся. Влюбился так, что лучше сразу на расстрел — без пули не вытравишь. Утонешь. Ха-ха. Яр давно тонет, Яр на самом дне уже. Шаг. Другой. Третий. Пальцами в воротник футболки. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, понимаешь, блять, на самом деле люблю, Саша, сделай ты с этим что-нибудь... У Яра руки трясутся, точно у наркомана, и ему хочется, чтобы Саша, наконец, психанул, чтобы ударил, чтобы кровь пошла, красная, пряная, мерзкая. Чтобы поболело и прошло. Чтобы думать, что Саша у него тоже — поболит и пройдет. Саша гладит его по плечам. — Ложись не слишком поздно. У тебя репетиция рано утром. И выходит из кухни. Яр швыряет на пол подвернувшуюся под руку чашку и воет в голос. Саша оставляет ему завтрак, заваренный чай стоит в чайнике, и Яр почти чувствует укол совести за вчерашний срыв. Почти — потому что эгоист, потому что мало-мало-мало того, что есть, что Саша может ему дать. Телефон загорается сообщением: "что-нибудь нужно купить? я после работы забегу". От того, чтобы разбить его молотком, спасает только то, что нет денег на новый. Саша на него не обижается. Саша чувствует вину, старается его беречь точно фарфорового, и это, сука, бесит ещё больше. Потому что так слишком легко поверить, что Саша может... может ответить. И слишком больно смотреть на жалость и дружескую нежность в глазах. "верёвку и мыло, пожалуйста" — Яр отбивает со злобным удовлетворением. И впервые в жизни забивает на репетицию. Саша приходит раньше, чем обычно, и Яр знает, что этого из-за него — летел, боясь, что увидит... страшное увидит. Саша кладет пакет с продуктами, подходит, молча обнимает. У него в волосах тают снежинки. Яр в них тоже влюблен. — Прости. Если я что-то не так сказал или сделал, — Яр прижимается щекой к его холодной куртке и давит глухой стон, — то, пожалуйста, прости. Не пугай меня так больше никогда. Я весь день думал... представлял, что вернусь, а ты... Яр ощущает его дрожь и холодные руки у себя на спине. — Пойдем ужинать, Саш, — он отстраняется — внутри все рвется назад, в сашины руки, в сашины объятия. Там хорошо. Там уютно, там тепло, там хочется дышать и целоваться. И поэтому рвет наизнанку. Вечером Саша устраивает голову у Яра на коленях — он и без того плохо спит, так ещё и переживал сегодня за него. Яр одной рукой перебирает мягкие волосы, другой удерживает книгу, читая Саше вслух "Маленького принца". Саша засыпает, когда Яр начинает читать о встрече с лисом, и это настолько символично, что он книгу захлопывает, отшвыривая. Саша дышит мерно и ровно, щекочет чуть подрагивающими ресницами ладонь, когда Яр ее ему на глаза кладет, чтобы свет не мешал, давит на колени своим весом. Яр тихо тянется за книгой, открывает в нужном месте и продолжает читать. — Но у тебя золотые волосы, — у Яра голос дрожит, и слова словно не его совсем, словно чужие, выходят наружу с усилием, — и я полюблю шелест колосьев на ветру. Русая шелковистая прядь пахнет горьким шампунем, свежестью и их домом, когда Яр подносит ее к губам, невесомо целуя. — Ты меня приручил. Так отвечай теперь, давай, я же уже без тебя не вывезу. Ну и сволочь же ты... Саша сонно вздыхает. Яр засыпает, гладя его по голове. Они в шатком спокойствии живут почти две недели. Яр успевает почти поверить, что отболело этим детским, жестоким, убийственным чувством, что пришло новое — взрослое, осознанное, нежное, то, с которым можно жить. Что без Саши он не загнётся в ту же секунду, в которую тот уйдет, перешагнет через порог. Взрыв происходит в конце месяца. Саша улыбается девушке на пару лет старше Яра, расписывается в протянутом блокноте, дурачится для фото и позволяет себя обнимать. У Яра в голове как будто воют несколько разных голосов, и все стонут, кричат, плачут: отбери, присвой, мое, мое, мое. Ревность, страшная, жгучая, пугающая своей дикостью, мыслями, которые вызывает, поднимается откуда-то изнутри и захлёстывает, точно цунами приморский городок. — Все в порядке? — Саша кладет ему руку на плечо, когда они идут домой, и Яр молча дёргается, сбрасывая ее. А в квартире прижимает к стене, наваливается всем весом, цепляется за ворот куртки. — Притворись, что ты любишь меня, — он шипит ему в лицо, — хотя бы на один вечер, пожалуйста, соври мне всего один раз. Ты же актер, Саша, ты же можешь сделать так, чтобы я поверил! Почему ты не хочешь меня спасти?! Саша отцепляет его пальцы от себя. И медленно головой качает. — Может, ты с десятой, с сотой попытки меня услышишь, а? Я. Тебя. Люблю. На самом деле, это не пройдет, видишь, четвертый год не проходит, я с ума сойти успел, а до сих пор думаешь, что это несерьёзно, — Яра трясет, Яра колотит, как при лихорадке, и перед глазами только красная пелена, и из прокушенной губы, кажется, тянется ниточка крови. Он падает на колени, прямо на грязный на пол, тянется к сашиному ремню, пытается расстегнуть дрожащими пальцами. Один раз. Всего раз, пожалуйста, хоть что-нибудь, чтобы забить эту ненависть, эту любовь, эту ревность, чтобы хоть немного согреться его спокойным ровным теплом. Хлясь! Яр отлетает назад, на щеке медленно расцветает алый след. Саша наоборот — Саша белеет, как полотно, прижимая руку к губам. — Господи, Яр, Ярик, я... я не... как я... Прости, слышишь, пожалуйста, прости, я... Яр обнимает его, утыкаясь лбом в живот — как был, на коленях. И плачет навзрыд. И шепчет между всхлипами "люблю", "не отпущу", "не бросай". Саша опускается рядом и покачивает, точно ребенка. Демоны внутри ненадолго замолкают. — Не уходи. Не уходи никогда. — Спи. Я здесь. Спи. Саша целует его в мокрые от пота волосы. И кольцо его рук — место, в котором всегда хочется быть."И искать повзрослевших жестоких принцев В каждой падающей звезде."