Оковы

      Саша приносит в жизнь Яра запах ветра, свежести и весны.       Яр вообще-то мёрзнет каждую зиму, нос прячет зябко в теплый шарф и надвигает шапку до самых бровей — только Саша, он как солнце, он светит, греет и растапливает внутри то, что по зиме в нем замерзает каждый раз и крошится вьюгами в лёгких.       Саша теплый сам по себе ужасно, смотрит ласково, со смешливым прищуром, покупает кофе — у Яра денег, как обычно, не хватает, но он сбивчиво обещает их с зарплаты или со стипендии вернуть — и отдает свои перчатки, пряча руки в карманы и оправдываясь как-то неуклюже, — Ярик глаза закатывает, мол, врать научись, актер — что вовсе не замёрзнет.       Когда Саша называет его мелким, все становится как-то правильно. Как будто последний кусочек мозаики складывается, и картинка целостная теперь, верная, точная.       — Ты же не проездом в Москву? Поехали, мелочь, переночуешь, у меня диван есть, с соседями договорюсь, — и за рукав уже тянет к метро, словно "нет" и быть не может, словно все решено на сто рядов, и так должно быть.       Яра глупости почему-то тянет делать и говорить.       — А ты всех к себе после третьей встречи в квартиру таскаешь? — голову склоняет набок — шапка совсем на глаза съезжает — и смотрит насмешливо.       Саша уголком рта дёргает лукаво, и на щеке мелькает на миг намек на ямочку. Ужасно мило, между прочим.       — Только очень хороших людей, — бросает через плечо, шагая к метро, — или котов бродячих, мама в детстве не разрешала. Вот и думай.       У Ярика губы неудержимо в улыбке Чеширского кота ползут.       Они к метро подходят, вниз спускаются на эскалаторе, билеты покупают даже. А он так и стоит — улыбается, как придурошный. Потому что наконец-то — не нужно рваться и грызть, чтобы о тебе вот так — безвозмездно, походя, нарочито небрежно — заботился кто-то совершенно чужой.       Ярик сашиной руки касается совсем нечаянно, задевает в толпе и поражается тому, какая она холодная.       Даже солнце замерзает. Удивительно.       — Дурак, что ли? Заболеешь же, — Яру ворчать на него хочется с той же умилительной заботой, хочется самому перчатки на ледяные покрасневшие ладони натягивать и ловить смеющийся взгляд. — У нас как в фильмах, одни перчатки на двоих, прикольно.       Саша прыскает в кулак и за капюшон Яра в вагон вталкивает.       — И вместе взорвемся в метро, — Саша себе под нос мурлычет Земфиру, плюхается на сидение, Ярика за собой утягивая, и он тут же плечом — вплотную к чужому плечу.       Внутри — тепло. По-тупому совершенно — но уютно так, честно и греет где-то под ребрами.       Яр себя девочкой на свидании с красивым взрослым мальчиком чувствует и признает, скрепя сердце, что будь он бабой — абсолютно точно бы на такого Сашу повелся.       Саша тыкает в плечо пальцем, что-то кричит в ухо и в итоге вытягивает совершенно дезориентированного Яра за локоть на станцию.       — Не спи, чучело, ещё сильнее замёрзнешь.       Ярик даже на чучело не обижается — уж слишком Саша это по-домашнему говорит.       — Да, мам, конечно, мам, — Ярик кривляется, смеясь, и Саша с ним вместе смеётся с дурацкой шутки. Потому что так правильно. Так хорошо. Так н у ж н о.       В квартире Саша меняется как-то неуловимо, извиняется за бардак, сваливает чайник ставить, ругается приглушённо с соседом.       Яр снимает куртку, ботинки, стягивает шапку — и топает к Саше на кухню.       — У тебя расчёски нет?       Саша вдруг улыбается хитро-хитро, Яру аж не по себе становится, расчёску откуда-то достаёт и на табуретку усаживает.       Когда он в первый раз по волосам расчёской проводит, Яру хочется поинтересоваться, что за хрень вообще. Во второй — Яр думает, что вот сейчас спросит, его же кроме мамы как-то никто не причесывал, ему интересно. На третий — Яру хочется замурлыкать, точно тому самому бродячему коту, от этого ощущения.       Ярик засыпает понемногу, кажется, и уже абсолютно все равно, что Саша куда-то в сторону расчёску откладывает, и что зубья заменяются на тонкие музыкальные пальцы, у него в волосах беззастенчиво шебуршащие, ловко переплетающие пряди между собой.       — Готово, — объявляет Саша гордо. — У меня сестра младшая, я в этом деле наловчился, потом глянешь, что вышло. Даже не криво, представляешь.       Ярик представляет. И ему на самом деле очень интересно, что там Саша ему заплел. Только можно как-нибудь потом...       Ярик к сашиной руке щекой прижимается и оглушительно зевает.       И макушкой ощущает, как взгляд на встревоженную маму-наседку меняется.       — Не выспался, да? Конечно, у тебя поезд в пять утра пришел. Ты извини, я тебе поспать ещё не дал, гулять потащил, мне просто увидеть тебя ужасно хотелось после Петербурга, я правда боялся, что больше не встретимся, мы ж номерами не обменялись, ты меня во вконтакте только нашел. Ты спать сразу или чаю попьешь? Я диван расстелю, если спать, — бормочет одним слитым текстом и, кажется, реально себя виноватым чувствует. Яр его за запястье легко сжимает.       — Саш. Не кипишуй. Чаю налей мне. И себе — а то руки холоднющие, кто тебя лечить будет? Я вот только как Карлсон умею — медом и вареньем, тортами какими-нибудь, — и язык прикусывает, чтобы не сорвалось случайное "ты мне очень нравишься". Потому что Саша явно это в виду не имел. И потому что дурацкое какое-то слово "нравишься", он же не в первом классе, а Саша — не девочка с косичкой, за которую дёрнуть можно, а потом смотреть, что будет. Поймет или не поймет, что нравится.       — Мне определенно нравится твоя альтернативная медицина, — Саша чай дымящийся разливает по кружкам, достаёт печенье из шкафа и садится за стол рядом, ладонями кружку охватывает. Греется.       Яр улыбается ему лукаво, мол, то ли ещё будет, и тоже отпивает чай. И изнутри тоже тепло.       — Не люблю зиму, вообще-то. Морозы жуть, — он бурчит куда-то в чашку, словно с кипятком разговаривает.       Саша мягко по плечу его хлопает.       — Ничего, мелочь. Доживём уж как-нибудь до марта.       Яр смущённо улыбается в пространство, воздух ненароком тянет — ветер, свежесть и в е с н а.       Личный март смешно морщит нос и жалуется на слишком горячий чай.